Стелла Гиббонс - Неуютная ферма
Бикки, который сильно заикался, говорил без умолку, как все, кто страдает этим дефектом речи. Он был старый (лет тридцати), некрасивый и приехал в отпуск из Кении. Для начала он любезно подтвердил все худшие слухи об этой стране. Чарлз, которому фрак был чрезвычайно к лицу, почти не открывал рта и, лишь когда его что-нибудь забавляло, издавал низкое мелодичное «ха-ха». Ему недавно исполнилось двадцать три, и он готовился стать священником. По большей части он смотрел в окно, словно не считая возможным удостоить Флору взглядом.
– Вряд ли Снеллер одобряет нашу поездку, – заметила миссис Смайли. – У него был мрачный и озабоченный вид. Ты заметила?
– Он одобряет меня, потому что я выгляжу серьезной, – ответила Флора. – Прямой нос очень кстати, когда хочешь так выглядеть.
– Я не хочу выглядеть серьезной, – холодно промолвила миссис Смайли. – Еще успею – когда ты взвоешь от родственников и мне придется вызволять тебя из какой-нибудь кошмарной дыры, куда за год не доехать. Ты рассказала Чарлзу о своих планах?
– Господи, да конечно же, нет! Чарлз ведь мой родственник! Он решил бы, что я хочу поселиться с ним и тетей Хелен в Хартфордшире и напрашиваюсь на приглашение.
– Можешь напроситься, – сказал Чарлз, отрываясь от созерцания ярко иллюминированной улицы за окном. – У нас в саду качели, а летом цветет табак. Не исключаю, что нам с мамой понравится твое общество.
– Не глупи, – одернула его миссис Смайли. – Гляньте, мы приехали. Бикки, ты сумел заказать нам столик у реки?
Бикки сумел, так что они, усевшись за столиком среди цветов и огней, могли смотреть через стеклянный пол на реку, а когда танцевали, она струилась прямо у них под ногами. За стеклянными стенами проходили баржи, подмигивая романтическими зелеными и красными фонарями. Снаружи пошел дождь, и по стеклянному потолку побежали серебряные струйки.
За ужином Флора рассказала Чарлзу о своих намерениях. Поначалу тот молчал, и она решила, что он шокирован. Ибо хотя нос у Чарлза был не прямой, на его лице отчетливо читалось то, что Шелли написал о себе в предисловии к «Юлиану и Маддало»: «Юлиан довольно серьезен».
Наконец он сказал с улыбкой:
– Что ж, если станет совсем тошно, телефонируй мне, и я прилечу за тобой на своем аэроплане.
– У тебя есть аэроплан, Чарлз? Ты уверен, что для без пяти минут священника это уместно? А какой он породы?
– «Твин-Белиша-Бэт»[6]. А зовут его «Быстрая победа II».
– Правда, Чарлз, неужели священнику можно иметь аэроплан? – поддразнила Флора.
– Одно другому не мешает, – спокойно ответил Чарлз. – Так или иначе, ты звони, и я сразу прилечу.
Флора пообещала, что так и сделает, поскольку Чарлз ей нравился. Затем он пригласил ее танцевать. Потом все четверо долго сидели за кофе, а в три решили, что пора ехать по домам.
Чарлз подал Флоре ее зеленый плащ, а Бикки миссис Смайли – ее черный, все сели в автомобиль и поехали под дождем по улицам Ламбета, где каждое окно горело розовым, оранжевым или золотым светом, а люди за ними танцевали, музицировали, играли в карты или просто веселились; в ярко освещенных витринах красовалось что-нибудь одно: дорогое платье или танская фарфоровая лошадка.
– А вот «Старая дипломатия», – заметила миссис Смайли, когда они проезжали мимо неказистого домишки с корзинами металлических цветов на узких подоконниках. Из окон второго этажа доносилась музыка. – Как я рада, что бедный Тод завещал мне этот дом. Он приносит столько денег!
Как все, кто вознесся из трясины бедности на вершину богатства, она до сих пор не могла нарадоваться деньгам и постоянно мысленно их пересчитывала. Друзья находили это очаровательным. В такие минуты они умиленно любовались миссис Смайли, словно хорошеньким ребенком, играющим в новую игрушку.
Чарлз и Бикки простились у дверей, потому что миссис Смайли из страха перед дворецким не пригласила их на коктейль. Флора прошептала: «Какие глупости!»; впрочем, и она тоже немного оробела.
Обе женщины двинулись вверх по узкой лестнице, покрытой черным ковром.
– Завтра я напишу письма, – проговорила Флора и зевнула. Ее рука легко скользила по узким белым перилам. – Доброй ночи, Мэри.
Миссис Смайли сказала: «Доброй ночи, дорогая» и добавила, что к завтрашнему дню Флора одумается.
