Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего
«Марта, такое случается. Ты тогда могла подумать, что СССР не будет? А будет, например, такое государство, как Казахстан? Хотя ты была ребенком, и, по-видимому, это тебя не интересовало. Ты была в стране, которой уже не существует. И молилась на могиле деда, который умер только сейчас. Иногда о важных вещах узнаешь спустя какое-то время. А часто и вообще не узнаешь. И еще неизвестно, что лучше».
«Олаф, это был марш? Вы сейчас отстучали пальцами». «В определенном смысле. Это Хорст Вессель [1] ». «Народничество. Интересно, дед любил этот марш? Тот дед, который умер тогда, скорее всего, любил. А этот, который умер сегодня?» «Не знаю. С ним невозможно было общаться. Именно невозможно, а не трудно». «Он был агрессивным?» «Марта, поговори с Йоханом. На самом деле, я навещал твоего деда в соответствии с контрактом раз в полгода. И воспоминания об этих посещениях не из приятных. Йозефа я информировал о каждом моем визите. Не могу сказать, что меня это тяготило, в конечном счете, такова уж моя работа, но я втайне радовался, что не имею с этим человеком никакой родственной связи. Твой дедушка был больным. Сейчас я не имею в виду рак, который его сломил. Он болел им меньше года. Я говорю о другой болезни. Возможно, это был рак души. Изо рта у него постоянно свисала тонкая и длинная ниточка слюны, как будто неведомый паук плел в его пасти кружевную западню и охотился за его языком или за гландами. Выжидал, пока они отпадут. Твой дед любил разговаривать. Но он говорил на таком языке, что понять его было невозможно. Точно так же он писал. Посмотри на его записи, они в папке».
Я подумала, что до сих пор и не подозревала о поэтичности Олафа Коха, точно так же, как и о длине и силе его пальцев. Может, поэтичность Олафа Коха неразрывно связана с летом? Мое чрезмерное концентрирование на Олафе свидетельствовало о том, что известие о деде было для меня фактически убийственным, я просто не могла в это поверить.
Несколько листочков выпало мне на колени. Среднего объема тетрадь сползла на пол, Тролль мгновенно припал к ней носом. Я легонько топнула ногой, пес глянул на меня с обидой. Но отошел. Еще бы. Тридцать девятый размер ноги выглядит, как небольшая, но мощная собака! «Это иврит?» «Нет. Если бы. Это – непонятно что. Совпадает несколько знаков, вот и все. Но твой дед был убежден в том, что пишет и общается на иврите». «Значит, мой дед был евреем». «Марта, твой дед был немецким бароном. И ты об этом прекрасно знаешь». «Вы хотите сказать, Олаф, что мой дед был немецким бароном, который иногда ходил в хасидской шляпе с прядками и был убежден в том, что общается на иврите? Не думаю, что это расценивалось как забавное чудачество даже то гда, когда он родился. Я уже не говорю о тридцатых и сороковых годах двадцатого века. Или вы хотите сказать, что у немцев-аристократов поощрялись такая одежда и такое поведение?»
«Марта – Йохан! Я думаю, что вам с отцом будет о чем поговорить». «Только с отцом? А как насчет Эльзе?» Ответа не последовало. Младшая сестренка ничего не знает. «А это что?» Рядом с записями на вымышленном языке я увидела глянцевую карточку-прямоугольник с изображенными на ней двумя персиками. Она была похожа на те, что продаются с наборами «Учим ребенка считать!» Или на карточку детского лото. Один плюс один равняется два. Персики были подписаны. Ясное дело, на том же языке, который мой дед (я уже освоилась с тем, чтобы называть его дедом) считал ивритом. Вообще, вся эта картинка была густо испещрена черными чернилами, замордованные плоды, отвратно. Я спрятала ее в папку. Ладони вспотели. Нельзя так пугаться персиков. «Дедовы персики, – сказал Олаф. – Он любил мне это показывать и заставлял читать. Если бы я что-то понимал. Марта, тебе плохо?»
Я и правда чувствовала себя нехорошо. Уши горели, во рту пересохло, ладони взмокли. Олаф вышел и вскоре вернулся с двумя стаканами воды. Перелил из двух маленьких бутылочек, Олаф никогда ничего не пил из бутылок или банок – только кружки или стаканы; всегда тихо, но настойчиво делал замечания Манфреду, который часто встречал поверенного с банкой пива в руке. Тролль сопровождал Коха на расстоянии своего прыжка. «Ты бы убрала с шеи шарфик, он… э-э-э… сдавливает», – сказал господин Кох. Я забыла, что на моей шее уже была готова шелковая удавка. Подарок Дерека. Пунктирные коричневые линии на тускло-белом фоне.«Олаф, и что теперь? Нужно устраивать похороны, нужно сообщить родителям, наверное, нужны объявления в газетах? Составить некролог? У меня путаются мысли, простите. Не могу в себя прийти. Никак». «Марта, осторожнее. Ты облилась водой. Похороны – это моя забота. Честно говоря, даже не моя, этим занимается заведение, где его содержали. Соответствующие распоряжения я отдал. Завтра его доставят в крематорий, ты можешь подойти, хотя это не обязательно, все состоится в крематории этого заведения, очень быстро, не думаю, что это будет напоминать торжественную церемонию. А я потом принесу вам урну. Если пожелает Йохан. В принципе, есть возможность оставить урну на территории местного кладбища. Большинство родственников пациентов поступают именно так».
