Ирина Муравьева - Жизнеописание грешницы Аделы (сборник)
– Что ты сравниваешь, – крикнула она, – при чем здесь самоубийство?
Терри блеснула круглыми зрачками:
– Потому что он не просто так пьет. Он убивает себя. Пока – медленно, потом… – Терри замолчала.
– Ты знаешь что-нибудь? – спросила она.
– Да, – ответила Терри, – я знаю, почему он выбрал именно тебя.
– Почему?
– Потому что ты – его последняя надежда. Если он не спасется тобой, он уже ничем не спасется. Он будет держаться столько, сколько ты будешь с ним. А потом – все.
– Что – все? – спросила она.
– Все, – повторила Терри, зажмурившись. – И это не шуточки.
Свадьба – очень тихая – состоялась в доме его матери, старом викторианском доме с цветными стеклами. Она видела, что он не в своей тарелке, слишком часто усмехается, слишком много курит. Руки его дрожали так сильно, что ей хотелось прикрыть их салфеткой.
Вечером, проводив последнего гостя, он вдруг исчез. Она стояла у окна, глядя в черную беззвездную ночь. Мать его подошла сзади, погладила ее по плечу:
– Иди спать, он никуда не денется.
К утру он вернулся, в разорванной рубашке, еле одолев крутую лестницу на второй этаж. На лице его было уже знакомое ей выражение веселого бешенства.
Бежать бы тогда! Бежать сломя голову!
Узнав о ее беременности, он попытался держаться. Пару раз ее увозили в больницу с диагнозом «острый токсикоз», и он неизменно был рядом. Она привыкла к тому, что он рядом, начала успокаиваться.
Незадолго до родов он исчез и пропадал два дня. На третий вернулся – измученный, небритый – и стал перед ней на колени. Она положила одну руку на его голову, другую – на свой живот. В животе толкнулся ребенок.
– Давай попробуем, – прошептал он. – Не бросай меня.
Сын – черноволосый, черноглазый и слабенький – появился на свет без него. Он пришел на следующий день, когда ее уже выписывали. Обнял трясущимися руками.
Она, вспыхнув, поймала жалеющий взгляд медсестры, которая возилась с ребенком.
О, как страшно они жили! Сколько ночей было проговорено – напролет, без секунды сна. Во время особенно тяжелых запоев он не дотрагивался до нее и спал в другой комнате, но в периоды просветления тело ее было нужно ему как воздух.
Дни уходили, таяли ночи, но тьма их жизни никуда не девалась и нависала над ними, как грозовая туча. Пьяный, он возвращался домой под утро, падал на постель, и она плотно закрывала дверь его комнаты, чтобы сын не понял, что происходит.
– Пусти меня к ребенку, – бормотал он заплетающимся языком, – пусти, я хочу сказать ему спокойной ночи.
– Иди в душ, – брезгливо просила она.
– Если бы ты меня любила, – продолжал он, – я бы давно бросил. Я пью, потому что ты меня ненавидишь.
Сыну исполнилось пять лет. Втроем они украсили дом шарами и цветными лентами к приходу детей.
В разгаре веселья он исчез.
– Все, – сказала она себе, – больше я не могу.
Он вернулся на следующий день к вечеру.
– Завтра, – сказала она, войдя в кабинет, где он лежал, отвернувшись лицом к стене, – мы с Дэном улетаем в Лос-Анджелес.
– Зачем? – спросил он, не оборачиваясь. – Что вы забыли в Лос-Анджелесе?
– Я ухожу, – произнесла она, смутно чувствуя, что никуда не уйдет. – Я прошу тебя уладить все формальности. И позвонить мне. Мы остановимся у Джин.
Он молчал. Потом пробормотал:
– У тебя есть кто-нибудь?
– Кто? – удивилась она. – С чего ты взял?
Неожиданно он вскочил и схватил ее за горло.
– Никуда я тебя не отпущу! Никуда ты от меня не уйдешь! Слышишь!
Глаза его были полны ужаса. Она вырвалась и прижалась спиной к стене.
– Ты с ума сошел.
– Я сошел с ума! – закричал он, подняв над ней побелевшие кулаки. – Я сошел с ума! У меня всю жизнь вот здесь, – и застучал по своей седой голове, – у меня всю жизнь вот здесь дыры! Черные дыры, в которые все проваливается! Я хочу удержать, слышишь ты! Я держу, а все проваливается! И ничего, ничего! Ни-че-го!
Она, плача, выбежала из комнаты.
Через неделю он позвонил в Лос-Анджелес и сказал, что все формальности улажены.
– Можешь возвращаться спокойно, – добавил он. – Я больше не появлюсь.
Она похолодела и произнесла первое, что пришло в голову:
– Как? А Дэн? Ты что, не хочешь увидеть ребенка?
Он засмеялся и повесил трубку.
