Мануэль Скорса - Траурный марш по селенью Ранкас
– Эй, колдун! – крикнул он перед всем народом, просто рот разинувшим от удивленья. – Если ты мужчина, приходи сюда через неделю. Посмотрим, как ты себя исцелишь!
Дон Анхель вздохнул и через неделю прибыл на площадь на вороном коне. Люди сюда собрались из самых дальних селений.
В первом раунде дон Анхель попросил у медика три яда, выпил их залпом и пожевал три травки. Пис-пис, которому в ту пору шел четырнадцатый год, отер с его лица лиловые, желтые и фиолетовые струи пота особым платком в крестах и полумесяцах. Затем медик с улыбкой выпил смесь дона Анхеля и через пять минут изошел кровью. Он колол себе что-то, зажимал отверстия ватой, но кровь лилась из носа, рта, ушей и заднего прохода. Да, ученик такого учителя нагонял страх на самих жандармов; к тому же они нуждались в зельях, которые привлекли бы к ним сердце неверной или увеличили их мужскую силу.
Эктор Чакон бежал из Янауанки, думая о Пис-писе. Он понимал, что один не встанет лицом к лицу с наглыми и. важными врагами. По пути в Уануко он решил сколотить вооруженный отряд, который мог бы выкурить помещиков из поместий. Страдали ведь не только люди – Скотокрад говорил ему, что мучается и скот. И Чакон мечтал, что объединит всех отчаявшихся и вернется убить судью, а Пис-пис ему во всем поможет. Золотая Улыбка недолюбливал беззакония и даже в тюрьме распутал целый клубок неправды. Да, таких людей поискать. И Чакон лелеял мечты о том, как Пис-пис повытрясет из жандармов душу, подыщет нужный яд для новых пополнений, а особенно ревностные изойдут у него кровью.
Завидев Уамалиес, он остановился, привязал коня и умылся в ручье, а потом вошел в селенье. Пис-пис жил у самой дороги. Чакон издалека услышал смех и увидел, что на порог вышла грудастая женщина, баба первый сорт.
– Пис-пис не тут живет?
Женщина недоверчиво на него посмотрела.
– Мы с ним пять лет просидели, донья.
Кто-то выглянул из-за двери, кто-то толкнул ее ногой, и меднолицый толстяк с золотой улыбкой протянул к Чакону руки. Он хохотал и хлопал себя по бедрам.
– Ой, Чакон, Чакончик, как я по тебе соскучился! Все думал про тебя, думал, а ты и не зайдешь! Куда тебе до нас, бедняков! Ребята, иди сюда, тут мой друг Чакон!
Они обнялись. Вышли еще двое: один такой тощий, каких Чакон и не видывал, в рваных штанах и кожаных лохмотьях вместо куртки, а другой – мускулистый, крупный, с простодушной белозубой улыбкой.
– Это мой друг, Эктор Чакон, – сказал Пис-пис, хлопнув его по плечу.
– Мы о вас много слышали, дон Эктор! – сказал Тощий.
Пис-пис хлопнул женщину по заду.
– Эй, жена, зарежь-ка нам курицу, угости моего друга!
Комната была заставлена и завалена стульями, седлами и мешками с картошкой. Шесть полных и шесть пустых бутылок показывали, что перед его приходом тут пили пиво.
Пис-пис откупорил бутылку и сказал:
– Зачем пожаловал, друг?
– Как мы сговорились.
– Можно к вам? – спросил с порога могучий крестьянин из соседней деревни Чорас.
– Это Чакон, – сказал Пис-пис. Новоприбывший глядел недоверчиво.
– Да, я Эктор Чакон.
– Я много слышал о вас, сеньор! – сказал Могучий.
– Ваше здоровье! – сказал Пис-пис. – Я уважаю настоящих мужчин, а не сопляков каких-нибудь. Что с тобой, друг? Я по лицу вижу. Говори. Здесь все свои.
– Беда со мной, ребята. Я человека убил.
– Я о нем слышал, об этом судье, – сплюнул Пис-пис, когда Чакон кончил свое повествованье.
Еще двенадцать бутылок предстало перед гневными собратьями.
– Он двадцать лет людей изводит. Кто его тронет, всех сажают. У него две тюрьмы – в городе и в поместье.
– Я слышал, – сказал Тощий, – в Уараутамбо в тюрьме окон нет.
– Да, нету, просто дверка в кулак, чтобы картошку раз в день просунуть.
– А ты что думаешь, друг? – спросил Пис-пис, открывая еще одну бутылку.
– Я думаю землю мою отвоевать. С помещиками миром нельзя. Я думаю начать кровавую борьбу.
– А выборный?
– Сидит.
– А глава, общины?
– Сидит.
Тощий встал.
– Это терпеть нельзя.
– Эктор прав, – сказал Пис-пис. – Мы врем, что у нас свобода. Мы – рабы. А чтоб выйти на волю, надо убивать.
