Элис Манро - Давно хотела тебе сказать (сборник)
А значит, к ним я приходила свободной от прошлого, как человек странный и новый. С ними я была не такой, как с другими. Если на мне было пальто, они просили потрогать мех. Я задирала нос от гордости. И было это волшебство, наслаждение. «Слушайте», – говорила я им. И загадывала загадки. Учила играть в игры, на которые раньше только смотрела. Али-Баба. Жмурки. Угадалки. Эти дети, сорвиголовы и забияки, отчаянно боялись города; они были невоспитанны, но не завистливы и видели во мне вожака. Я не возражала. Мне это казалось естественным. Прятки. Морская фигура, замри. У них были качели – автомобильная покрышка на веревках. Они лазали повсюду, и я лазала с ними. Мы перебрасывали доску через колодец и ходили по ней. Я испытывала безоблачное счастье – точнее, теперь мне так кажется. Единственное, что мне там не нравилось, – это еда. Робина, которая на кухне у моей мамы стряпала такие замысловатые пудинги, такой сочный черный шоколадный кекс, неописуемые булочки, пышное картофельное пюре, здесь запросто выдавала каждому по ломтю хлеба с жирным куском бекона – да и тот был холодный и почти сырой. Все жадно жевали, проглатывали, просили еще; голодными они были постоянно. Я с радостью отдала бы любому свою порцию, но им полагалось отказываться от моего предложения.
Джимми и Дюваль были рослые, ростом со взрослых мужчин, но по-детски шкодливые и непредсказуемые. Бывало, они гонялись за нами, подхватывали, раскачивали за руки – мы так и летели вперед. Возились они с нами без единого слова, с очень суровым видом. А случалось, они подходили, вставали по бокам от меня и говорили:
– Ты не помнишь, это она тут не боится щекотки?
– Не знаю. А то я помню, она или нет.
– Вроде бы она. Она вроде бы.
И веско кивают, будто бы размышляя. А потом стоило им сделать одно движение в мою сторону – и я заходилась от восторженного визга. Визжала я не потому, что меня щекочут или вот сейчас могут пощекотать. Меня радовало, что меня держат за свою. Раз дразнятся, значит признают, значит хотя бы на время я в безопасности; я совсем не боялась Дюваля и Джимми, несмотря на их габариты. И когда торжественность их тона сообщала мне, что они надо мной насмехаются, меня это не обижало. Мне они представлялись добрыми, сильными и таинственными волшебниками – прямо как клоуны в цирке. Кстати, они, как и клоуны, умели делать разные трюки. Иногда устраивали беззвучные изумительные представления на пыльном дворе – ходили колесом, прыгали друг через друга. Робина утверждала, что с таким мастерством их взяли бы в любой цирк, но они никуда из дому не уедут, любят они свой дом. В школу они не ходили. Не ходили с тех пор, как учитель поколотил Джимми за то, что тот выбросил в окно тряпку, которой вытирают мел с доски, а потом Джимми с Дювалем вместе – так рассказывала Робина – поколотили учителя. Было это уже несколько лет назад.
– И чейная это подружка? – спрашивали они. Моя. Нет, моя. И они начинали в шутку бороться за меня, отбирали меня друг у друга, стискивали в объятиях. Мне очень нравился их запах, запах курятников, моторов и сигарет «Букингем».
Имелись у них и враги, с которыми не разберешься так просто, как с учителем. Например, продавцы в магазинах, неоднократно обвинявшие их в кражах. Или еще Пень Трой. Я знала его прежде всего как врага Джимми и Дюваля – и Робины, соответственно, тоже – еще задолго до того, как его сын Говард сделался моим врагом. Просто до того момента я не обращала на это особого внимания.
Робина сказала, что Пень Трой нажаловался в полицию, будто Джимми с Дювалем как-то в субботу под вечер слили бензин с одного из автомобилей, стоявших перед его домом. Они действительно слили бензин – для своей старой колымаги, которая обычно торчала, полуразобранная, во дворе на эстакаде, – но слили они бензин с машины мужика, который однажды не заплатил им за работу, а другого способа поквитаться с ним у них не было. Но еще и до этого, говорила Робина, Пень Трой рассказывал про них небылицы – и это он заплатил банде из Данганнона, чтобы те подкараулили и отлупили Джимми и Дюваля – потому что ведь даже Джимми и Дюваль больше чем с тремя каждый не справятся – перед танцклубом «Парамаунт». Теперь-то я полагаю, что Робинины братья могли быть конкурентами или отколовшимися партнерами Троя по бутлегерскому бизнесу. Мама моя осуждала любое употребление спиртного, что было совершенно естественно в ее положении, и у нас в доме Робина, по крайней мере на словах, разделяла эту точку зрения. Она утверждала, что вся их семья якобы дала зарок не пить – бабушка настояла. Вполне возможно, все было не совсем так. В любом случае Пень Трой уже устроил Джимми и Дювалю кучу неприятностей и мог в будущем устроить еще больше, и за это они его люто ненавидели.
