Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете
Я молча выбросил в мешок еще несколько папок.
– В соответствии с приказом министерства здравоохранения все сведения о пациентах клиники должны храниться минимум в течение шести лет. Этой карте только четыре года.
– Однако я ее выбрасываю.
– Нельзя! Американское стоматологическое сообщество…
Она перечислила сразу несколько рекомендаций Американского стоматологического сообщества. Мне было плевать на Американское стоматологическое сообщество. Мне почему-то стало плевать на все правила, нормы и профессиональную ответственность.
– Этим людям не помешает начать все с чистого листа. Я даю им чистый лист.
– Чистый лист?! Вы с ума сошли?
Я молча продолжал освобождать полки. Краем глаза я заметил в дверях кабинета Конни. Миссис Конвой приходилось открывать каждую спасенную папку и смотреть дату последнего посещения, я же мог выбрасывать их по дюжине штук за раз.
– Этот пациент был у нас в две тысячи восьмом! – вскричала миссис Конвой. – Нельзя выбрасывать его карту! У вас есть профессиональные обязательства…
Она завела шарманку о моих профессиональных обязательствах.
– Две тысячи восьмой давно закончился, – сказал я. – Этот клоун сюда больше не вернется.
– Откуда вы знаете? С чего вы взяли?!
Попытки миссис Конвой мне помешать становились все агрессивнее, и я работал все быстрее. Рядом с Конни теперь стояла Эбби, и они наблюдали за нами как дети, ставшие свидетелями жаркой ссоры между родителями.
– Они не вернутся! Никто не вернется! Ни через год, никогда!
– Это неправда. У нас необычайно высокий процент постоянных клиентов. Вы должны этим гордиться.
Миссис Конвой поведала мне, какой высокий у нас процент постоянных клиентов по сравнению с другими клиниками, в которых она работала.
– Вы должны этим гордиться, – повторила она.
Я отправил в мусор охапку карт.
– Какая разница, вернутся они или нет? Никакой! Всем плевать!
Я схватил двадцать карт зараз и швырнул в мешок.
– Прекратите! – закричала миссис Конвой.
– На кой черт нам этот мусор?! – закричал я.
– Пол! Умоляю, остановитесь!
Я выбросил еще одну папку и ушел домой.
Глава пятая
Кари Гутрих, специалист по информационному праву, которую мне посоветовал Талсман, перезвонила мне в следующую среду. Она сообщила, что я могу подать на обидчика в суд только в том случае, если мне причинен реальный ущерб, однако остановить его противоправные действия практически невозможно. Интернет живет в слишком быстром темпе.
– В какой правоохранительный государственный орган вы думаете обратиться в настоящий момент?
– В полицию? – предложил я. – В суд?
Она рассмеялась – чересчур весело, на мой взгляд.
– Там бы это подействовало. Но здесь – нет.
– Здесь? – переспросил я.
Полиция, суды – все это прекрасно и замечательно в обычной жизни, но в нашем случае речь идет об Интернете и технологиях. Вероятно, в будущем будут приняты какие-то более четкие и строгие нормы, регулирующие отношения в информационной сфере и, в частности, вопросы хищения личности и распространения порочащих сведений, но на данный момент законодательство слишком размыто. И потом, судебные иски не открывают только потому, что кто-то кому-то досадил.
– Досадил?! Эти люди создали сайт моей клиники, завели мне аккаунт на Фейсбуке, тайно меня фотографировали и теперь по всему Интернету пишут религиозные комментарии от моего имени. По-вашему, это называется «досаждением»?!
– А вы знаете, чьих это рук дело?
– Я знаю, на кого зарегистрирован сайт. – Я продиктовал ей имя Ала Фруштика.
– Возможно, нам удастся убрать сайт, но с юридической точки зрения – да и с практической тоже – мы больше ничего сделать не можем.
От ярости мне захотелось пробить кулаком стену.
– Я что, не могу подать на него в суд за распространение порочащих сведений?
– А какой вам причинен ущерб? Мы пока не знаем.
Она посоветовала мне ничего не предпринимать – и делать это осторожно. Любые меры могут ненароком привлечь внимание к моей новой интернет-личности – этот феномен называется эффект Стрейзанд: когда люди узнают, что я пытаюсь удалить из Интернета некую информацию, они из любопытства начнут активно ее искать и распространять, создавая порочный круг и привлекая к нежелательному контенту все больше и больше внимания.
– Эффект Стрейзанд – в смысле, Барбары?
– У нас есть список рекомендаций, который мы высылаем всем клиентам, оказавшимся в подобной ситуации. Продиктуйте мне свой электронный адрес – я вышлю.
