Сью Таунсенд - Ковентри возрождается
В двенадцать часов Кэролайн объявила конец своего дня рождения и начало моего. Все дружно пропели:
С днем рождения вас,
С днем рождения вас,
С днем рожденья, милая Яффа,
С днем рождения ва-ас.
Додо заснула, уронив голову на стол, и все заговорили:
– Боже, неужели так поздно? Пора, пора идти.
Но никто не ушел, все остались болтать.
АМАНДА. Говорите о Гитлере что хотите, но кое в чем он разбирался. Он умел правильно расставить приоритеты.
КЭРОЛАЙН. Вы заметили, у нас за столом нет ни одного жида. Вот удивительно!
Смех.
ПОДЖЕР Слушайте, мы жутко напоминаем Третий рейх.
Громкий смех.
АННА (журналистка). Меня уже тошнит от вида черных физиономий в универмаге «Харродз», причем по обе стороны прилавка.
Лай одобрения.
ДОДО. Я не могу жить в этом доме, потому что я коммунистка. Мое самое заветное желание – увидеть когда-нибудь ваши страшные головы на остриях пик. И выставят их… где мы их выставим, Яффа?
Я. На Вестминстерском мосту.
Молчание.
Кэролайн сказала:
– Ну вот что, Додо, я думала, ты сумеешь нас позабавить часок-другой, но ты уже становишься утомительной. Я вызову вам машину. Картон-сити, да? Вероятно, вам придется подсказать шоферу дорогу.
Мы пошли наверх переодеться, но Кэролайн поднялась следом и сказала мне:
– Оставь зеленое платье себе, глупая северная простофиля. Неужели ты думаешь, я надену его, после того как в нем побывало твое мерзкое, потное пролетарское тело?
Додо схватила Кэролайн за пальцы и с силой выгнула их назад. Кэролайн завизжала, как школьница. Прыгая через две ступени, примчался Ник. Он подскочил к женщинам и расцепил их. Его лицо дико исказилось.
– Убирайся из моего дома, ты, коммунистка паршивая, и никогда больше не приходи, никогда!
Гости толклись на площадке, пытаясь растащить брата и сестру, но Додо успела до крови расцарапать Нику лицо. Подобные сцены можно видеть и слышать в районе Темные Тропинки в любой вечер. Незначительная разница состояла в том, что здесь визжащие, дерущиеся и обливающиеся кровью люди имеют деньги, власть, высокое положение и знают, что их не арестуют за нарушение общественного порядка на Флад-стрит. Хотя в кухне и сидел полицейский.
Мы вышли из дома, увешанные свертками и чемоданами. Додо забрала свою одежду и прихватила кое-что у Кэролайн. Мы затолкали все в багажник большой черной машины, потом устроились поудобнее на заднем сиденье. Машина двинулась.
– Водитель, зажгите, пожалуйста, свет в салоне. Смотри, Яффа, что я скоммуниздила с обеденного стола.
Додо показала мне фотографию, на которой я – на вид почти голая – сижу рядом со знаменитым политическим деятелем, а он с совершенно беспутным выражением на лице лапает меня за левую грудь.
– Куда мы едем, сударыня? – спросил шофер.
– В «Риц».
– Благодарю вас, сударыня.
Из ящика, где у брата лежали носки, Додо стащила тысячу фунтов. В свое оправдание она сказала, что брат ее насквозь растленный тип и все равно ведь дом на Флад-стрит наполовину принадлежит ей, но Ник ни за что его не продаст, пока арабы не начнут селиться ближе к Вест-Энду. Мне это показалось вполне убедительным.
Носильщики в отеле «Риц» были очень милы, несмотря на наш громоздкий багаж, и уже через полчаса мы с Додо осматривали номер люкс. Немногословный официант-итальянец принес шампанское, горячие тосты с маслом и сообщил нам, что мы прекрасны. Десять минут спустя он вернулся с корзиной полевых цветов из Норвегии.
– Одна человек умирает. Жалко – пропадет.
Лежа в ванне, я спросила Додо, правда ли, что она коммунистка. Она вылезла из пены, порылась в своих сумках и вернулась в ванную (одну из ванных комнат) с небольшой карточкой в руках. У нее и правда был партийный билет.
В номере стояли четыре кровати, на выбор. Мы выбрали две и рухнули на них отсыпаться. Уже задремывая, хотя веки еще не сомкнулись, я сказала Додо, что зовут меня Ковентри Дейкин и что я убила Джеральда Фокса.
– Я знаю, – отозвалась Додо. – В субботу твоя фотография была во всех газетах. Впрочем, теперь ты совсем не похожа на свои газетные снимки, но я-то смекнула, что к чему. Соображаю, да?
Утром Додо застыдилась того, что мы живем в отеле «Риц», поэтому она чересчур щедро дала на чай официанту, который прикатил нам столик с завтраком и газетами. А я ничуть не стыдилась, мне все ужасно нравилось. Толстые купальные халаты, мыло, свежевыжатый апельсиновый сок, горячие рогалики, ветчина, золоченая мебель, розовые стены, тройные окна, горячая вода и подернутый туманом вид на парк (Грин-парк, сказала Додо).
