Дафна Дюморье - Рандеву и другие рассказы (сборник)
– На этом закончим, Джудит. Не смею вас больше задерживать.
Секретарша чувствовала себя по-прежнему неловко, понимая, что нарушила рабочий распорядок шефа.
– Я сейчас же все перепечатаю, – сказала она, вставая со стула, и прежде чем выйти из комнаты, вспомнила, что на столе лежит полученное утром и еще не распечатанное письмо. – Простите, я совсем забыла про письмо из Швейцарии. Оно у вас на бюваре. Наверно, все тот же ненормальный поклонник, который никак не хочет оставить вас в покое. Вы вроде бы обещали сообщить свое мнение о каких-то его стихах. По-моему, это его почерк на конверте.
Скривенер бросил взгляд на бювар.
– Вполне возможно, – отозвался он. – В любом случае это не срочно. Я ни за что на свете не допущу, чтобы из-за меня вы опоздали в театр.
Секретарша вышла, и как только за ней затворилась дверь, Скривенер взял конверт и разрезал его ножом для бумаги, мысленно коря себя за небрежность, – надо было первым делом просмотреть свежую почту, до того как начать диктовать. Он мог бы заранее сообразить, что успеет до отъезда получить еще одну весточку из Швейцарии и что даже пометка «лично» не поможет швейцарскому письму укрыться от чересчур любопытных глаз секретарши.
Несколько месяцев назад Роберт Скривенер получил письмо от незнакомого читателя, содержавшее восторженный отзыв о трех стихотворениях, которые напечатал новый литературный ежеквартальник. В последнее время Скривенер не часто посылал в журналы свои стихи: в его глазах поэтическая публикация была равносильна попытке приоткрыть миру глубинные переживания автора. Подобные откровения он полагал излишними и допускал их только из чувства долга перед Искусством и Литературой. Редактор упомянутого ежеквартальника недавно выпустил сборник собственных стихов и удостоился благожелательной рецензии от Скривенера в воскресной газете, с которой тот регулярно сотрудничал; естественно, редактор был рад в качестве ответного реверанса напечатать подборку стихотворений своего знаменитого коллеги.
Автор письма признавался, что ни разу в жизни ничьи стихи, за исключением Рембо и Рильке, не производили на него столь непосредственное и глубокое впечатление: стихи буквально изменили его мир. Сколько мудрости, вселенского понимания, какой трагизм мировосприятия! Взгляд поэта, у которого обреченный на гибель мир вызывает горькую усмешку и в то же время сочувствие, побудил почитателя его таланта пересмотреть прежнее отношение к жизни и отодвинуть на задний план проблемы личного характера. Одним словом, он как бы вновь родился.
Роберт Скривенер ответил читателю. Подпись – «А. Лимож» – ничего ему не говорила, обратный адрес – Цюрих – наводил на мысль, что читатель – университетский профессор психологии, а если и не профессор (тогда бы в подписи кроме фамилии упоминалась ученая степень), то студент, во всяком случае человек интеллигентный и наделенный воображением.
Через неделю пришел ответ. Письмо от автора так взволновало читателя, что он не спал всю ночь и без устали бродил по улицам Цюриха. Скривенер написал еще раз. Может быть, он не стал бы продолжать переписку, не получи он в тот же день по почте вырезку из какой-то второразрядной американской газеты с отзывом о последнем его романе – «Созвездие Быка». Задолго до развернувшейся кампании за всеобщую вакцинацию от опасных инфекций в романе показывалось, как добровольная жертва одного человека может спасти жизнь и здоровье тысяч других. Американец называл роман «претенциозной чепухой» и советовал автору сделать себе самому инъекцию здоровой бычьей крови. Скривенер скомкал вырезку и бросил ее в корзину для бумаг; тем не менее отзыв оставил неприятный осадок, и восстановить равновесие помогло восторженное письмо из Цюриха. На сей раз он дал себе волю и в ответном послании посвятил целых две страницы таким животрепещущим темам, как душевные муки, «внутренний человек» и экзистенциалистский подход к проблемам бытия.
После недельного перерыва пришло короткое письмо с просьбой высказать суждение о вложенных в конверт стихах – их сочинил все тот же А. Лимож. Скривенер прочел стихи и отнесся к ним снисходительно. Стихи были неплохие – разумеется, подражательные: сказывался круг чтения начинающего автора, но никаких явных, режущих слух изъянов Скривенер в этих любительских строчках не обнаружил. Он ответил в мягкой форме, заодно послав неизвестному корреспонденту свое фото с автографом, и выкинул из головы сюжет с «ненормальным поклонником», как упорно называла его Джудит. Однако с обратной почтой он получил еще одно письмо – и тоже с фотографией. К немалому его удивлению, на снимке оказалась молодая миловидная девушка – Аннетта Лимож. Он удивился еще больше, когда узнал, что его поклонница не профессор психологии и даже не студентка, а всего-навсего продавщица нейлоновых чулок из большого универмага в Цюрихе.