«Я не думаю, что…» «И никаких газет, Марта. Это закрытое заведение. Я прошу прощения, но в нем не держат обычных людей с простыми историями, понимаешь? Ты все правильно сказала, твой дед погиб еще в сорок третьем, пусть оно так и остается. Огласка и публичность этой смерти ни к чему. Да и вашим жизням тоже. Детка, тут уж ничего не поделаешь. Приедет Йохан, я думаю, что он все тебе объяснит. Я не знал, осведомлена ты или нет относительно этого дела, Йохан никогда не говорил со мной об этом. Никто не мог подумать, что все это случится именно тогда, когда его не будет в городе, и никого не будет, кроме тебя». Я неопределенно кивнула. Я ничего не понимала.
«Марта, ты собираешься пойти туда завтра?» «Я…» «Я спрашиваю, потому что мне нужно заказать пропуск. Так ты пойдешь? Ну, ладно. Обязательно прихвати с собой какой-нибудь документ, хорошо?» «Возьму права». «Замечательно! Права – это замечательно. Тогда распишись в подтверждение того, что я оставил тебе вещи. Здесь опись. Пожалуйста, на каждой странице. И я пошел». Я чувствовала, что ему стало легче от того, что он с этим покончил. «Марта, тебе сейчас лучше побыть с кем-нибудь. К сожалению, не могу составить тебе компанию, нужно это дело довести до конца. Смерть – очень забюрократизированное событие. Особенно, в сравнении с рождением. Странно, ведь заканчивать дело должно быть легче, чем его начинать». «Не всегда. Мне легче начинать. А вот заканчивать не очень хочется».
«Здесь не тот случай. Хочется или нет – все равно… Давай, я позвоню Бригитте». «Она на свадьбе». «О! Может, тогда Ханне?» «Я попрошу Дерека». Олаф поднял левую бровь. Никто в нашем окружении не любит Дерека. Кроме меня. «Дерека. Попросишь Дерека… Что ж. Значит, Дерека. Ну, в конце концов, как хочешь. Агата передавала тебе привет, если Дерек… будет занят, ты можешь подъехать к ней в клуб. Они сегодня празднуют один из дней рождения Карлсона. У них не скучно. Кроме того, ты знаешь, что она всегда тебе рада».Глава вторая
Больше всего мне сейчас хотелось позвонить даже не Дереку. А тете Эльзе. Хотя я знала, что ее нельзя огорчать. Это был семейный постулат: ни при каких условиях не волновать тетю Эльзе, ей досталось и без нас, бедняжке. Но все равно хотелось позвонить, изменить голос и сказать: «Все, крошка, твой папочка умер и вскоре придет за тобой». Но я не могла поступить настолько подло. Тете Эльзе вполне хватало Боно. Бонапарта, моего кузена. Когда моя мать была недовольна каким-то из наших с Манфредом поступков, мы всегда ей напоминали о Боно. Хорошо иметь кузена, из которого «ку-ку» выскакивает и раздается чаще, чем из шварцвальдских старинных часов с кукушкой. Установлено, что эту птичку в часах придумал мастер Кеттерер из Шенвальда. Странно, что фамилия Боно была не Кеттерер, потому что казалось, будто его тоже мог выдумать или смастерить этот господин. То есть я хочу сказать, что Боно выглядел вполне респектабельно, его можно было назвать славным, но все равно наступал момент и из него лезло наружу традиционное «ку-ку». Пока что этот механизм не отказывал.
Боно – единственный из моих родственников, кто имеет каноническую арийскую внешность: он блондин с серо-голубыми глазами. Это вообще-то странно, потому что отцом Боно был турок по имени Хакан Исмаил Демирель. Хотя среди турок блондины встречаются не так уж и редко. Бонапартом сына назвал он, и именно в честь того, о ком вы подумали. Когда Боно вырос, он стал Боно Демирелем, сейчас он жил во Франции, скрывал свое немецко-тюркское происхождение, сочинял психоделическую музыку и работал диджеем в закрытом клубе любителей мерло. Он красил волосы, ресницы и брови в черно-коричневый цвет. И никогда не случалось такого, чтобы волосы его выдали. Он за этим следил. Обычно Боно носил высокие черные сапоги поверх джинсов, черное коротенькое узенькое пальтишко и черный беретик и вел себя, как фам фаталь и Че Гевара одновременно, если вообще можно себе такое представить.
