Габриэль Маркес - Любовь во время чумы
Очень скоро Фермина Даса поняла, что отец старается смягчить ее сердце. На следующий после серенады день он ей сказал словно между прочим: «Представь, как бы растрогалась твоя мать, узнай она, что за тобой ухаживает мужчина из семейства Урбино де ла Калье». Фермина Даса отрезала: «Она бы перевернулась в гробу!» Подружки, рисовавшие вместе с нею, рассказали ей, что Лоренсо Даса был приглашен отобедать в общественный клуб доктором Хувеналем Урбино, за что доктор получил строгое порицание, поскольку нарушил устав клуба. И только тогда заодно она узнала, что ее отец просил несколько раз о принятии в этот клуб, и всякий раз ему отказывали: он набирал столько черных шаров, что о следующей попытке не могло идти речи. Но Лоренсо Даса проглотил все унижения — у него была луженая печень бондаря — и продолжал плести затейливые сети, устраивая случайные встречи с Хувеналем Урбино: он не понимал, что доктор Урбино совершал невозможное, встречаясь с ним. Иногда они целыми часами разговаривали в конторе у Лоренсо Дасы, тогда весь дом словно бы отключался от времени, потому что Фермина Даса не позволяла никому продолжать нормальную жизнь, пока он не уйдет. Приходское кафе было прекрасной нейтральной землею для встреч. Именно там Лоренсо Даса дал Хувеналю Урбино первые уроки шахматной игры, и тот оказался столь прилежным учеником, что шахматы стали для него неизлечимой привязанностью и терзали потом до последнего дня жизни.
Однажды вечером, вскоре после серенады, исполненной на рояле, Лоренсо Даса нашел у себя в прихожей письмо в запечатанном конверте, адресованное его дочери, и с монограммой Хувеналя Урбино на сургучной печати. Проходя мимо спальни дочери, он подсунул письмо под дверь, и та никак не могла понять, каким образом письмо очутилось у нее в комнате, не мог же отец измениться настолько, что сам приносил ей письма ухажера. Она положила письмо на тумбочку у постели, по правде говоря, не зная, что с ним делать, и там оно пролежало нераспечатанным несколько дней, до того дождливого утра, когда Фермине Дасе приснилось, что Хувеналь Урбино опять пришел к ним и подарил ей лопаточку, с помощью которой осматривал ее горло. Во сне лопаточка была не из алюминия, а из другого, заманчивого металла, доставлявшего ей радость в других снах, а в этом сне она разломила лопаточку на две неравные части и отдала ему меньшую.
Проснувшись, она распечатала письмо. Оно было кратким и красивым. Хувеналь Урбино молил об одном — чтобы она позволила ему просить разрешения у ее отца навестить ее. Поражала простота и серьезность письма, и бешенство, которое она с такой любовью лелеяла много дней, вдруг угасло. Она спрятала письмо в сумку, которой не пользовалась, на самое дно сундука, но вдруг вспомнила, что именно там хранились у нее надушенные письма Флорентино Арисы, и, содрогнувшись, достала сумку, чтобы перепрятать в другое место. Ей вдруг показалось, что достойнее считать, будто письма вовсе не было, и она сожгла его на лампе, глядя, как капли сургуча превращались в синие пузыри и лопались в пламени. Она вздохнула: бедняга. И тут же поймала себя на том, что немногим более чем за год уже второй раз говорит так, и на мгновение подумала о Флорентино Арисе, и сама подивилась, как далек он от ее жизни: бедняга.
В октябре, с последними дождями, пришли еще три письма, и к первому была приложена коробочка фиалковых карамелек, изготовлявшихся в аббатстве Флавиньи. Два из них доставил к дверям дома кучер доктора Хувеналя Урбино, и доктор в окошечко экипажа поздоровался с Галой Пласидией, во-первых, чтобы не возникло никаких сомнений, что письма от него, и, во-вторых, чтобы никто потом не мог сказать, что они не получены. Кроме того, оба письма были запечатаны сургучной печатью с монограммой и написаны теми самыми загадочными крючками, которые Фермина Даса уже знала: докторский почерк. В обоих, по сути дела, говорилось то же, что и в первом, и в том же почтительном тоне, однако за сдержанной скромностью проступало страстное волнение, которого никогда не обнаруживалось в осторожных письмах Флорентино Арисы. Фермина Даса прочитала их сразу же, едва получила, — от первого письма их отделяли две недели, — и уже собиралась было сжечь на огне, но передумала и не стала искать объяснений почему. Однако и на эти письма она тоже не ответила.
Третье октябрьское письмо просунули под входную дверь, и оно совсем не походило на предыдущие. Почерк был нетвердый, детский, без сомнения, писали левой рукой, но Фермина Даса не додумалась до этого, пока содержание не открыло ей подлость анонимного автора. Автор письма считал, что Фермина Даса сама завлекла своими чарами Хувеналя Урбино, и из этого предположения делал самые зловещие заключения. Заканчивалось письмо угрозой: если Фермина Даса не откажется от своих незаконных притязаний на самого завидного холостого мужчину в городе, то будет публично посрамлена.
