Дэни Бехард - Варварская любовь
Дома Барт набрал виргинский номер Изы. Номер оказался недействителен. Он позвонил в полицию, где его соединили с человеком, сказавшим, что среди жителей города она не числится.
Барт вытащил из-под умывальника бутылку. Нашел «Полароид». Он рассматривал высокие крепкие скулы Изы. Она напоминала ему луизианских креолок.
Он знал, что покидал других слишком легко и научился пренебрегать другими слишком быстро. Даймондстоун говорил ему, что только Бог снимет ношу с его плеч, и Барт в это поверил.
Но потом он просто ушел, потому что любовь привела его к невинности и подвела его к ней слишком близко, и не было больше места, куда требовалось идти в поисках Бога. И все же Даймондстоун, возможно, был прав, когда утверждал, что все желания должны слиться в одно. Возможно, Барт верил в спасение, даже теперь, пока снег принуждал мир к молчанию; он ждал человека, который бы принес в его жизнь смысл.
В середине января пришел теплый фронт, сделав сизое небо голубым, сугробы обнажили щебень и мусор и заполнили улицы грязью и тающим льдом. Он выполнял самую тяжелую работу на трелевке. Когда он сказал, что деньги Ливона украли, он соврал. Большую часть он потратил на грузовик и съем квартиры, пропил в баре, а остальное проиграл в карты на одной вечеринке. Зы, кузен, которого он не видел годами, подпоил его во время игры и заставил говорить об отце. На следующее утро Барт подсчитал остаток. Он подумывал о том, чтобы сбежать, не уплатив за квартиру. Вместо этого он попросил Зы найти ему работу и через несколько дней уже вышел. В его обязанности входило крепить тяжеленную цепь к пням и деревьям или подносить тяжести рабочим, хотя большую часть времени он просто стоял на морозе и ждал.
Когда стаял снег, все в трелевочном парке уже были сыты работой по горло, земля обнажилась, они работали по колено в грязи. Потом в пятницу по радио объявили о заморозках, ожидалось до минус сорока. Арктический фронт и чистое небо, сказал диктор, при всей этой воде Мэн может стать самым большим катком в США. Барт уже не помнил время года с грязью, запах земли, теплый ветер издалека, то, как чихал от солнечного света. Мать всегда смеялась, когда он, топоча, забегал в дом. Он подумал об Изе и о ребенке. Он еле сдерживал ненависть к самому себе. Он чувствовал, что мог бы связать тягачи цепью и стянуть лес и холмы, как простыню, с кровати. В обеденный перерыв он вытащил из-под сиденья грузовика бутылку.
Позднее, дотащив цепь до дерева, он крикнул водителю, что можно тянуть, прежде чем успел убрать руки. Звенья цепи раздавили кончики двух пальцев. Он заорал, собрались люди, и он ударил водителя; тот извинялся, но уверял, что Барт сам виноват. Бригадир послал Барта в госпиталь и попросил не возвращаться, когда закончится оплата по страховке. Кончики пальцев с ногтями ампутировали, слишком серьезное увечье. Когда он парковал машину возле дома, Мигель сидел на ступеньках.
Ты поранился?
Да уж, но это чепуха. Барт сообразил, что его выдала бледность.
Такое случалось и с отцом. Много раз. Наверное, это нормально, если работаешь с машинами.
Наверное. Как продвигается книжка?
Нормально. Если не считать, что родители ссорятся.
А.
Где ваша жена? Она рожает в больнице?
Нет. Поехала навестить родню.
Дома Барт не принял болеутоляющее и не пил. Пальцы пульсировали. По резинке трусов собрался пот. Он сел и отдался боли, нерв был точно оголенный провод под током. Словно в руке скопились все известные ему чувства.
Впервые желание бросить пить возникло у него в Национальном парке около Натчиточеса. Тогда Барт с неделю спал под столом для пикника. Он уже забыл, каково так жить. Ему хотелось разорвать все в клочья, надеть свежую одежду, поесть, лечь и заснуть, начать все сначала. Он хотел пробудиться от такой жизни и все обдумать. Всегда ли он боялся действовать? Он знал, как легко эмоции затмевают рассудок.
Барт встал и принялся упаковывать вещи. Он отправится в Виргинию и отыщет Изу. Он взял «Полароид» и в шкафу натолкнулся на сумку. Там лежала тетрадь Изы и старые документы. Джуд Уайт. Даже по фото паспортного формата Барт мог судить о размерах этого человека, плоское лицо, вытаращенные глаза, бессмысленные и могущественно-невинные, некто, кто не мог быть иным. Барт почувствовал, что устал. Ему надо лечь. Уродство этого человека прожгло его и наполнило печалью, беспомощностью перед неотвратимостью их жизней.