– Они его просто ненавидят! Окажись они на улице темной ночью и окажись этот Пень у них на дороге, он очень пожалел бы, что связался с ними!
– Как же это он окажется на дороге?
– То-то и оно. Повезло ему.
– Джимми и Дюваль – ребята невредные, – говорила Робина. – Никому не хотят зла. Но если кто им подложил свинью, они обиды не спустят. До смерти от человека не отстанут.
Расплата. Я представляла себе, как наступаю Говарду Трою на глаза. Как всаживаю ему в глаза шипы. Шипами, длинными и острыми, утыканы подошвы моих ботинок. Его глазные яблоки выпирают, ничем не защищенные, огромные, как перевернутые миски, а я наступаю на них, прокалывая, втаптывая, заливая кровью – не ускоряя шага. Я не мечтала о чистом, незапятнанном волшебстве: произнес мысленно волшебное слово – и испепелил на месте. Мне хотелось, чтобы ему открутили голову, чтобы из живой мякоти капало, как из арбуза, чтобы ему поотрывали руки и ноги; моим оружием против него были бы топоры, пилы, ножи и молотки. Если застать его врасплох с этим моим ножом, если не просто полоснуть по телу, а воткнуть и сделать дыру вроде тех, которые делают на кленах, когда собирают сок, уж я бы вонзила нож поглубже, и оттуда хлынул бы весь гной и яд, какие только есть на свете, и вытекли бы до последней капли.
Огонь заполнил дом, как кровь заполняет гнойник. Казалось, что постройка того и гляди лопнет, однако кожа не поддавалась. Кожа – это крыша и стены дома Пня Троя. Бывает, что дерево кажется не прочнее кожи.
– Сейчас крыша рухнет! – говорили зеваки. – Хорошо хоть ветра нет!
Я не понимала, что в этом хорошего, что теперь вообще может быть хорошего. Дом, на который я раньше не решалась, не хотела смотреть, оказался в устройстве совсем простым, как домик на картинке: дверь в центре и с обеих сторон от нее по узкому окну, а над дверью – слуховое окошко. Оба окна были разбиты – это Говард Трой пытался пробраться внутрь. Его оттаскивали. Теперь он сидел на земле перед горящим домом. Он выглядел потерянным, бессильным что-то изменить – каким выглядел в школе.
Из города вызвали пожарную машину, но когда пожарные прибыли, им уже оставалось только одно – благодарить Бога за отсутствие ветра. Они вытащили лестницы, но приставлять их не стали. Некоторое время спустя им удалось добыть воды из крайнего гидранта – дом стоял за городской чертой – и облить полуразвалившиеся сараюшки, забор и уборную. Они направили воду и в пламя, но это выглядело как-то по-мальчишески глупо. «Вы бы уж тогда встали в ряд да поплевали туда!» – выкрикнула Робина, пребывавшая в сильнейшем возбуждении. Она сама была как горящая балка – вся подрагивала и потрескивала. Стояла она у калитки, где как раз расцвел огромный запущенный куст форзиции, а ведь снег едва-едва сошел. Меня она держала рядом. Моя мама, которая нас сюда привезла, сидела в машине на дороге, на некотором отдалении. Оттуда и наблюдала за пожаром, а с толпой смешиваться не захотела.
Это я первая увидела пожар из окна своей комнаты наверху – увидела изумительную вспышку в углу ночного пейзажа, яркое сияние на фоне мерцания городских огней, разливающийся омут тепла. Свет этот шел изнутри дома, через щели и окна.
Я подумала: Робине не по себе оттого, что она не может управлять пожаром. Не может отдавать команды пожарным. Она, надо сказать, попыталась, но они угрюмо продолжали делать свое дело, причем никуда не спеша. Ей оставалось только поправлять зевак, которые обменивались сведениями; это уже было кое-что.
– Хорошо еще, в доме никого нет, – сказал один из подошедших недавно.
И Робина откликнулась сурово:
– А то вы не знаете, что это за дом?
Похоже, некоторые не знали.
– А то вы не знаете, кто в нем живет? Пень Трой.
Это не всем и не все объяснило, поэтому она продолжила:
– Пень Трой, безногий! Сам-то он оттуда выйти не мог, верно? Значит, он и сейчас внутри.
