Сюзанна Камата - Теряя сына. Испорченное детство
– Садитесь, садитесь, – сказал он, показав на диван. Достал из ящика блокнот и положил его на стол.
– Я задам вам несколько вопросов, – сказал он.
Я села и тоже вытащила из пачки сигарету.
– Вы работаете?
– Да. Я хостес в «Ча-ча-клубе». – Бессмысленно было скрывать, даже вредно.
Он опять несколько раз кивнул, поправил очки и затянулся сигаретой. На ней вырос столбик пепла, который вот-вот должен был упасть.
– Вы ведь работаете по вечерам? Кто в таком случае будет присматривать за вашим сыном, пока вы на работе?
– Друг.
– Вы можете сказать, как зовут этого друга?
– Эрик Кнудсен.
– Он ваш любовник?
– Нет. Просто друг. Он американец. Взрослый мужчина. Бога ради, он инструктор по йоге и дал обет безбрачия! – Почувствовав скрытое недовольство Готондысан, я вздохнула и пояснила свою мысль: – Кей не будет видеться с отцом так же часто, как раньше, но у него будет перед глазами прекрасный образец для формирования мужской модели поведения.
«Как это по-американски», – наверно, подумал адвокат. Как будто судье будет не все равно.
Готонда взглянул на свои записи и цыкнул зубом. Постучал по блокноту ручкой.
– Был ли этот Эрик вашим любовником раньше?
– Нет.
– Были ли вы верны Ямасиро-сан?
– Да. Абсолютно.
Я ведь была образцовой японской женой, разве нет? Провела шесть лет под неусыпным надзором окасан. Она ни при каких обстоятельствах не сможет обвинить меня в измене.
Я вспомнила свою жизнь, перебрала свои разговоры с Юсукэ. Рассказывала ли я ему о том, что принимала прозак после разрыва с Филиппом? Что в колледже покуривала травку? Что позировала на занятиях по обнаженной натуре?
Проиграю ли я дело из-за того, что курю?
Готонда-сан пыхнул сигаретой и покачал головой.
– Знаете, – наконец сказал он, – в Японии похищение собственного ребенка не является преступлением.
* * *Через несколько дней после развода я позвонила матери.
– Что значит, ты потеряла Кея? – переспросила она. – Что ты натворила?
– Ничего.
Когда она ушла от моего отца, вопроса, кто будет воспитывать меня и двух моих братьев, не возникало. Отец работал врачом, у него не было ни времени, ни энергии, ни желания заниматься нами. Он каждый месяц присылал нам деньги, но их никогда не хватало. Вспоминая, как горько был сжат рот матери, когда мы стояли в очереди к магазинной кассе, я думала, что, может быть, она предпочла бы жить более свободно. Ей было тяжело с нами, но у нее не было выбора.
– Ну, что-то ты должна была натворить. Завела любовника?
Последний раз она говорила со мной таким тоном лет десять назад, когда нашла косяк в кармане моей куртки. А я-то рассчитывала на сочувствие.
– Никого я не завела! Если я что-то сделала неправильно, так это то, что родилась не в Японии. Они не оставили его мне из страха, что я увезу его из страны. Он же наследник дома Ямасиро. Единственный сын.
Отсутствие дохода, жилья, родственников в Японии – все это не имело никакого значения перед тем фактом, что Кей – наследник Юсукэ. И кроме того, у Ямасиро были связи, а у меня не было. Я бы не удивилась, если бы узнала, что они дали судье взятку.
Я услышала, как мать вздохнула, и живо представила, как она поправляет кардиган.
– Но ты же будешь видеться с ним по выходным? – Голос опять нормальный, рассудительный. – И по праздникам.
– Это как решат Юсукэ и его мать, – сказала я. – В этой стране нет совместной опеки.
Последовавшая за этим тишина сильно затянулась. Я уже подумала, что она повесила трубку.
– Мам? Ты там?
Мне показалось, она засопела носом.
– Джил, ты что, хочешь сказать, что, возможно, я никогда больше не увижу своего внука?
Я до крови прикусила губу.
– Нет, мам. Я уверена, до такого не дойдет.
Она помолчала, раздумывая.
– Может быть, приедешь домой? По крайней мере, на некоторое время. Не стоит в одиночестве переживать такой сложный период.
Я вспомнила эти долгие визиты в дом бабушки и дедушки после развода родителей. Мама и ее сестры вместе плакали, а я играла в «Парчис» с их детьми.
– Спасибо, но мне необходимо быть рядом с Кеем.
Я продиктовала ей свой новый адрес и повесила трубку.
Через неделю мне пришла посылка. Мать прислала печенье с кусочками шоколада (оно почти все раскрошилось), видавшую виды книгу «Дракон моего папы» (я любила ее читать, когда была маленькой) и компакт-диск Нины Симон.
Я поставила диск, откусила печенье и взялась за чтение.