Глава 2
Тем не менее утром Флора, как и намеревалась, написала все четыре письма. Миссис Смайли ей не помогала, потому что уехала в трущобы Мейфэра за бюстгальтером нового фасона, который увидела из окна автомобиля в витрине еврейской лавчонки. К тому же она искренне не одобряла намерения Флоры и не собиралась подсказывать ей даже одно вкрадчивое словечко.
– Подумай, во что ты превратишься! – воскликнула миссис Смайли за завтраком. – Неужто тебе и вправду не хочется себя чем-нибудь занять?
– Я рассчитываю годам так к пятидесяти трем написать роман не хуже «Доводов рассудка»[7], только, конечно, про наше время. Так что следующие тридцать лет я буду собирать материал. Если кто-нибудь спросит: «Чем ты занимаешься?», я отвечу: «Собираю материал». И никто не сможет возразить. Тем более что это будет чистая правда.
Миссис Смайли с молчаливым неодобрением отпила глоток кофе.
– Если хочешь знать, – продолжала Флора, – у меня много общего с мисс Остен. Она любила, чтобы все вокруг было опрятно, мило и аккуратно. Понимаешь, Мэри, – тут Флора даже подняла палец, – все обязательно должно быть опрятно, мило и аккуратно, это главный залог счастья. Я ненавижу все гадкое.
– Я тоже! – с жаром подхватила миссис Смайли. – И я уверена, ты станешь гадкой, если поживешь со своими захолустными родственниками.
– Ты меня не переубедишь, – сказала Флора. – В конце концов, если я не уживусь в Шотландии, Южном Кенсингтоне или Суссексе, я всегда могу вернуться в Лондон, благородно признать свое поражение и выучиться какой-нибудь профессии, как ты советуешь. И все-таки я убеждена, что куда забавнее поселиться с кем-нибудь из жутких родственников. К тому же там я наверняка найду материал для будущего романа, а заодно сумею уладить какие-нибудь семейные неприятности.
– Фи! У тебя комплекс Флоренс Найтингейл! – возмутилась миссис Смайли.
– Вовсе нет, и ты это отлично знаешь. В целом я людей не люблю; их так сложно понять. Но у меня аккуратный ум, и всякий беспорядок в чужих делах меня раздражает. К тому же беспорядок – это некультурно.
Последнее слово, как всегда, закончило спор, ибо подруги были единодушны в отвращении к тому, что называли «некультурностью» – этот расплывчатый термин обе, к взаимному удовольствию, понимали одинаково, и для них он был исполнен самого глубокого смысла.
Затем миссис Смайли вышла – ее лицо светилось тем отрешенным выражением, какое бывает у коллекционера, напавшего на след ценного экспоната, – а Флора засела за письма.
В следующий час вкрадчивые фразы лились с ее пера легко и свободно, поскольку язык у Флоры был подвешен отлично, и она с большим удовольствием меняла слог, приноравливая его к характеру адресата.
Письмо тетке в Уэртинг было дерзко-веселым, но с легким налетом безыскусного горя девочки-школьницы, потерявшей самых близких людей. К шотландскому дядюшке-холостяку Флора обращалась девически непосредственно и лишь самую чуточку игриво, давая понять, что она, по сути, бедная маленькая сиротка, к родственнице в Южном Кенсингтоне – с достоинством, скорбно, но деловито.
Раздумывая, какой стиль выбрать для неизвестных дальних родственников в Суссексе, Флора внезапно обратила внимание, до чего же чудной у них адрес:
Миссис Юдифь Скоткраддер
Ферма «Кручина»
Воплинг[8], Суссекс
Однако она напомнила себе, что Суссекс, что ни говори, совершенно особый мир, и, если принять сам факт, что люди живут на ферме в Суссексе, остальному можно не удивляться. В сельской местности бедствия случаются куда чаще, чем в городе, так что, естественно, это отражается и в названиях.
И все же Флора не могла подыскать нужный тон, так что в конце концов (был уже час дня, и она порядком устала) просто описала свое положение и попросила ответить как можно скорее, чтобы ей меньше терзаться неопределенностью.
Миссис Смайли вернулась в четверть второго и увидела, что подруга сидит в кресле, закрыв глаза, осунувшаяся и зеленая, а на коленях у нее лежат четыре запечатанных конверта.
– Флора! Что с тобой? Тебе нездоровится? Животик снова пошаливает? – с тревогой воскликнула миссис Смайли.
– Нет, я вполне здорова, просто меня мутит от написанного. – При этих словах она оживилась и выпрямилась в кресле. – Знаешь, Мэри, просто страшно, что у меня получается писать так гадко и притом так удачно. Все мои письма – литературные творения, за исключением, возможно, последнего. Из них так и сочится елей.
– Сегодня, – проговорила миссис Смайли, направляясь в столовую, – мы поедем в синематограф. Отдай письма Снеллеру, он отправит.
