Элис Манро - Давно хотела тебе сказать (сборник)
Однажды в каком-то журнале – возможно, из тех, с которыми сотрудничал ты, – я прочла документальный очерк о женщине, у которой в автокатастрофе погибли двое детей, две девочки. Так вот, она каждый день в одно и то же время выходила на улицу и шла навстречу школьникам, возвращавшимся домой после занятий, словно надеялась увидеть среди них своих дочек. Но к самой школе она не подходила, в опустевшие классы не заглядывала: на это она не отваживалась.
Остается книжный магазин твоей жены: туда-то я вполне могу пойти. Я не знаю, как он называется, и просматриваю соответствующий раздел в телефонном справочнике. Наверно, вот этот: «Книжный салон Барбары». Судя по названию, я ожидаю увидеть что-то затейливое, претенциозное, но, к моему удивлению, все оказывается совсем не так. Просторное, ярко освещенное помещение, довольно много покупателей. Никаких лишних элементов декора – псевдосредневековых или тюдоровских, вообще никаких фокусов, нормальный магазин. Солидное предприятие, работающее круглый год, не зависящее от сезонного наплыва невзыскательных туристов.
Я узнаю́ ее с первого взгляда, хотя она изменилась. Седины в волосах больше, чем у меня, прическа другая – волосы собраны в пучок на затылке. Лицо без всякой косметики; черты обозначились резче; кожа с желтоватым оттенком; и при этом в лице моментами проглядывает прежняя живая привлекательность, – сразу вспоминается ее взрывной, иронический стиль. На ней прямое свободное платье лилового цвета, с полосками индейской вышивки. Двигается она с некоторым трудом – видимо, пришлось заново учиться ходить после операции на колене, когда ей вырезали хрящ. И она, как ты и говорил, располнела; теперь это плотная, приземистая женщина средних лет.
Она появляется откуда-то сзади, из подсобного помещения, с двумя толстенными альбомами по искусству в руках. Заходит за прилавок, ставит книги на полку и обращается к девушке-продавщице, явно продолжая начатый разговор:
– Ну, я понятия не имею – подними накладную, дозвонись до них, объясни, что у нас так вещи не делаются: всю партию придется вернуть, черт их дери!
Я узнаю́ ее голос, я слышала его на когдатошних университетских сборищах – требовательный, звучащий особенно уверенно, если она начинает терять терпение; голос, с которым как нельзя лучше сочетаются фразы типа «Господи боже, и чем только эти идиоты думают!». А вдруг и она узнает мой голос, припомнит мое лицо? Впрочем, вряд ли. Такие, как она, привыкли быть в центре внимания и не замечают тех, кто с краю, – к тому же никакой информации обо мне у нее нет. Увидеть меня здесь она не рассчитывает.
Тем не менее мне неуютно, я чувствую себя виноватой. Однако я надолго застреваю в магазине, обхожу его и вдоль и поперек. С ума сойти, сколько там книг! Почему-то мой взгляд то и дело задерживается на книжках, предлагающих читателям разные способы обретения счастья или по крайней мере душевного покоя. Ты представить себе не можешь – или как раз можешь?! – какое множество книг такого рода пишется и издается. Я отнюдь не отношусь к ним предвзято. Я даже думаю, что неплохо бы их почитать. Хотя бы выборочно. Но сейчас я только в оцепенении разглядываю их на полках. А есть еще масса других, посвященных разного рода магии: сотни, буквально сотни книг о ведьмах, гадалках, ясновидящих, о заговорах, ритуалах, порчах, сглазах и прочих чудесах. Обе эти группы книг – про счастье своими руками и про магические силы вне нас – сливаются для меня в некое целое, я не в состоянии отделить одни от других, я не могу к ним прикоснуться. Они образуют единый сплошной многоцветный поток, который как по волшебству заполняет все пространство магазина, накрывает меня с головой, и я уже не понимаю, чтó там внутри, в этих книгах, потому что не умею дышать под водой.
И все же я продолжаю приходить туда. Я прихожу каждый день, иногда для отвода глаз плачу за пару книжек в мягкой обложке, но чаще просто бесцельно брожу. Наверно, меня принимают за одного из таких любителей книг, которые смотрят, листают, но редко покупают. Как-то раз я ловлю на себе ее взгляд; она улыбается – но эта улыбка не предназначена мне лично, она адресована потенциальной покупательнице, одной из многих. Я слушаю, как она говорит с продавщицами, смеется, ведет с кем-то долгий телефонный спор – то шутливый, то серьезный. Просит приготовить ей чаю с медом, притворно-возмущенно отказывается от печенья. Иногда при мне она что-то настоятельно рекомендует покупателям, уговаривает, очаровывает – и добивается своего. Я могла бы с ней сблизиться, войти в доверие. Что за фантазии приходят мне на ум! В ее присутствии меня обуревают самые разные чувства: тут и ревность, и сознание собственного, пусть недолгого превосходства, и непристойное, неудержимое любопытство. Обо всем этом позже я вспоминаю со стыдом.
