Пьеро Дельи Антони - Блок 11
– Наша партия…
– Мы доиграем ее завтра, не переживай. А сейчас я уложу тебя в постель.
Завывания сирен становились все более и более пронзительными. Брайтнер зажал ладонями уши сына.
– Не бойся, – прошептал он ему. – Это все ерунда. Скоро закончится. Спи.
ПолночьБарак, в котором томились восемь заключенных, наполнился радостными криками.
– Они прилетели, прилетели! Что, проклятые немцы, теперь и вам тоже страшно, да?
Иржи, снова запев фальцетом «Ich bin die fesche Lola», стал расхаживать, виляя задом, по всему бараку, как будто он находился на огромной театральной сцене. Моше протянул к нему руки, и они начали, кривляясь, танцевать на деревянном полу, скрипевшем при каждом их шаге.
– Давайте! – завопил Отто. – Давайте, разбомбите тут все! Да здравствует товарищ Сталин, да здравствует товарищ Ленин, да здравствует коммунистическая партия!
– Да здравствует товарищ Черчилль! – крикнул в то «красному треугольнику» Моше.
Элиас наполовину отдернул одеяла, закрывавшие окно и, осторожно выглянув наружу и посмотрев вверх, попытался разглядеть в темном ночном небе самолеты. Далее Мириам и та поддалась этому странному всплеску радостного возбуждения.
– Сбрасывайте бомбы! Сбрасывайте бомбы, чтобы от крематориев не осталось и следа! – крикнул Моше.
Несколько минут спустя эйфория начала ослабевать. Гул самолетов стал отдаляться, а лагерные сирены завывали уже не так оглушительно.
– Куда же они летят? – громко возмутился Отто, намереваясь высунуться в окно.
– Будь поосторожнее, – предостерег его Моше. – Немцы сейчас, наверное, нервничают, и они могут открыть огонь из-за малейшего пустяка.
– Самолеты улетают… – констатировал Элиас.
– Эй, вы, вернитесь! – крикнул Отто.
– Видать, сегодня они летели не к нам, – сказал Моше, не скрывая разочарования.
– Они полетели бомбить Силезию, – пояснил Пауль, подходя чуть ближе. – К нашему счастью, – добавил он. – Вы и сами не понимаете, что орете. Если бы они стали бомбить крематории, то много бомб упало бы и на остальной лагерь. Вы что, этого не осознаете?
На губах Моше появилась бесшабашная улыбка.
– Ну и что? Главное – это что они разрушили бы крематории. А на все остальное наплевать!
– На все остальное наплевать! – повторил Иржи. – К черту всех немцев и все их железные кресты!
– Как бы там ни было, они уже улетели совсем в другое место, – произнес Пауль. – Уж если кому-то на что-то наплевать, так это им на вас. Я – военнослужащий, и я знаю, как рассуждают военные. Любые военные – и на этой стороне, и на той, и коммунисты, и национал-социалисты, и капиталисты – рассуждают одинаково. Главная задача заключается в том, чтобы разрушить промышленные объекты, на которых изготавливается оружие. Без оружия войну вести невозможно. Без оружия враги тебя не убьют. Чтобы добраться аж сюда, этим бомбардировщикам пришлось пролететь две тысячи миль над вражеской территорией. Вы считаете, что их командование стало бы рисковать своими летчиками ради того, чтобы спасти каких-то там гражданских лиц?
– Десятки тысяч гражданских лиц… – заметил Моше.
– Для военных гражданские это всего лишь одна из помех, мешающих проведению боевых операций. Вот здесь ты, а там – вражеский солдат. Все остальное – Scheiße.
Эти высказывания Пауля возымели свой эффект: эйфория среди заключенных закончилась так же быстро, как и началась.
– Неужели вы не понимаете? – продолжал немец. – Англичане и американцы не очень-то переживают по поводу того, что столько-то евреев будет истреблено. Возможно, их в конечном счете это даже вполне устраивает…
Сирены замолчали.
Стало очень-очень тихо. Снаружи послышалось несколько команд, отдаваемых часовым, и раздался лай встревоженных собак. Затем прекратились и эти звуки.
– Ну все, самолеты не вернутся, – сказал Берковиц. – Они не прилетят сюда ничего бомбить.
– Ну неужели они не знают? – спросил Элиас. – Неужели они не знают о том, что сейчас готовится в Венгрии?
– Немцы мне говорили, что оттуда в течение нескольких месяцев вывезут миллион человек. Их вывезут сюда в этот концлагерь.
– Значит, здесь опять начнутся селекции…
– И никто не пытается им помешать? – с ужасом спросил Иржи. – Их нужно остановить! Папа Римский…
– Папа Римский молится… – начал говорить Элиас.
