Пьеро Дельи Антони - Блок 11
– Standartenführer твои заявления вряд ли оценил…
– Он меня выслушал до конца, а затем напомнил о приказах рейхсфюрера. Его тоже шокировали те жестокие методы, к которым нас вынуждали прибегать, однако выбора у нас не было. Он сказал, что Советский Союз намеревается воспрепятствовать созданию Великой Германии, а Советским Союзом управляют евреи, и что необходимо положить конец саботажу, который устраивают евреи на занятой германскими войсками советской территории. Никакой альтернативы у нас, по его словам, не было. Нам ведь приказали: уничтожить этих людей. Тогда я попросил разрешения уехать. Я взял служебную машину и попытался вернуться в Берлин. Я намеревался добиться встречи с Гиммлером и убедить его, что подобные действия в отношении евреев неправильны. Меня остановили после того, как я проехал двести километров. И обвинили в дезертирстве. Меня хотели расстрелять на месте, но я сумел спастись, потому что мой отец – генерал-майор. Расстрелять меня не расстреляли, но зато отправили в концлагерь. Воспрепятствовать этому не смог и мой папа.
Берковиц с недоверчивым видом потер себе подбородок.
– События, о которых ты нам рассказал, могли послужить причиной того, что тебя отправили сюда, в концлагерь, однако из-за них ты вряд ли бы угодил в этот барак, в компанию к приговоренным к смерти.
Пауль одернул свою куртку и усмехнулся.
– Я и в лагере не угомонился. Скорее наоборот. Мне не понравилось то, как комендант управляет лагерем. Он ворует и позволяет воровать – ради своих собственных интересов и ради интересов своих приближенных. Вы об этом знаете лучше меня. Его поведение недостойно немецкого офицера. Он заслуживает презрения. Он присваивает ценности, которые должны передаваться немецкому пароду. При помощи кое-каких моих друзей мне удалось уведомить об этом Берлин. Брайтнеру об этом стало известно, и он мне этого не простил. Он не смог взять да и ни с того ни с сего отправить меня на тот свет, потому что побоялся отца, но зато, видимо, решил воспользоваться первой же подходящей возможностью, когда таковая представится…
– Ну что ж, тогда, мне кажется, наша проблема решена, – перебил его Отто. – Среди нас – офицер СС. Больше нам уже спорить нет никакой необходимости. Мы можем звать обершарфюрера.
– Ты так сильно торопишься отсюда выбраться, да? – с насмешливым видом спросил у Отто Пауль. – Ты отправил бы на расстрел и женщину ради того, чтобы самому остаться в живых. Презренные коммунисты…
– Тише, тише… – вмешался Моше. – Выбрать Мириам предлагал не он, а Алексей. Я тебя уверяю, что никто из нас остальных его в этой затее не поддержал бы. Мы не животные, хотя вам, немцы, хочется считать нас таковыми. Вы пытаетесь превратить нас в животных, но пока что у вас ничего не получается.
– Ну так что, вы согласны? – спросил Отто. – Давайте выберем Пауля – думаю, всем понятно почему.
Не дожидаясь ни от кого ответа, Отто направился к двери.
– Ну-ну, давайте, позовите коменданта и скажите ему, что вы решили отправить на расстрел меня… – усмехнулся Хаузер.
– Именно так мы и сделаем, – ответил ему Отто, уже почти подойдя к двери.
– Один момент! – вмешался Берковиц. – Один момент!
– Что такое? – сердито спросил у него Отто.
– Давайте порассуждаем, – сказал финансист. – Давайте учтем все нюансы. Посмотрите на него, – Берковиц показал на Пауля.
– Посмотрели – ну и что?
– Посмотрите на него внимательно. На нем кожаная куртка – мягкая и теплая. Кто-нибудь из вас видел что-нибудь подобное здесь, в лагере? Моше, к тебе этот вопрос не относится. У тебя такая куртка, возможно, даже и была, да?
Моше отрицательно покачал головой.
– Во-первых, мне никогда не удалось бы достать лично для себя нечто подобное. Во-вторых, даже если бы и удалось, я не смог бы расхаживать по лагерю в такой одежде. Эсэсовцы меня за это тут же пришибли бы.
– Это верно. Вернемся к Паулю. Ест он, насколько я вижу, более чем досыта. Посмотрите, какой он упитанный. И какой румяный. А обут он ни во что-нибудь, а в добротные ботинки.
Даже в тусклом свете лампочки по внешнему виду бывшего офицера СС можно было заметить, что в лагере он находится на привилегированном положении.
– Молодцы! – радостно хмыкнул Пауль. – Вы начали кое-что понимать.
– Ну и что из этого, Берковиц? – нетерпеливо спросил Отто. – Мы попусту теряем время.
