Гейл Форман - Всего один день. Лишь одна ночь (сборник)
– Хорошо, схожу.
– Позвони мне завтра. И телефон не выключай.
– Учителям не нравится, когда звонят во время занятий, – снова во мне проснулась зубастая акула.
– Завтра суббота, Эллисон. К тому же я знаю твое расписание. У тебя все занятия только с утра.
Естественно, мама знает мое расписание. Она же буквально является его автором. Все занятия с утра, поскольку она сказала, что там будет меньше народу и мне достанется больше внимания, а потом еще целый день впереди, чтобы заниматься самостоятельно. Или, как показывает практика, чтобы спать.
Повесив трубку, я сую будильник в стоящую в шкафу коробку, беру печенье и выхожу в гостиную, где остальные соседки уже начали распивать пиво. Все нарядные и куда-то собираются.
Когда начался учебный год, они были в таком ажиотаже. Настоящие Счастливые Студенты. Дженн испекла органические брауни, а Кендра нарисовала дверную табличку с нашими именами, подписав сверху: «Легендарная четверка». Кали подарила всем купоны в солярий, чтобы предотвратить неизбежное осеннее обострение.
Прошел месяц, и они втроем сплотились. А я как бельмо на глазу. Мне иногда даже хочется сказать Кендре, что я не обижусь, если она снимет старую табличку и повесит другую, с надписью «Великолепная Тройка и Эллисон».
Я выхожу, шаркая ногами.
– Вот, – говорю я, подавая Кали печенье, хотя и знаю, что она старается есть поменьше углеводов, и хотя сама больше всего на свете люблю именно черно-белое печенье. – Извини, что мама тебе звонила. Правда.
Кендра и Дженн с пониманием цокают языками, а Кали смотрит на меня сощурившись.
– Я, конечно, не хочу показаться стервой, но мне вполне хватает и своих родоков, поня-ятно?
– У нее синдром опустевшего гнезда или что-то в том же духе, – так все время говорит папа. – Больше не повторится, – обещаю я с уверенностью, которой у меня на самом деле нет.
– Моя мама через два дня после моего отъезда устроила в моей комнате мастерскую, – сообщает Дженн. – По тебе хоть скучают.
– Да уж.
– Что за печенье? – спрашивает Кендра.
– Черно-белое.
– Прямо как мы, – шутит она. Она черная, то есть афроамериканка, я не знаю, как лучше говорить, а она сама использует оба слова.
– Расовая гармония печенья, – говорю я.
Дженн с Кендрой смеются.
– Идем сегодня с нами, – зовет Дженн.
– Сначала вечеринка у Хендерсона, а потом – в бар на Центральной, там вроде как очень либерально смотрят на возраст, – сообщает Кендра, скручивая в узел только что выпрямленные волосы, потом задумывается и снова распускает. – Там будет множество прекрасных особей мужского пола.
– И женского, если тебя это привлекает, – добавляет Дженн.
– Не привлекает. Ни то, ни другое.
Кали злобно ухмыляется.
– Ты, кажется, не в тот колледж поступила. В Бостоне вроде как есть католическая женская школа.
У меня сжимается в животе.
– Туда евреев не берут.
– Вы, двое, успокойтесь, – говорит Кендра. Она вечно такая дипломатка. – Ну почему бы тебе не выйти с нами на несколько часиков?
– Химия. Физика, – повисает тишина. Они все кто на гуманитарном, кто на экономе, так что при упоминании точных наук сразу стихают. – Я лучше в комнату обратно пойду. У меня там свидание с Третьим законом термодинамики.
– Звучит соблазнительно, – говорит Дженн.
Я улыбаюсь, чтобы показать, что ее шутка дошла, а потом, шаркая ногами, удаляюсь в свою комнату, как прилежная ученица беру «Основы химии», но к тому времени, как Великолепная Тройка подходит к двери, у меня веки наливаются свинцом. И я засыпаю, заваленная горой неизученной науки. Так начинается очередной уик-энд Счастливой Студентки.
Пятнадцать
Я стараюсь как можно дольше не думать о тех выходных, когда приедут родители, а в четверг накануне их визита я осматриваю свою комнату не так, как воспринимаю ее я – стены, кровать, стол, комод, – а как ее увидят мои родители. Это не комната Счастливой Студентки. Из всех ящиков торчит грязное белье, везде разбросаны бумаги. Моя мать ненавидит бардак. Так что я пропускаю занятия и целый день занимаюсь уборкой. Оттаскиваю всю грязную одежду в стиралку, усаживаюсь и наблюдаю, как там все крутится. Протираю пыль. Убираю в шкаф все, что связано с учебой: распечатки по китайскому, напоминающие кипу нечитаных газет, тесты по химии и физике, на которых красным начертаны ужасающе низкие оценки; лабы с комментариями: «работай тщательнее», «перепроверь расчеты» или самое страшное «нам надо поговорить». Вместо всего этого я для вида раскладываю работы и оценки, полученные в начале года, до того, как я откровенно на все забила. Я распаковываю одеяло, которое мы летом купили в магазине «Все для спальни и ванной и более того», и кладу его прямо на простецкое стеганое одеяльце, под которым я все это время спала. Достаю из коробки какие-то фотографии и расставляю их то здесь, то там. Я даже захожу в местный книжный и покупаю флажок с гербом нашего колледжа и втыкаю его над кроватью. Вуаля. Ученический дух.