– …и молится он, возможно, за то, чтобы нас всех истребили, – перебил его Моше.
Заключенных опять начала одолевать усталость. Моше и Элиас снова завесили одеялами окно, чтобы через его поломанные створки с разбитыми стеклами внутрь барака проникало поменьше холодного воздуха. Затем они уселись на пол рядом друг с другом, прислонившись спиной к стене. Иржи подошел к Мириам, улегшейся на одеяло в дальней части прачечной. Она немного подвинулась, как будто бы высвобождая для него место, и «розовый треугольник» лег на одеяло рядом с ней. Отто и Пауль сели за освещенный лампочкой стол один напротив другого. Берковиц отошел в глубину помещения, его примеру последовал Яцек. Вздохнув, они улеглись оба рядом на одеялах – подальше и от Мириам с Иржи, и от трупа Яна. Все заключенные погрузились в состояние, представляющее собой нечто среднее между сном и явью: уснуть они не решались, а на то, чтобы бодрствовать, у них уже не хватало сил.
Воцарилась гробовая тишина.
Брайтнер уложил в кровать заснувшего Феликса. Комендант с завистью смотрел на то, каким глубоким и по-детски безмятежным сном спит его сын. Ему на мгновение показалось, что он снова находится в конторе в Монако, в которой его очень часто просили помочь передвинуть ящики и столы. Возле цеха механообработки с грузовиков сгружали железные пруты длиною восемнадцать сантиметров, а затем на те же грузовики грузили винты, болты, фигурные ключи, шайбы и гвозди. Иначе говоря, привозился материал, а увозились готовые изделия. В лагере тоже кипела похожая работа, но вот только направление производственного процесса было обратным: сюда привозились люди, а увозился – после сжигания заключенных в крематории – пепел.
Брайтнер вернулся в свой кабинет на мансардном этаже и взглянул в окно на погрузившийся в темноту огромный концлагерь. Здесь уничтожались тысячи людей, которые могли причинить вред рейху. И поступать с ними иначе было нельзя. Однако, прежде чем они уничтожались, их заставляли работать – работать до тех пор, пока они еще могут это делать. Едой их здесь не баловал, но и голодной смертью умирать не заставляли.
И вдруг Брайтнер о чем-то вспомнил. Подняв телефонную трубку, он набрал какой-то номер.
– Это вы, Herr Oberscharführer?
– Jawohl, Herr Kommandant! – Голос подчиненного до носился с каким-то приглушенным металлическим эхом и это навевало на Брайтнера тоску.
– Что нового у заключенных, которых мы посадили в барак возле блока 11?
– После той попытки бегства – ничего, Herr Kommandant.
– Им приносили похлебку?
С другого конца линии до Брайтнера донеслось дыхание, в котором чувствовалась нерешительность.
– Нет, Herr Kommandant. В ваших приказаниях… – обершарфюрер не договорил.
– Разве я вам приказывал уморить их голодом, Herr Oberscharführer?
– Нет, Herr Kommandant. Но…
– В инструкции указано, что в случае отсутствия особых приказов следует руководствоваться общими правилами. Или вы об этом забыли?
– Я…
– Похлебка должна раздаваться два раза в день всем заключенным – кроме, конечно же, тех, кто уже умер! Вам что, показалось, что те заключенные уже все мертвы, Herr Oberscharführer?
– Никак нет, Herr Kommandant.
– Ну так значит немедленно выполняйте требование инструкции!
Комендант повесил трубку, не дав подчиненному возможности что-либо сказать. Чтобы поднять себе настроение, он сплел пальцы и, выворачивая ладони наружу, вытянул руки вперед. Однако настроение от этого ни капельки не улучшилось, и Брайтнеру осталось лишь гадать, что же его так сильно испортило.
Час ночи– Вам осталось уже недолго. Война скоро закончится, – сказал Отто Паулю, сидевшему за столом напротив него. Он говорил тихим голосом. Его одолевала усталость, но он не хотел поддаваться сну: утро приближалось слишком быстро.
– В Берлине сейчас прорабатывают возможность использования новых видов оружия, – возразил ему бывший офицер СС. – Мы будем обстреливать Лондон ракетами «Фау-2». Мы сровняем его с землей. А еще у нас ведутся работы над тяжелой водой. Вам, коммунистам, нас не победить. В следующем году мы начнем контрнаступление на Восточном фронте. К Рождеству мы войдем в Москву.
– Наполеон тоже так говорил.
– У Наполеона не было ракет «Фау-2».
– Да ладно тебе, Пауль, ты и сам прекрасно понимаешь, что русские рано или поздно дойдут до Берлина. Гитлер просчитался.