Моше подошел к двери и положил ладонь на руку «красного треугольника», чтобы не позволить ему постучать в дверь.
– Берковиц прав, Отто. Почему, по-твоему, у Пауля такая куртка и почему он, по-видимому, каждый день ест маргарин?
– Не знаю. Я… – Отто растерянно запнулся.
На устах Пауля появилась вызывающая улыбка:
– Ну-ну, смелее. Зовите коменданта. Я жду.
– Не думаю, что это была хорошая идея. Ведь очевидно, что здесь, в лагере, Пауля есть кому защитить…
– Браво, еврей, ты попал прямо в точку. Ваша раса хотя и, конечно же, слабая, но сообразительная. Вы и в самом деле думаете, что Брайтнер расстрелял бы меня, арийца, офицера СС, у которого отец генерал-майор и близкий друг Вильгельма Кейтеля, и оставил бы в живых вас, евреев? Как, по-вашему, он смог бы оправдаться за такой поступок перед Берлином? Он и так уже под колпаком за свое воровство, а потому не может позволить себе совершать другие рискованные шаги.
– Но он же засадил тебя в этот барак, к нам… – попытался возражать Отто.
Пауль фыркнул с таким видом, как будто речь зашла о каком-то пустяке.
– Он просто пытается меня немного припугнуть. Возможно, он хочет со мной договориться. Однако заходить слишком уж далеко он не посмеет. Это было бы для него чересчур опасно.
Отто с задумчивым видом отошел от двери и вернулся к столу.
Пауль проводил его взглядом.
– Если бы вы позвали обершарфюрера, что, по-вашему, затем бы произошло? Комендант приказал бы расстрелять меня и оставить в живых вас девятерых, или же…
Воцарилась тишина. Заключенные задумались над тем, как могли бы развиваться события. В лагере ничто никогда не происходило так, как вроде бы должно было происходить. Эсэсовцам нравилось вводить заключенных в замешательство. При отборе заключенных, которых надлежало отправить в крематорий, составлялись перечни номеров таких заключенных, но иногда к этим перечням ни с того ни с сего добавлялись номера и некоторых из тех, кого изначально планировалось оставить в живых. Häftlinge никогда толком не знали, что у эсэсовцев на уме, и подобное отсутствие какой-либо определенности еще больше подрывало их моральный дух.
– Ну и ладно! – сердито воскликнул Отто. – Как бы там ни было, нам нужно принять какое-то решение. Время идет очень быстро.
– Нет, давайте не будем торопиться, – сказал Моте. – На твой побег нам наплевать. Ты и твоя партия не сделали для нас ровным счетом ничего. Вы думаете только о приближающихся русских и о том, что произойдет после окончания войны. А крематории тем временем вовсю дымят.
– Еще, наверное, нет и девяти вечера, – сказал Берковиц. – В нашем распоряжении еще довольно много времени. Давайте подождем.
Из темной части барака донеслись какие-то звуки. Мириам поспешно пошла проверить, как себя чувствует Ян. Старик дышал с большим трудом. Мириам попыталась уложить его поудобнее. Пощупав ладонью его лоб, она затем подошла к имеющимся в прачечной кранам и смочила край одежды каплями воды, которые в этих кранах еще оставались. Вернувшись к старику, она приложила влажную ткань к его лбу. Ян ей улыбнулся.
– Спасибо…
Другие заключенные молча наблюдали за этой сценой. Потом первым заговорил Яцек:
– Таким образом, мы вернулись к тому, с чего начали. Остальные смущенно отвели взгляд в сторону.
– Думаю, у нас нет другого выхода, – стал настаивать Яцек.
Отто вздохнул:
– Яцек прав. Это ужасно, но… такова ситуация.
– Высшие политические соображения говорят нам, что мы должны обречь на смерть беззащитного старика? – спросил Моше.
– Это, конечно, несправедливо, но это единственное, что мы можем сделать, – сказал Берковиц. – Ян болен. Он долго не протянет. Даже если ему и удастся выздороветь, он все равно обречен: он уже слишком старый. Выбрать именно его – это единственное разумное решение, которое мы можем принять.
– То есть вы говорите, что мы должны обречь на смерть ни в чем не виновного старика и спасти офицера СС, который убил тысячу женщин и детей? – спросил Иржи. – Извините, а вы не могли бы повторить то, что вы сейчас сказали? Боюсь, я вас неправильно понял.
Ян начал кашлять. Его кашель был судорожным, исступленным, неистовым. Звуки разносились на весь барак.
– Что я вам говорил? Ему осталось уже недолго, – сказал Алексей.
– Алексей прав, – кивнул Яцек. – Нам не остается ничего другого, кроме как выбрать Яна.
Берковиц вздохнул:
– Да, мы не можем сделать ничего другого.