Но я почему-то забываю о будильниках. И это меня выдает.
Побухтев на тему того, какая у нас крошечная гостиная, мама входит в нашу спальню, умиляется при виде фотографий Бастера, а потом смотрит на мои почти голые стены и ахает. У нее на лице написан такой ужас, что можно подумать, будто я развесила там снимки с места преступления.
– Где же твоя коллекция?
Я показываю на неоткрытые коробки в шкафу.
– Почему они там?
– От них много шума, – я наскоро придумываю отговорку. – Не хочу, чтобы Кали мешали. – Сама она радио врубает на полную в семь утра.
– Можно же расставить, но не заводить, – говорит мама. – Ведь в этих часах ты сама.
Да? Я не помню, когда начала их собирать. Мама по выходным любила ходить по блошиным рынкам, и однажды я стала коллекционером часов. Какое-то время я действительно страстно ими увлекалась, но не могу вспомнить такого момента, чтобы я увидела старый будильник и подумала: «Хочу их собирать».
– У тебя тут так пустынно по сравнению с половиной Кали, – говорит мама.
– Видела бы ты мою комнату, – папу окутывает ностальгическая дымка. – Мой сосед залепил окна фольгой. И стало похоже на космический корабль. Он говорил, что мы живем в «общаге будущего».
– А у меня комната минималиста.
– Ну, она обладает неким тюремным шармом, – говорит папа.
– Как будто бы «до» и «после» в передаче про домашний декор. – Мама показывает на половину Кали, где каждый квадратный сантиметр стены закрыт постерами, репродукциями и фотографиями. – То, что у тебя, – это «до». – Как будто я сама не поняла.
Мы отправляемся в одну из мастерских, это какая-то безумно скучная лекция об изменениях в оборудовании учебных кабинетов. Мама даже что-то записывает. Папа отмечает все мелочи, которые он помнит со времен своего обучения, и что изменилось. То же самое он делал и в прошлом году, когда мы приезжали сюда с ознакомительными целями; они с мамой так радовались тому, что я буду тут учиться. Вроде как творили свое наследие. Тогда-то еще и я радовалась.
После лекции папа идет на встречу с другими родителями, сдавшими детям колледж по наследству, а мама – пить кофе с мамой Кали. Кажется, они отлично ладят. Либо Кали не сказала своей матери, какая я неудачница, либо она помалкивает из приличия.
Перед «президентским обедом» все четыре представительницы «легендарной четверки» со своими предками встречаются в наших апартаментах. Они представляются и кудахчут о том, какие у нас крохотные комнатки, восхищаются тем, что мы сделали со своей малюсенькой гостиной, и на память фотографируют новую табличку: «Встреча великолепной четверки и великолепной восьмерки», которую сделали остальные, без моего участия. Потом мы все вместе выходим и осматриваем кампус, проделывая огромный путь ради каких-то старых, более представительных зданий, по кирпичу которых ползет уже краснеющий плющ. И все так хорошо смотрятся рядом в фланелевых юбках, кашемировых свитерах, коротких дубленочках и высоких сапогах, разбрасывая ногами осеннюю листву. Мы действительно похожи на счастливых студентов, фотографии которых печатают в каталогах.
Обед изыскан и скучен, резиновая курятина и резиновые беседы, проходящие в холодном огромном зале с эхом. И только после обеда миф о великолепной четверке начинает рассыпаться. Потихоньку семьи Кендры, Дженн и Кали отделяются. Скорее всего, обсуждают Рождество, День благодарения и весенние каникулы, свои возможности и все такое. Мама смотрит на них, но ничего не говорит.
Они с папой возвращаются в свой отель, готовятся к ужину. Мама сообщает, что мы идем в хороший ресторан, и рекомендует мне надеть черно-красное платье. А также велит вымыть волосы, а то они уже сальные.
Когда они приходят за мной, возникает неловкий момент, потому что мы сталкиваемся с остальными, и выясняется, что они все вместе идут в какой-то известный ресторан в центре Бостона, где подают морепродукты. Мои мама с папой смотрят на родителей остальной «легендарной четверки» с некоторым напряжением. Соседки как-то покраснели и начали вдруг демонстрировать интерес к нашему серому ковролину. Наконец отец Дженн делает нам запоздалое приглашение пойти ужинать с ними.