1997
И вот я в небе, держу путь в страну драконов. То есть сижу в брюхе «Боинга-747» индонезийской «Эйр Гаруда». Грызу арахис, потягиваю джин-тоник и гляжу на облака. Огромное крыло «боинга» блестит на солнце. Я сняла сандалии и затолкала их под сиденье впереди. Я вспоминаю, как однажды Филипп пришел около полуночи ко мне под окно с магнитолой. Это был мой день рождения. Он врубил на полную песню «Ощущение любви» группы «Нью ордер», я выглянула из окна и увидела, что он стоит внизу, а в руках у него дюжина красных роз.
Пролистав журнал и пару газет, которые раздали пассажирам, я иду в туалет – проверить, что у там меня с лицом. Щеки не особенно бледные – спасибо солнышку. Глаза немного красные, но пара капель визина, и все пройдет. Поворачиваюсь в профиль и втягиваю живот. Грудь выглядит немного обвислой, но, черт возьми, он тоже уже не юноша.
Начинаем снижаться.
Я все больше волнуюсь. Ремень безопасности тянет, как смирительная рубашка.
Через несколько минут шасси самолета касаются посадочной полосы, в крыльях гудит ветер. В иллюминаторе – деревья с рваной листвой, лоскуты рисовых полей, больше похожих на болота. За всем этим, на горизонте, вулканы.
Несмотря на нетерпение, из самолета я выхожу последней. Сомнение пригвождает меня к креслу. Что, если я потеряла для него физическую привлекательность? И еще я боялась показать свое волнение. Когда проход освободился, я потянулась, взяла сумки и сошла с самолета.
Вижу его почти сразу. Он стоит, прислонившись к стене. Несмотря на то что он загорел до черноты, он все равно самый светлокожий человек в этом аэропорту. На нем шорты цвета хаки «Л. Л. Бин» и футболка из «Хард-рок-кафе». Почти десять лет прошло, а стиль его одежды не изменился. Волосы слегка поредели, на лице очки в металлической оправе – это что-то новенькое, – но он по-прежнему худощав.
Увидев меня, он улыбается, идет навстречу. Мы обнимаемся.
– Привет, красотка! Как дела?
Честным ответом было бы «не так уж и хорошо», но я улыбаюсь и киваю. Все, дескать, в ажуре. Мы направляемся к пункту выдачи багажа. Он идет быстро, я стараюсь не отставать. Вслушиваюсь в обрывки фраз: «… прямо на пляже… очуметь можно… чертовы каннибалы… в голове не укладывается…»У меня ощущение, что я провалилась в прошлое. Как будто не было этих лет обиды, возмущения, бессонных ночей, вопросов «а что, если?». Мы снова общаемся как близкие друзья, и я не понимаю, как рассказать ему свою печальную историю. Возможно, подходящий момент никогда не появится.
Мы забираем мой чемодан и доску для серфинга.
– А это что такое? – Филипп секунду глядит на доску, затем пускается в разглагольствования о чумовой группе, на концерт которой он ходил на прошлой неделе. Мне не удается рассказать ему о том, как серфинг спасает мою жизнь.
На улице жарко. Город внизу затянут смогом. Воняет выхлопными газами. Я немедленно покрываюсь потом.
Филипп кладет мои сумки в багажник своей машины. Я как бы случайно касаюсь его, проверяя реакцию. По телу бегут мурашки. Под ложечкой возникает знакомое ощущение. Это хорошо. Значит, все по-прежнему. Я уже представляю нас в постели, без одежды.
Над Явой идет дождь. Крупные капли шлепаются в воду рисовых полей, барабанят по крыше машины, разбиваются о ветровое стекло, стекают вниз, подгоняемые дворниками. Сквозь серую завесу проступают вулканы. На переднем плане, словно предгорья, высятся небоскребы.
Говорят, на Токусиме кошмарные водители, но такого дорожного беспредела, как здесь, я не видела нигде. Обгонять можно, только написав завещание. Дистанцию никто не соблюдает.
Филипп перестраивается из ряда в ряд, ловко объезжает бродяг, которые, кажется, просто мечтают размазаться по его блестящему синему капоту, и бэтджеки – трехколесные педальные экипажи, которые сохранились здесь со времен Сухарто и до сих пор позволяют туристам почувствовать колониальный колорит.
Филипп едва не задевает очередного бэтджека и качает головой:
– Эти безумцы…
Видимо, годы, проведенные в странах третьего мира, научили его хладнокровию.
Город весь серый от дождя, и я вздыхаю с облегчением, оказавшись в квартире Филиппа, выдержанной в неярких розовых и лиловых тонах. Я дала щедрые чаевые швейцару, на что Филипп вскинул брови. А ведь он не знает, что мне впору самой идти с протянутой рукой.
Он бросает ключи на стол и снимает мокрую футболку. Он по-прежнему худой и жилистый. Он поднимает руки, и я могу пересчитать его ребра. Могу, но не считаю. Мой взгляд скользит по волосяной дорожке, идущей вниз от пупка и исчезающей в его шортах.