Во сне он метался, и снилось ему болото, грязь, которую он ощущал до самого дна. Он знал, что в окружающей его ночи присутствовал кто-то еще, и сначала решил, что это Даймондстоун. Но присутствие этого кого-то обладало притяжением, которое ребенок ощущает рядом со взрослым. Он не мог двинуться и ждал, вспоминая во сне отца, неизменное воспоминание все эти годы – огромный человек, смотрящий на него с другой стороны улицы. Он хотел убежать, нырнуть в темную воду.
Он проснулся. Освещенное окно было украшено ледяными узорами. Он открыл дверь, холод обжег виски и пополз по волосам. Небеса казались слишком прекрасными, луна – тревожно-ясной, полная, но с легким полумесяцем на краю, будто белое чуть расплылось на ярко-синем. Казалось, мир накренился, пустынный, нагой на холоде, расплывчатые ледяные сады выбросили побеги на промокшей стоянке. Он вернулся в дом. На буфете стояла недопитая бутылка бурбона. Он вылил содержимое в раковину и вернулся в постель.
Снова ему снилось болото, месиво безмолвной грязи. Он стоял на коленях и глядел в воду, жаждущий как никогда доселе. Он проснулся, встал, облокотившись на стену. Руки дрожали. Он добрался до ванной. Включил свет. Он давно не брился. Кожа была в рытвинах, старая. Он держался за раковину. Грудь походила на бочку, руки опухли после месяцев непосильного труда. Он смотрел на серьезное крупное лицо. Он убил человека и, может быть, станет, да, наверное, уже стал отцом. И можно ли после этого все еще осознавать себя мальчиком?
Он подошел к двери. Начинался снег. Он поднял трубку и позвонил в полицию. В этот раз ему ответил другой человек, который нашел фамилию Изы. Он был краток и сказал Барту, что перезвонит. Через двадцать минут зазвонил телефон. Теперь человек говорил медленно, с паузами, повторяясь. Барт не отвечал. Человек продиктовал адрес в пригороде Нью-Йорка. Но потом, к удивлению Барта, продолжал говорить. Постепенно Барт сообразил, что речь идет о ребенке.
Он оделся и натянул куртку. Стащил сумки к порогу, над замороженной грязью хрустел лед. Обогреватели в грузовике ревели. Его держала только боль. Сколько раз он мечтал исчезнуть в одно последнее мгновение. На этот раз он вел машину осторожно, догоняя задние огни машин и замедляясь, прежде чем нажать на газ.
Он полагал, что ненавидит себя, или это означало всего лишь ответственность? Все, что требуется от человека в жизни, требуется только потому, что ничего нельзя исправить. Он миновал кладбище, потом вернулся и остановился около ворот. Он не выключил зажигание. Он вылез из машины и пошел между могилами. Под сапогами трещал снег, пустоту ночи он замечал краем глаза. Однажды он сказал Изе, что отца звали Бартелеми, но это была неправда. В день похорон матери он заметил памятник в старой французской части кладбища. На нем было выбито имя Бартелеми. Поскольку он не знал имени отца, то решил, что это – самое подходящее и что его имя должно произойти из этого имени. Может, оно просто ему понравилось. Это была мальчишеская уловка.
Он смутно помнил цветущие деревья и каменное здание. Теперь он их видел на фоне леса. Рука на холоде болела. Растаявший снег обнажил большинство надгробий. Ему не понадобилось много времени, чтобы найти то, что он искал. Эми Белью Грэй. 1951–1976. Он осторожно опустился на эту затерянную, непосещаемую землю. Он подумал об Изе, как о ком-то, кто мог бы его спасти. Он коснулся материнского надгробья. Ей было двадцать пять. Он сосчитал годы. И тогда понял, что ее больше нет.
Виргиния – Луизиана
Февраль 1994
Южная автомагистраль около Вашингтона казалась военизированной внеземной цивилизацией – бетонные стены и заграждения по обочинам, желтое небо, разноцветные огни в туннелях, пригородные объезды, подобные разбегающимся галактикам. Город был жутковато пустынен. Воскресенье. Все улицы с приземистыми домами, похожими на бункеры, выглядели одинаково. Его мечта о старой Америке находилась далеко. Он никогда не был так беззащитен перед болью. Он думал, что он будет тем человеком, сумевшим уничтожить себя.
Старый доктор в больнице все объяснил. Потом были анализы крови и подписание разных бумажек. Слова и шепотки, гулкие коридоры. Несколько часов никто не замечал ни машину, заглохшую на разделительной полосе, ни сугробы, ее остановившие. Годами Барт, пока не сдастся, будет пытаться найти слова, объясняющие все это; он всегда мечтал, чтобы она закрыла глаза и увидела звездное небо. Это чудо, говорил доктор, как все обернулось.