Она почувствовала себя жертвой чудовищной несправедливости, но не прониклась мстительным чувством, наоборот: ей захотелось найти анонимного автора и доходчиво объяснить ему, что он ошибается, ибо она убеждена, что никогда в жизни не поддастся ухаживаниям Хувеналя Урбино. В последующие дни она получила еще два письма без подписи, столь же коварные, что и первое, но, похоже, все три были написаны разными лицами.
Или она стала жертвой заговора, или лживая версия о ее тайных любовных притязаниях разошлась гораздо шире, чем можно предположить. Ей не давала покоя мысль, что все это — следствие нескромности Хувеналя Урбино. А вдруг он вовсе не такой благородный, каким выглядит, думалось ей иногда, и, может, у кого-нибудь в гостях был несдержан на язык, а то и похвалялся воображаемыми победами, как это делают многие мужчины его круга. Она хотела даже написать ему, упрекнуть в том, что он задел ее честь, но потом отказалась от этой мысли: а вдруг он именно на это и рассчитывал? Она попробовала разузнать о нем через подружек, вместе с которыми рисовала в швейной комнате, но единственное, что они слышали, были благожелательные пересуды об исполненной на рояле серенаде. Она почувствовала бессильную ярость и унижение. И если вначале ей хотелось встретиться с невидимым недругом и переубедить его, то теперь, наоборот, она готова была изрезать его на куски садовыми ножницами. Ночами она не смыкала глаз, обдумывая мельчайшие подробности и выражения из анонимных писем, отыскивая тропинку к утешению. Напрасные мечтания: самой натуре Фермины Дасы был чужд круг, к которому принадлежало семейство Урбино де ла Калье, ее оружие годилось для защиты от благонамеренных людей и оказывалось совершенно бессильным против недостойных средств.
Эта горькая уверенность окрепла еще больше от ужаса, который она пережила из-за черной куклы: кукла была доставлена в те же дни, при ней не было никакого письма, но откуда она взялась, по мнению Фермины Дасы, нетрудно было догадаться — послать ее мог только доктор Хувеналь Урбино. Судя по этикетке, куклу купили на Мартинике: искусно сшитое платье, золотые нити во вьющихся волосах и закрывающиеся глаза. Фермине Дасе так понравилась кукла, что она, позабыв все сомнения, стала укладывать куклу днем на свою подушку. А ночью привыкла брать ее с собою в постель. Однако в один прекрасный день, пробудившись от тяжелого сна, она внезапно обнаружила, что кукла растет: прелестное платьице, в котором кукла прибыла, теперь едва прикрывало ей попку, а туфельки лопнули на раздавшихся куклиных ногах. Фермине Дасе приходилось слышать о злом африканском колдовстве, но о таком ужасном она не слыхала. Однако она не представляла, чтобы Хувеналь Урбино был способен на такой чудовищный поступок. И в самом деле, куклу доставил не кучер, а нездешний торговец креветками, и никто о нем ничего толком сказать не мог. Ломая голову над этой загадкой, Фермина Даса подумала даже о Флорентино Арисе, чей непонятный характер пугал ее, но со временем жизнь доказала, что она ошибалась. Тайна так никогда и не прояснилась, и воспоминание о ней заставляло Фермину Дасу содрогаться от ужаса даже много лет спустя, когда она уже вышла замуж, имела двоих детей и считала себя избранницей судьбы: самой счастливой женщиной.
В последней попытке доктор Урбино прибегнул к посредничеству сестры Франки де ла Лус, настоятельницы колледжа Явления Пресвятой Девы, и та не могла отказать в просьбе представителю рода, который с первого дня обоснования их общины в Америке оказывал им вспомоществование. Настоятельница явилась в сопровождении послушницы в девять часов утра и вынуждена была полчаса ожидать среди клеток, пока Фермина Даса кончит мыться. Это была мужеподобная немка с металлическими нотками в голосе и повелительным взглядом, — полная противоположность Фермины Дасы с ее детскими страстями. К тому же на всем белом свете не было человека, которого Фермина Даса ненавидела бы, как ее; при одной мысли, что ей надо встретиться с нею, при одном воспоминании о ее лживой сердобольности Фермина Даса начинала чувствовать себя так, словно скорпионы раздирают ее внутренности. Едва из дверей ванной комнаты она увидела ее, как тотчас же ожили в душе терзания и пытка тех лет, невыносимая одурь дневных месс, ужас перед экзаменами, холуйское усердие послушниц, вся школьная жизнь, пропущенная сквозь призму духовной нищеты. Сестра Франка де ла Лус, напротив, приветствовала ее с радостью, по всей видимости, совершенно искренней. Подивилась тому, как она выросла и повзрослела, похвалила за то, что так хорошо ведет домашнее хозяйство, с таким вкусом убрала двор, восторженно отозвалась о цветущих апельсиновых деревьях. Потом велела послушнице подождать ее и, стараясь не приближаться чересчур к воронам, которые, зазевайся только, выклюют глаза, поискала взглядом укромный уголок, где можно было бы сесть и поговорить с Ферминой Дасой наедине. Та пригласила ее в залу.