Первой реакцией Скривенера было порвать фотографию и вместе с письмом кинуть ее в огонь. Но его остановил укоризненный взгляд девушки на портрете. У нее были большие, выразительные глаза, и вообще она была прехорошенькая, без малейшего налета вульгарности. В письме она мимоходом упоминала о своем покойном отце, полковнике французской армии. Немного поразмыслив, Скривенер убрал письмо и снимок в тот ящик стола, который запирался на ключ и был таким образом недоступен для излишне любознательных глаз секретарши, – и только спустя некоторое время, когда пришло еще одно письмо с извинениями за самонадеянную присылку собственной фотографии (корреспондентка якобы была так взволнована, получив от любимого писателя его портрет, что опять всю ночь бродила по улицам), прославленный автор «Любимцев Фортуны» решил ответить и на этот раз.
В результате после обмена фотографиями переписка Роберта Скривенера с Аннеттой Лимож приобрела регулярный характер: они писали друг другу в среднем раз в неделю. Он убедил себя, что нуждается в передышке от работы, которой был занят все последнее время: он готовил к печати биографию Сведенборга[15]. Тон его писем варьировался в зависимости от обстоятельств. Иногда серьезные, иногда шутливые, эти письма к незнакомой корреспондентке стали служить удобным поводом для того, чтобы передать настроение или порассуждать на отвлеченную тему. Если неделя выдавалась удачная, это отражалось в субботнем или воскресном письме к Аннетте Лимож. Тон письма был тогда бодрый, уверенный; он не прочь был посмешить свою корреспондентку и пересказывал какие-то забавные истории, касавшиеся его литературных знакомых, о которых она, скромная продавщица из Цюриха, разумеется, не имела понятия. Если же неделя бывала неудачная, если работа шла со скрипом и за целый день он не мог выжать из себя больше двух-трех страниц, тон письма становился мрачным и горьким: Скривенер даже позволял себе посетовать на ветреную Музу, которая опять ему изменила. Верная адресатка неизменно реагировала на подобные перепады настроения, и это очень его поддерживало. Он чувствовал, что в его орбите появился наконец человек, который его понимает, который, никак не вмешиваясь в его жизнь, включился в нее, стал ее частью и теперь впитывает его признания с той же готовностью, с какой промокашка на бюваре впитывает чернила с его пера. Казалось, что Аннетта Лимож живет только ради того, чтобы принимать близко к сердцу все, о чем он ей пишет: легкая простуда в Лондоне отзывалась горячим сочувствием в Цюрихе; его бодрое настроение в полдень утешало ее в полночь; его мысли, причуды и принципы становились ее духовной пищей.
Когда Роберт Скривенер принял приглашение прочесть в Женеве две публичные лекции, он не подумал о том, что это прекрасный шанс лично познакомиться с Аннеттой Лимож. Первой догадалась Аннетта – теперь они уже обращались друг к другу просто по имени, без всяких «мистеров» и «мисс». Она ответила взволнованным письмом: оказалось – не чудо ли? – что даты лекций совпадают с ее собственным отпуском, и ничего нет проще, чем сесть на поезд, приехать в Женеву и наконец-то увидеться с ним.
Сложилось так, что за неделю до отъезда Скривенер присутствовал на свадьбе одного знакомого писателя, вдовца, который вдруг надумал снова жениться. Скривенер отправился на свадебный прием, заранее настроенный скептически: он готов был подшутить над новоиспеченным супругом, но неожиданно сам оказался мишенью для насмешек. Пожилой молодожен, приобняв за талию юную новобрачную, стал подтрунивать над своим именитым гостем и даже назвал его во всеуслышанье старой девой. Стоявшие поблизости дружно расхохотались. Кто-то из гостей вполголоса высказался в том смысле, что авторам таких романов, как «Созвездие Быка», не мешало бы помнить старую истину: негоже, если слова расходятся с делом, а теория с практикой. Когда Скривенер на прощанье пожал руку своему старому знакомому (чью писанину, издававшуюся непристойно большими тиражами, он глубоко презирал) и еще раз его поздравил, тот улыбнулся и с напускным сочувствием спросил: «Ну как? Не завидуешь, что я еду на Майорку с таким сокровищем?» И, взглянув на свою молодую жену, самодовольно расхохотался.