– Может, лучше факсом?
– Не поддавайтесь панике, – предупредила меня адвокат, – пусть все идет своим чередом. Позже мы заново оценим ситуацию и решим, какой иск подавать.
Пока мы говорили, она просматривала сайт моей клиники.
– Вы в самом деле его не создавали?
– Нет, не создавал.
– Ну, по крайней мере, сайт хороший, – сказала она, пытаясь меня утешить.
Я стоял у двери кабинета № 3 и писал письмо с телефона.
Почему вы без конца спрашиваете меня, что я знаю о жизни? – ответил я «СеирДизайну».
А вы что о ней знаете, Ал? И какое вам дело, если уж на то пошло? Вы продемонстрировали ограниченность своих познаний, отнеся “Ред Сокс” к “Деятельности и интересам”. У меня есть все причины считать вас даже не человеком – компьютерной программой, созданной мошенниками с целью наживы. Информация о моем втором имени есть только в государственных архивах.
Он (или они, или оно) ответил очень быстро:
Меня зовут не Ал. И мои познания о тебе куда глубже и шире, чем любая база данных. Я не программа, а человек, в груди которого бьется горячее сердце. Этот человек протягивает тебе руку и говорит: ты мне небезразличен. Я – твой брат.
Я написал:
Бетси?
Потом стер это и написал следующее:
И что же ты обо мне знаешь – или думаешь, что знаешь, «брат»?
Не получив ответа, я стал писать дальше:
Я люблю сидеть в четырех стенах или предпочитаю свежий воздух? Я кошатник или собачник? Веду ли я дневник? Наблюдаю ли за птицами? А может, собираю марки? Планирую ли я свои выходные заранее, до отказа забивая их интересным досугом, а потом просто расслабляюсь и смотрю, как все запланированное сбывается? Или же тяну до последней минуты, чтобы потом бездарно растратить свободное время? Ты не знаешь. А почему, скажи мне на милость? Потому что все, что ты якобы обо мне знаешь, подвержено переменам. Меня нельзя свести к новостным подпискам и онлайн-покупкам, к этим сложным алгоритмам по упрощению личности. Ты загнал меня в яму, но я из нее выберусь – смотри и завидуй. Я человек, а не зверь в клевере.
Проклятая автозамена! Я тут же отправил еще одно письмо:
Зверь в клетке.
Он ответил:
Вот что я знаю о твоей жизни. Ты сидишь в четырех стенах – по долгу службы. Природа тебя пугает, ты попросту не можешь ее понять. Ты заменил ее телевидением и Интернетом, которые сами попадают в дом и вносят в твою жизнь необходимое разнообразие, хотя и притупляют инстинкт сохранения духа. Детей у тебя нет, потому что ты чувствуешь свою внутреннюю неустроенность и неприякаянность – еще не хватало передать такое богатство ребенку. Ты постоянно рефлексируешь и живешь в собственной голове, пытаясь разгадать какие-то тайны. Иногда они приводят тебя в отчаяние, и ты теряешь надежду. Однако в твоей голове нет ничего плохого. Мысли позволяют тебе жить насыщенной и сложной жизнью, пусть полной тревог и сожалений, да, но полной также и любви, и нежности, и безудержных мечтаний, и неизъяснимого сострадания. В течение дня ты испытываешь множество чувств и переживаний, но никто этого не знает, потому что никто не умеет читать мысли. Если б они только узнали, о, если б они узнали, они бы сказали: «Да, он жив! Он жив!» О большем и мечтать нельзя.
Или можно?
– Доктор О’Рурк? – сказала она. Причем сказала, по всей видимости, уже не в первый и не во второй раз. – Пол!
Это была Конни. Я уронил руку с телефоном.
– Все хорошо?
Я кивнул.
– Все отлично.
Она ушла, и я написал:
Откуда тебе все это известно?
Он ответил:
Я же сказал: я – твой брат.
Многим кажется, что врач-стоматолог не может близко знать своих пациентов, поскольку их визиты редки и краткосрочны. Однако с постоянными клиентами, которые регулярно приходят на профилактические осмотры, а между этими осмотрами обращаются ко мне с острой зубной болью, попадают в аварии или решают выпрямить зубы, у нас складываются на удивления теплые отношения. Некоторые пациенты выражают мне благодарность даже после самых жестоких и болезненных процедур, искренне признательные за мой труд. Когда они приходят в следующий раз, прежде чем приступить к лечению, я расспрашиваю их о делах на работе и в семье. В такие моменты мне кажется, что я живу в крошечном захолустном городке.