Если я попадаю туда ближе к вечеру – магазин работает до девяти, – ее как правило уже нет. Но однажды незадолго до закрытия я застаю ее там одну. Больше в магазине никого. Увидев меня, она выходит в подсобку, через минуту возвращается и направляется ко мне. В руках у нее пакет из оберточной бумаги.
– Мне кажется, я знаю, кто вы.
Она смотрит мне прямо в глаза. Смотрит снизу вверх, откинув голову назад, – она намного ниже меня ростом.
– Мы все заметили, что вы давно сюда ходите, как на работу. Я было заподозрила вас в воровстве, велела девушкам приглядывать за вами. Но вы ведь не воровка – я права?
– Вы правы.
Она протягивает мне то, что держит в руках. Я машинально беру бумажный пакет; внутри шуршат тоже какие-то бумаги.
– Он умер. – Говоря это, она улыбается победной улыбкой учительницы, уличившей школьника в неблаговидном поступке. – Поэтому он вам и не писал. Он умер в марте. Дома, у себя за письменным столом. От сердечного приступа. Я вечером вернулась и нашла его.
Я не могу произнести в ответ ни слова. Да и вправе ли я отвечать?
– Думаете, я стану извиняться за то, что сообщаю вам столь неприятное известие? Нет, не стану. Мне безразлично, как вы это примете. Абсолютно безразлично. И видеть вас здесь я больше не желаю. Всего хорошего.
Я ухожу из магазина, так ничего и не сказав.
Дома я раскрываю пакет и вынимаю оттуда письма. Небрежно сложенные листки без конвертов. Я заранее знала, что в пакете будут письма, мои письма. Я не хочу их читать, я боюсь к ним притрагиваться, хочу убрать их с глаз долой. Но внезапно я замечаю, что почерк чужой, незнакомый. Я начинаю читать. Это не мои письма, их посылал кто-то другой. Я в панике перебираю листки и вижу подпись: Патриция; Пат; П. Тогда я возвращаюсь к началу и внимательно прочитываю все письма по очереди, одно за другим.
Любовь моя!
Мы расстались совсем недавно, и я не помню себя от счастья. Я пошла в парк с Самантой, там было так чудесно. Я качала ее на качелях, смотрела, как она съезжает с детской горки, и думала, что буду любить этот парк всегда, пока жива, потому что я пришла туда такая счастливая, после того как мы с тобой были вместе.
Дорогой мой!
Помнишь безумного старика из соседнего дома? Представляешь, он явился и съел все, что висело на дереве в саду. Это же декоративное дерево, и сливы на нем были просто для красоты, твердые и совершенно несъедобные, а он их все оборвал и прямо горстями заталкивал в рот, давился и глотал! А я молча наблюдала за ним из комнаты, сидя на полу на диванных подушках, где мы с тобой…
Мой дорогой, любимый!
Прошлой ночью ты мне приснился. Такой красивый, удивительный был сон. Ты держал в руках мои распущенные волосы и говорил: смотри, какие они тяжелые, они высосут из тебя все силы, надо их срочно обстричь. И ты говорил так ласково, с таким участием, как будто речь шла не о волосах, а о чем-то куда более важном. Но я не могу догадаться, о чем еще ты говорил, мой любимый, ты мне давно не пишешь. Пожалуйста, напиши поскорее, чтобы я знала, что ты хотел сказать мне в этом сне…
Любимый!
Я изо всех сил стараюсь удержаться и не писать тебе, я считаю, что я не должна лишать тебя права на выбор, я не хочу тебя преследовать и мучить, но мне невыносимо тяжело, когда ты вот так берешь и исчезаешь в никуда, мне так ужасно одиноко. Если бы ты мне прямо сказал, что больше не хочешь меня видеть, не хочешь, чтобы я тебе писала, я смогла бы это понять и принять, честное слово, для меня хуже всего неизвестность. Я бы так или иначе совладала со своими чувствами, если бы понадобилось, я бы оправилась от этого недуга, от любви к тебе, но сейчас мне необходимо знать, любишь ли ты меня, хочешь ли еще быть со мной, так что прошу тебя, пожалуйста, просто скажи – да или нет.
