Пауло Коэльо - Адюльтер
– Тут мы вступаем на зыбкую почву, – ответил он. – Да, мы можем вызвать у себя частичную амнезию, но поскольку ваш обидчик связан со многими другими явлениями и событиями, то практически невозможно изгладить память о нем полностью. Кроме того, забыть – это неверное решение. Верное – противостоять ему.
Я дослушиваю всю запись до конца, пытаясь как-то отвлечься, записываю предстоящие дела в ежедневник, сама себе обещаю, что – нет… Ничего не помогает. Перед тем как заснуть, сообщаю Якобу, что принимаю приглашение.
Я не владею собой – в том-то и беда моя.
* * *
– Не буду говорить, что скучал по тебе, потому что ты не поверишь. Не буду говорить, что не отвечал на твои смски, потому что боюсь снова влюбиться в тебя.
Я и в самом деле не поверила бы ни тому, ни другому. Но не перебиваю его – даю возможность объяснить необъясняемое. Сейчас мы сидим с ним в ничем не примечательном кафе в Коллонж-су-Салеве, деревне на границе с Францией, и при этом – в четверти часа езды от моей редакции. Посетителей мало – это либо водители-дальнобойщики, либо рабочие с каменоломни, расположенной невдалеке.
Я здесь – единственная женщина, если не считать чрезмерно накрашенной хозяйки, которая ходит меж столиков и пошучивает с клиентами.
– С тех пор как ты опять возникла в моей жизни, он стала сущим адом. С того дня, когда ты пришла в мой кабинет брать у меня интервью и мы…
«Мы» – это чересчур сильно сказано. Я сделала ему минет. А он мне – ничего не сделал.
– Я не могу сказать, что несчастен, но одиночество мое все глубже, хоть никто об этом не знает. Даже когда я сижу с друзьями, когда обстановка располагает, а пьется так вкусно, и беседа клеится, и я улыбаюсь, то вдруг ловлю себя на том, что разговор скользит мимо и я не улавливаю его суть. Обычно я ссылаюсь на важную встречу и ухожу. И я знаю, чего мне не хватает. Тебя.
Настал час отмщенья. А тебе не кажется, что тебе нужен семейный психолог?
– Кажется. Но на консультацию надо идти вместе с Марианной, а подвигнуть ее на это я не могу. Она считает, что философией можно объяснить все. Она заметила, конечно, что я переменился, но объясняет это выборами.
Кубинец был прав, когда говорил, что некоторые вещи следует доводить до конца. Вот только что сию минуту Якоб спас свою жену от серьезной уголовной статьи за распространение наркотиков.
– Круг моих обязанностей расширился, а я еще не освоился с этим. Марианна считает, что скоро привыкну. А ты?
Что «я»? Что именно его интересует?
Мои попытки сопротивляться провалились в тот самый миг, как я увидела Якоба – он сидел один, за угловым столиком со стаканом «кампари-сода» в руке, с улыбкой на губах, которая стала шире, когда он заметил меня в дверях кафе. Мы с ним снова стали подростками, только теперь можем заказывать спиртное на законных основаниях. Я сжимаю его руки и чувствую, что они ледяные – от холода или от страха?
Я – хорошо. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся пораньше – сейчас стало рано темнеть. Он соглашается, целует меня в губы, стараясь, чтобы этого не заметили окружающие.
– Для меня, знаешь… хуже нет этих чудных солнечных осенних дней… Отдергиваю штору на окне в своем кабинете и вижу прохожих на улице… Парочки идут, взявшись за руки, и не заботятся о последствиях. А я свою любовь должен скрывать.
Любовь? Неужели кубинский шаман пожалел меня и попросил помощи у духов?
Чего угодно я ожидала от нашей встречи, но только не того, что он будет изливать мне душу, как это происходит сейчас. Сердце у меня бьется все сильнее, все чаще – от радости, от удивления. Я не буду спрашивать ни у Якоба, ни у самой себя, как это так вдруг случилось, почему происходит сейчас.
– Понимаешь, это не зависть к чужому счастью. А просто я не могу в толк взять, почему другие могут быть счастливы, а я нет.
Он платит по счету (в евро), мы переходим границу и пешком направляемся к нашим машинам, припаркованным на другой стороне улицы, то есть в Швейцарии.
И вот уже нет больше места для демонстрации нежных чувств. Мы прощаемся традиционным троекратным поцелуем и разъезжаемся – каждый в свою сторону.
Точно так же, как тогда у Гольф-клуба, я, подойдя к машине, понимаю, что вести не смогу. Надвигаю капюшон, спасаясь от холода, и медленно, куда глаза глядят, бреду по этой деревушке. Вот почта, вот парикмахерская. Вижу открытый бар, но не захожу, а продолжаю идти – ходьба отвлекает. Мне нисколько не хочется разбираться в том, что происходит. Хочу лишь, чтобы это происходило.