– Вот и будем убивать богатых в провинции Каррион, сеньоры, – сказал. Эктор. – Начнем с Янауанки. Я готов умереть. Поможешь мне, друг? – И он несмело взглянул на Пис-писа.
Пис-пис посмотрел на него весело.
– Помогу, друг. Чего тебе не хватает?
– Оружия, друг, и хороших советов.
– Ответим на беззакония кровью! – воскликнул Тощий. – Это будет вроде революции.
– Они станут стрелять, – сказал Пис-пис.
– И мы в них станем стрелять, – отвечал Тощий. – Я в армии служил. Я знаю, как с войском сражаться.
– Начнем с судьи, – сказал Чакон.
– Я готов, друг.
Своей небольшой рукой Пис-пис погладил бутылку и ловко откупорил ее.
Глава двадцать восьмая,
где обнаружится, что между птицей и овцой разница все же есть
Почти во всех селеньях близ Серро-де-Паско, да и во всей почти Республике Перу, на лучшие земельные участки изливается дурно пахнущий, дождь общественных построек, и земли эти навеки становятся памятниками надежде. Муниципалитет резервирует их для воображаемых заведение общего пользования. Всякий раз как префект или депутат пообещают школу или медицинский пункт, муниципалитет резервирует участок. Правление и все жители присутствуют на торжественной закладке «первого камня». Второй не закладывается никогда. Самый скромный хутор насчитывает десятки «первых камней»: воображаемые рынки, школы, больницы, ветеринарные лечебницы, шоссе простодушно выставляют единственный свой камень. Вся страна – сплошной первый камень. В Серро-де-Паско, центре департамента, конечно, много больше первых камней, чем в обычных селеньях. Но, как говорится, «никто не знает, кому помогает». У муниципалитета скопилось много заросших травой участков. Такая беззаботность позволила общине ходатайствовать о разрешении вывести свои отощавшие отары на подножья химерических общественных застроек. Муниципалитет, разжалобленный зрелищем несчастных овец, исходивших предсмертной пеной на Уанукской дороге, разрешил временное пользование своими участками, На этом пастбище стада Ранкаса продержались две недели. Когда вся трава кончилась, община испросила разрешения выгонять овец на муниципальныйй стадион. Футбольного поля, где проворные желтые майки забивали голы (4:1) высокомерной уанкайнской сборной, хватило еще на девять Дней. Кончился октябрь.
Первое ноября, День поминовения усопших, большое событие в Серро-де-Паско. Из всех уголков Перу, из пыльных приморских городов, из праздных городков сельвы, с равнины Уанкайо приезжают уроженцы Серро навестить своих родичей. Это единственная неделя, когда трудно найти жилище. В Серро-де-Паско цветы не растут; именно поэтому родичи особенно стараются одарить своих почивших предков хорошим венком. Тюльпаны, розы, герань, лилии, королевские мальвы прибывают из жарких краев грузовиками. Первого ноября люди запруживают кладбище, и за одно утро божья нива обретает былое великолепие, великолепие той поры, когда Серро гордился двенадцатью вице-консулами. Человеческое море молится и рыдает перед могильными камнями, а в полдень растекается, чтобы утешиться в закусочных, рассеянных поблизости. Там' до самой ночи едят, пьют и танцуют за упокой незабвенных. Зачарованное волшебной палочкой воспоминанья, кладбище за один день преобразуется в город. Остальные триста шестьдесят четыре дня его посещает единственный гость – ветер.
Первого ноября 1959 года покойники получили небывалое множество цветов.
Навестили кладбище и жители Ранкаса, Вилья-де-Паско, Ярусиакана, Янаканчи, Уайлая. Они не несли цветов, а шли поплакать, побеседовать со своими покойниками. Им не на что было купить дымящихся чудес – бульона из бараньих голов, утятины с рисом, жареной свинины, козленка по-северному, – и они довольствовались поджаренной кукурузой, которой й завтракали, усевшись меж могил.
Тогда-то дон Альфонсо Ривера увидел воробья. Серая птичка доверчиво вылетела, опустилась на одну из могил, тряхнула головкой и, попрыгав, принялась поклевывать прекрасную мальву.
– Посмотрите-ка! – шепнул выборный. – Пташка божия!
Все продолжали задумчиво жевать, устремив взоры на Хиришаику, неприступный, невозмутимый снежный пик, запутавшийся в гриве неба.
– Да посмотрите же, посмотрите!
– Что с вами, дон Альфонсо? – спросил Медрано.
У того загорелись глаза.
– Какие питательные цветочки! – Он обвел руками кладбище. – Сколько цветов! Хорошие, сочные цветы, глотай, да и только!
– Кладбище очень красивое, дон Альфонсо, – согласился Медрано.
– Много цветов, сочные цветы, кормись да жуй, – продолжал дон Альфонсо.
– Что у тебя на уме, выборный?
– И для овечек хватило бы…
– Дон Альфонсо!
– Утащим их! – сказал Ривера.
– Тс-с… тс-с…