Ник позвонил, когда мы еще не кончили завтракать.
– Ты, паршивая маленькая воровка.
– Ты, паршивый большой вор.
– Я требую, чтоб ты вернула мне деньги, а Кэролайн – ее туалеты от Джин Мьюр. Даю тебе время до полудня, потом вызываю полицию и машину из психушки.
Мы расплатились и уехали из отеля «Риц» в 11.55. Взяли такси до Картон-сити и сложили весь багаж в наш домик из коробов от морозильника. Угрозами заставили Джеймса Спитлхауса сторожить наше имущество.
– Если ты хоть на миг отвернешься от нашего дома, Спитлхаус, мы вытащим твой розовый девственный моллюск на всеобщее обозрение, – заявила Додо.
Нечестно, зато действенно. Мы ушли, отдав ему остатки нашего завтрака из «Рица». Он заткнул розовую льняную салфетку за ворот измызганного, застегнутого до горла пальто. Рогалик осыпал ему крошками грудь. Он спросил, в котором часу мы вернемся. Мы сказали, что не знаем.
Мы были женщины занятые. Нам предстояло много дел. Навестить могилу и встретить самолет.
29. Воскресное утро
Хлебная Пила и Теннисный Мяч смотрели друг на друга поверх стола, на котором стоял завтрак. Только что по Би-би-си сообщили, что их дочь Ковентри сейчас находится в Лондоне. Вот тебе и на!
– Что ей делать в Лондоне? – сказал отец Ковентри, жирным шариком откатываясь от стола.
Мать Ковентри карикатурно поджала губы и ничего не сказала. Она не одобряла Лондон. Средства массовой информации уже просветили ее: Лондон населен лишь немытыми, помешанными на наркотиках «поп-звездами» и мерзкими коммунистами, заседающими в местных советах. Правда, там жила и королева, но от всей этой нечисти ее ограждали высокая стена и служба безопасности.
Она убрала со стола и затем принялась за трудоемкое дело – мытье посуды. Каждая миска, тарелка, чашка, блюдце, нож, вилка, ложка и рюмка для яйца мылись, трижды ополаскивались, а потом до блеска натирались стерильным посудным полотенцем, прежде чем отправиться в буфет, где ежедневно проводилась дезинфекция.
Родители Ковентри ни разу не обсуждали убийство Джеральда Фокса и причастность их дочери к злодеянию. Ошарашенной женщине-полицейскому, присланной их расспросить, они заявили, что они «люди чистоплотные», простыни и полотенца меняют каждый день, «а не каждую неделю, как некоторые грязнули». Когда мать Ковентри спросили, была ли у ее дочери связь с Джеральдом Фоксом, та в ответ сказала:
– Мне пяти бутылок дезинфекции едва хватает на неделю, правда, отец?
Отец Ковентри в подтверждение кивнул, и женщина из полиции сдалась и покинула стерильно чистый дом.
Когда Хлебная Пила убирала последнюю безупречную ложку в ящик, где не было ни единой крошечки, в дверь позвонили, и она услышала голоса внуков, бестолково ссорящихся на пороге. Они всегда приезжали в воскресенье утром. В этом было большое неудобство.
– Спроси, а уж потом бери мои вещи, Мэри.
– Да заткнись ты, подумаешь – шарф.
Прежде чем открыть дверь, Хлебная Пила подошла к буфету и вынула два полиэтиленовых пакета для обуви внуков. Дети уже стояли в одних носках, когда она отодвинула засовы, отомкнула врезные замки и сняла с двери цепочки.
– Привет, ба. Мама в Лондоне.
Хлебная Пила заметила, что ногти у Джона черные и неровные. Они вызвали у нее физическое отвращение.
– Мы собираемся ее искать, – сказала Мэри, заталкивая туфли в полиэтиленовый мешок, протянутый ей бабушкой.
– Н-да, барышня, не очень-то вы жаловали обувной крем «Черри Блоссом», а? – сказала Хлебная Пила, разглядывая сквозь пакет поцарапанные туфли Мэри.
Дети неслышно прошли в комнату и сели на диван, затянутый полиэтиленовой пленкой. Теннисный Мяч вскочил на ноги и приветствовал их:
– Так, значит, она в Лондоне.
– Да, и мы туда отправляемся, – сказал Джон.
– Направляемся, – сказала Мэри, – направляемся в Лондон.
– От, – сказал Джон.
– На, – возразила Мэри.
– Не елозьте так по дивану, – сказал их маленький толстенький, похожий на теннисный мячик дедушка. – Вы же мнете пленку.
Через открытую дверь кухни было видно, как бабушка яростно начищает их грязные и уже потому греховные туфли.
30. Слай замыкает кольцо