Она вылетела в Бостон первым самолетом. В доме были открыты все окна. Постель в его кабинете была разобрана, на полу – батарея пустых бутылок. Она внимательно оглядела письменный стол, надеясь найти записку. Ничего, пусто.
Сын побежал наверх, в детскую.
– Хочешь есть, мой золотой? – спросила она. – Проголодался?
Он отрицательно покачал головой, и она вздохнула с облегчением – можно не возиться. Прошла в спальню, легла на кровать и вдруг – словно внутри погасили лампу – крепко заснула.
Во сне она ясно почувствовала, как у нее шатается передний зуб. Дотронулась мизинцем, зуб сразу же выпал. Она подошла к телефону, чтобы позвонить врачу, но вдруг обнаружила, что не помнит нужного номера. Между тем зашатался еще один зуб – сбоку. Она вынула его и в отчаянии бросилась к зеркалу. На месте зеркала висела черная тряпка.
Тогда она поняла, что спит, и сделала над собой усилие, пытаясь проснуться. Ей показалось, что она раскрыла глаза, села на постели и увидела, как за окном гаснет весенний вечер. Надо быстро найти сына и накормить его. Она хотела крикнуть, чтобы сын спустился к ней в спальню, но тут же холодный пот прошиб ее: она не помнила, как зовут ребенка.
Тогда она застонала от страха и проснулась по-настоящему.
В комнате было темно – сколько же она спала? Он сидел за столом в белой рубашке и черном пиджаке.
– Когда ты пришел? – спросила она. – Почему не разбудил меня?
Он улыбнулся спокойно:
– Ты так красиво спала. Жалко было будить.
Она завернулась в плед и, волоча его за собой, близко подошла к нему:
– Ты вернулся? Что с тобой?
– Пошли поедим, – сказал он, крепко прижав ее к себе. – Все хорошо.
Вернулся, вернулся, вернулся.
Господи, не отнимай у меня… Пусть будет так, как есть, пусть будет, как было, не отнимай…
Доехали до маленького рыбного ресторанчика. Подскочил официант с войлочной шапкой густых волос. Заказали лангустов. Горячий сок тек из клешней. Рядом, в большом темном аквариуме, доживали другие лангусты, двигали усами, наползали друг на друга. На клешнях – резинки, чтобы не подрались, не поранились, в тишине ждали смерти. Смерть наступала в котле.
– Слушай, Дэн, – вдруг сказал он, – давай их всех купим и выпустим в море. А? – Он заглянул в аквариум. – Сколько вас там, ребята? Двенадцать. Значит, двенадцать живых существ будут спасены.
– А зачем же мы съели трех? – огорчился сын. – Ты бы раньше сказал!
– Ну, никогда не поздно спасти душу. Трех мы съели, а двенадцать спасем, хочешь?
– Хочу, – сказал сын.
К удивлению итальянца с густой шапкой волос, купили всех.
Лангусты, не понимая, что спасены, вертели маленькими головами.
Подъехали к морю. Он опустился на корточки, раскрыл коробку.
– Ну, ребята, живите, – сказал он.
Сын восторженно захлопал в ладоши.
Дома было холодно, светло от лунного света.
Не раздеваясь, она легла рядом, прижалась к его боку.
– Вот, – сказал он и улыбнулся, как всегда, одними губами. – Вот мы и справились. Ничего такого больше не будет.
– Ты уверен? – прошептала она и вдохнула родной запах его лица. – Не сорвешься?
Он усмехнулся:
– Нет, моя радость. Не сорвусь. Свобода.
…Сквозь утренний сон она услышала, как от дома, шурша шинами по гравию, отъехала машина.
– Уехал, – проваливаясь в рассветное тепло, удивилась она. – Куда в такую рань?
В полдень ей позвонили из госпиталя. Он покончил с собой, выбросившись из окна небоскреба на Парк-стрит.
Вскрытие показало, что умер он – трезвым.
Белая дорога через лес
Свадебное платье напоминало облако, пронизаннoe утренним светом, а все оттого, что чехол поставили такой, как она хотела – бледно-розовый.
Она так и задумала: не чисто белое, как у всех, а вот такое – розоватое, словно внутри шелка спряталось солнце.
Звон цикад за раскрытым окном становился все громче, словно и цикады пытались выразить восхищение ее красотой, отраженной в массивном зеркале родительской спальни. Она смотрела на свое отражение, и ей хотелось плакать от счастья. Какая жизнь ждет их впереди! Господи! Богатая, свободная, с интересной работой, праздниками, новыми людьми! Лето можно проводить здесь, в родительском доме на берегу океана, зиму, весну и осень – в Нью-Йорке. Кроме того, есть еще острова, Париж, Рим, Венеция…
– Подожди, – сказал он и дотронулся до ее шеи. – У тебя запуталось вот здесь, – и, осторожно освобождая замок «молнии», зацепившийся за воротник, крепко поцеловал холодный металл.
– Тихо! – дернулась она, упиваясь своей новой властью, которая в эту последнюю неделю стала особенно заметной.
