Аньес Ледиг - Мари в вышине
31
На этот раз, кажется, я влипла. Было трусостью с моей стороны вот так сбежать. С другой стороны, ничего особенного я не сделала. Ну, легкий поцелуй в щеку, нет, в уголок губ, нет, все-таки в щеку. Такой поцелуй ведь ни к чему не обязывает, верно? Я еще могу сдать назад, разве нет?
Это был необдуманный порыв. Меня так тронули его рисунки, что захотелось выразить благодарность. Я не нашла ничего лучшего. Проблема в том, что он ждет большего, и я это знаю. И теперь подумает, будто это был аперитив перед плотной трапезой. Я не слишком наивна. Он очень сдержан в своих наступательных планах. Жюстен, тот сразу двинул вперед тяжелую артиллерию, и я выкинула белый флаг. И тем не менее, когда мужчина кружит вокруг меня, пусть неявно, я это чувствую. Окулист внутри меня всегда зрит в корень.
Нет, не до трусов.
Даже Сюзи сказала, что он в меня влюблен, это ясно, как к бодалке не ходи. Она вечно переиначивает выражения, которые слышит, и меня это очень смешит. Кто яйцо украл, тот и корову сведет. И рыбку съесть, и журавля в небе. Глаза завирущие. И моя любимая: не убивай шкуру медведя, пока ее не купил.
В другой раз она спросила, когда я его поцелую, потому что она со своим кавалером уже разок целовалась во дворе. Эх, если б истории взрослых были так же просты и красивы, как в детстве…
А потом потянулись дни. Молчание. Легкий поцелуй состоялся в субботу. Я думала, он заедет в воскресенье. Никого. И в среду тоже. Ни письма, ни весточки. Что за дурацкая манера расставаться, не назначив следующей встречи! Может, от нежелания признать, что следующая встреча будет, а значит, это начало отношений. Я стала беспокоиться – первый знак, что я попалась. Я боялась, что с ним что-то случилось. Ну кому придет в голову сообщить мне об этом?! А в следующую минуту я говорила себе, что он просто не желает меня больше видеть. И вспоминала ту сволочь Жюстена, который уехал, не предупредив. Но я в это не верила. Не он, не сейчас и не вот так. У Жюстена за душой ничего не было, кроме трусости и подлости. А вот у Оливье… И потом, мы еще друг друга не распробовали. Если он из тех мачо, которые сматываются, получив что хотели, то концы с концами не сходятся. Тогда, может, это страх? Страх взять на себя обязательства, страх привязаться, страх перед моей неустойчивой ситуацией или перед тем, что вся пресловутая конструкция может рухнуть ему в физиономию, как раз в уголок губ?
В пятницу пополудни я позвонила в отдел и сказала, что мне нужно с ним поговорить.
– По какому поводу, мадам?
– По поводу дела Жан-Рафаэля Мартена.
От маленькой лжи еще никто не умирал.
– Я могу передать сообщение. Месье Деломбр отсутствует.
– Отсутствует? Я хотела бы поговорить непосредственно с ним. Когда он вернется?
– Не могу вам сказать, он в отпуске всю неделю, и мы не знаем, когда он вернется. Неотложные семейные обстоятельства, полагаю.
Я успокоилась: с ним ничего не случилось. Но чем объясняется это молчание? Раз семейные, значит речь о Мадлен. Или о ком-то из родителей? Вернулись? Умерли?
Я отправилась на дойку сильно озабоченная. Коровы нервничали. Поразительно, как они чувствуют мое душевное состояние. Тут никакой психоаналитик не нужен. Достаточно понаблюдать за скотиной во время дойки, и я знаю, как у меня дела. И потом, мой психоаналитик – Антуан. С ним я и проконсультировалась после ужина.
– Ага? Отплатил тебе той же монетой? Ты вон сколько заставила его ждать. Может, он решил испытать тебя.
– Ты же сам велел помариновать его!
– Да, ну и что? Моя стратегия не исключала, что и он решит помариновать тебя. В этом есть и хорошие стороны, разве не так?
– Не так!
– Конечно есть. Сейчас ты беспокоишься. Если б тебе было на него плевать, ты о нем даже не вспомнила бы.
– Ну и что?
– Ну и то: ты влюблена, и знаешь, что это означает?
– Нет.
– Что я в очередной раз прав.
– Ммм…
– Что, бесишься, а?!
– Да!
– Вот это мне никогда не надоест!
– Ну и что мне теперь делать?
– А вот это и делай.
– Что «это»?!
– Жди.
Я уложила Сюзи, которая спросила, когда Оливье придет в следующий раз. Она уже соскучилась. Больше, чем я. Хотя это еще вопрос.