«Отдергиваю штору на окне в своем кабинете и вижу прохожих на улице… Парочки идут, взявшись за руки, и не заботятся о последствиях. А я свою любовь должен скрывать», – сказал он.
А когда я чувствовала, что никто, ни один человек на свете – ни шаманы, ни психоаналитики, ни мой муж – не мог понять, появился ты, словно именно для того, чтобы объяснить мне…
Что это – одиночество, хотя я окружена дорогими мне людьми, которые тревожатся из-за меня и хотят мне добра, но пытаются помочь мне потому лишь, что испытывают то же самое чувство – чувство одиночества – и потому, что на их участии и поддержке раскаленным железом выжжены слова: «Я – полезен, хотя и одинок».
И пока разум твердит, что все хорошо, душа как потерянная мыкается в смятении, не понимая толком, отчего она так несправедлива к жизни. Однако утром мы просыпаемся, начинаем пестовать детей, обихаживать мужа, любовника, начальство, сослуживцев, студентов – те десятки людей, что наполняют жизнью обычный день.
И у нас на устах – неизменная улыбка и бодрые слова, потому что никому не дано объяснить, что такое одиночество – особенно если по видимости он вовсе не одинок, а, скорее, наоборот. Но от того одиночество не исчезает и пожирает лучшее, что есть в нас – нам ведь требуется вся наша энергия, чтобы казаться счастливыми, хоть самих себя обмануть не удается никогда. Но мы упорно демонстрируем окружающим лишь розу, которая распускается утром, и старательно прячем глубоко внутри себя ее шипастый стебель, наносящий нам кровоточащие раны.
И хотя мы знаем, что все в какие-то минуты погружаются в беспросветное одиночество, нам унизительно произнести: «Я – один, мне нужно общество, я должен убить это чудовище, подобное сказочному дракону, про которого все знают, что он – выдумка, меж тем как он существует». Я жду, когда чистый помыслами доблестный рыцарь придет во славе своей, чтобы одолеть его и окончательно низвергнуть в бездну. Но рыцарь все не появляется.
И все равно надежды терять нельзя. И мы начинаем делать такое, к чему не привыкли, и отваживаемся на то, что лежит за рамками необходимого и уместного. А шипы у нас внутри растут, впиваются все больней – но мы не можем остановиться на полпути. И жизнь становится бесконечной шахматной партией, и все смотрят на доску в ожидании результата. Мы делаем вид, будто он нам безразличен, а важен лишь процесс игры, мы из кожи вон лезем, чтобы спрятать поглубже или затушевать наши истинные чувства, и тогда…
…И тогда вместо того, чтобы искать общение, мы еще больше замыкаемся в себе и в тишине зализываем свои раны. Или ходим на званые ужины и обеды и встречаемся там с людьми, не имеющими никакого отношения к нашей жизни, и проводим время в бессмысленных и никчемных разговорах. И так отвлекаемся на какое-то время, пьем и веселимся, однако дракон жив по-прежнему. До тех пор, пока по-настоящему близкие не заметят: «Что-то совсем не так» и не примутся винить себя в том, что не сумели сделать нас счастливыми. И они спрашивают, в чем дело. А мы отвечаем – ни в чем, все хорошо. Меж тем все совсем даже не хорошо.
Все просто отвратительно. Пожалуйста, оставьте меня в покое: мне кажется, что мне нечем плакать больше и нечему болеть там, где была душа, у меня остались только бессонница, пустота, апатия… Да и у вас тоже, если спросите себя. Но люди не унимаются и твердят, что это всего лишь такой трудный период или приступ депрессии, потому что боятся употребить точное слово, проклятое слово «одиночество».
Тем временем мы продолжаем неустанно рыскать в поисках того единственного, что принесет нам счастье. И спрашивать: «Где же тот рыцарь в светозарных доспехах, который убьет дракона, сорвет розу и удалит с ее стебля шипы?»
Многие полагают, что мы несправедливы к своей жизни. Другие радуются, считая, что мы по заслугам одиноки и несчастливы, и в этом есть высшая справедливость, ибо у нас якобы есть все, а у них – ничего.
Но в один прекрасный день слепые начинают прозревать. Плачущие утешены. Страждущие спасены. Приедет рыцарь и всех нас спасет, и жизнь снова оправдается…
Но все равно ты должен лгать и обманывать, потому что к этому времени обстоятельства уже изменились. Кому из нас не хотелось все бросить и отправиться на поиски своей мечты? А достижение ее всегда связано с риском и не дается даром: в одних странах за это побивают камнями, в других расплачиваешься социальным изгойством и всеобщим отчуждением. Но она, цена эта, существует всегда. Если даже ты будешь по-прежнему лгать и притворяться, а люди – делать вид, что продолжают верить тебе, они будут перешептываться у тебя за спиной и говорить про тебя гадости и опасаться тебя. Это ведь только к супружеским изменам мужчины общество относится снисходительно, если не восхищенно, а ты – женщина, совершившая прелюбодеяние, обманывающая мужа, который всегда относился к тебе с таким пониманием и любовью…