Я приняла ванну, чтобы расслабиться. Почти кипяток. Она благотворно подействовала на ком, узлом завязавшийся в желудке. Даже благотворней, чем новый трактор. Такова жизнь. Потом я спустилась, чтобы отвлечься и довести себя до полного изнеможения, заполняя на кухонном столе кучу деловых бумаг. Очень утомительные анкеты, требующие полной сосредоточенности. Если я буду думать о чем-то другом, расставляя галочки в клеточках, то наверняка ошибусь, а значит, не получу дотаций в конце года. Наживка в виде барыша, способного избавить от лишних тревог и дырок в бюджете. Хотя, имея в виду, в каком положении сейчас земледельцы, не наживка заставляет их заполнять формуляры, а инстинкт выживания. Не на одних коровах свет клином сошелся. Любой крестьянин одновременно бухгалтер, секретарь, метеоролог, ветеринар, механик, ботаник, и все это – ради куска хлеба. По крайней мере, когда он зарабатывает какие-то деньги. Иногда он их теряет, да-да, теряет, несмотря на ежедневный титанический труд. Пусть сменяющиеся президенты похлопывают коров по задницам на сельскохозяйственной выставке, дабы показать, как они любят деревню, все равно они и пальцем не пошевелят, чтобы заткнуть утечки. Не хватает молодых, которые могли бы заменить тех, кто уходит на покой. Попробуйте найти кого-нибудь, кто готов прийти на смену мужику, повесившемуся в собственном сарае, потому что так и не смог свести концы с концами, или же невесту старому холостяку, который векует бобылем, потому что ни одна женщина не пожелала жить на ферме в дерьме и нищете, кроме, может, какой-нибудь румынки. Да и то поискать. Мне хоть как-то удается выкручиваться. Я занимаюсь переработкой и продаю напрямую. Никто не может навязать мне цену на молоко. Я просчитываю, сколько мне надо, чтобы прожить. И потом, люди готовы заплатить за масло чуть дороже ради милой улыбки молочницы. И я мило улыбаюсь. Но вот за других у меня душа болит. На профсоюзных собраниях меня охватывает нечто вроде яростной печали, когда я вижу здорового молодца ста кило весом, который берет слово, начинает злобную речь, а заканчивает тем, что не может выдавить двух связных слов, потому что его душат слезы, столь обильные, что все равно неизбежно выплескиваются наружу. В результате он горько рыдает, потому что не знает, как жить дальше; в любом случае, ему глубоко плевать на то, что подумают остальные, которые, к слову сказать, сами молча глотают собственные слезы, потому что реветь у всех на виду – это последняя стадия перед тем, как оставить записку на кухонном столе и пойти застрелиться в амбаре. У меня от всего этого возникает желание надеть фригийский колпак и отправиться в Париж с французским флагом наперевес, чтобы дать хороший пендель министру сельского хозяйства, который о вышеозначенном хозяйстве не знает ничего, кроме чепухи из докладов, часто составленных людьми либо ничего не смыслящими в нашей работе, либо преследующими цели, прямо противоположные задачам нашего дела. Да и что он может сказать, министр этот: встаешь спозаранок каждое утро, триста шестьдесят пять дней в году, а то и триста шестьдесят шесть, коли год високосный, вкалываешь по пятнадцать часов в сутки, зимой в такой холод, что на кончиках пальцев появляются трещинки, и ты воешь всякий раз, когда моешь руки или просто заденешь за что-то пальцем, а летом в жарищу, когда вдали погромыхивает, молишься, чтобы грозовая туча не пролилась на едва высохшее сено, и все для того, чтобы услышать от банкира, что ему очень жаль, но ничего иного не остается, кроме как прибегнуть к еженедельным вычетам, потому что твой счет в безнадежном минусе. Плюс банковские начисления, понятно?! Стервятник.
Но у меня не такие красивые грудки, как у Марианны[26]. Наверняка ее грудки сыграли свою роль в революции, верно?!
Короче, в тот вечер я пребывала в обычном сварливом расположении духа, в которое впадаю, стоит мне задуматься о перспективах нашей профессии, когда телефон зазвонил.
– Это Оливье.
Я даже облегчения не испытала. От его голоса у меня холодок по спине пробежал.
– Что-то случилось?
– Мадлен умерла.
Он проговорил это без всяких эмоций. Холодно. Защитный панцирь. Только бы не показать, как ранимо то, что внутри. Как уязвимо. Но я-то знала, что все залито океаном слез. Но лишь бы держать все в себе и ничего не выказывать. Типично для мужчин! Даже для Антуана. Наверно, все дело в Y-хромосоме.
Я подождала, давая ему возможность продолжить, но без помощи он обойтись не мог.
– Как все произошло?
– Болезнь крови, скоротечная. Я не могу много говорить, но мне нужно было вам сказать.
– Мне очень жаль. Правда. Это очень печально. Когда похороны?
– В понедельник после полудня… Простите, что не позвонил раньше.
