Фиона Макинтош - Хранитель лаванды
– Да уж, пожалуйста, Форестер, не то далеко не уедешь. Так ты собираешься его убивать или нет?
– Да, сэр.
– Бесшумно, Форестер, – предупредил он, махнув рукой.
Девушка двинулась на исходную позицию за деревом, откуда предполагалось нападать.
Сэр утверждал, что метод, которому он их научил, совершенно беспроигрышен. Однако на сей раз Лизетта решила испробовать новый подход. Вместо того чтобы красться к часовому, она подбежала к нему сзади стремительным броском и вскочила своей жертве на плечи, зажав ему рот и запрокинув голову так, чтобы обнажилась шея и яремная вена. Конечно, все это было проделано в считаные секунды и так проворно, что часовой даже не успел заметить ее приближения. Сэр рассмеялся, глядя на оторопелую физиономию потиравшего шею часового.
– Ладно, Форестер. Неуклюже, зато быстро.
– Вы же говорили нам подходить к делу изобретательно.
– Говорил.
– Так я сдала?
Он ничего не сказал, но соученики-мужчины заговорщически подмигнули ей, а единственная, кроме нее, женщина – рослая фермерша – хлопнула Лизетту по спине и шепнула:
– Отличная работа.
Так оно и шло – часы за часами тренировок, посвященных одной-единственной цели: убить врага. К концу первой недели Лизетте стало уже совсем неуютно от мысли, что она овладела множеством способов убивать – как голыми руками, так и самым разнообразным оружием, в том числе и самодельным. К обращению со взрывными устройствами она проявила изрядные способности, хотя и не удержалась от замечания, что не хотелось бы ей никого взрывать. Интересно, поставили ли за такие комментарии черную метку напротив ее имени?
Всю следующую неделю светило теплое солнце, а Лизетта томилась в четырех стенах, проходя ускоренный курс связного дела. Когда дошло до практической работы, она превратилась в губку, жадно впитывающую всю информацию, которую обрушивали на нее в немыслимом количестве. Приятно было получить хоть какую-то передышку от физической подготовки, но главное испытание ждало впереди: прыжки с парашютом. Лизетте предстояло идти первой из группы, и у нее возникло впечатление, что руководство очень торопится впихнуть в нее побольше всевозможных умений. Неужели они уже задумали для нее какое-то задание?
Курсы по прыжкам с парашютом она проходила в Дархэм-хауз в Чешире. Там в распоряжении учеников находилось все возможное снаряжение для того, чтобы выброситься из самолета глухой ночью и целыми и невредимыми приземлиться на землю – причем вне зависимости от погодных условий. Закаленным предыдущими тренировками будущим шпионам показывали, как правильно падать и перекатываться. В помощь обучающимся выдавали набор всевозможных веревок и канатов, на которых можно было отрабатывать технику. Лизетте казалось, что один из наставников, подполковник авиации, считал, что она так толком и не овладела всеми премудростями. Однако это лишь побудило ее вызваться прыгать первой. Именно такой энтузиазм и жажда доказать подполковнику, как он ошибается, и привели к тому, что она растянула ногу. Но хотя Лизетта морщилась от боли, никто кругом не догадывался, до какой степени ей больно. Туго перетянув ногу, она, не моргнув и глазом, прыгнула еще три раза с самолета и последний, на зачет, с воздушного шара, ночью.
Камнем падая сквозь мрак и дожидаясь, когда же откроется парашют, Лизетта представляла себе, что родители рядом с ней. Она почти слышала, как отец по-немецки подбадривает ее. Мягкое, профессорское поведение, то, как страстно он обожал ее хрупкую, похожую на задорного эльфа маму-парижанку, любовь к искусству, истории, языкам разительно отличали отца от типичного шумливого, накачанного пивом грубияна-немца.
Если Максимиллиан был сама чувствительность, то мать Лизетты, Сильвия, олицетворяла смех и радость жизни. Лизетте всегда казалось, что тихий и серьезный отец черпает жизнь из яркого пламени жены. Именно она сидела за рулем в тот вечер, когда они разбились. Должно быть, в тот раз, совершая прощальную поездку по любимой Франции, они слегка переусердствовали с шампанским. Впрочем, Лизетта была рада тому, что они умерли вместе. Они не могли существовать друг без друга. Ее родители любили, любили по-настоящему, и Лизетта горько жалела, что больше не видит, как они вместе смеются, ласково друг друга поддразнивают, нежно касаются – не видит всех этих трогательных знаков привязанности: мимолетных улыбок из другого конца комнаты, кратких прикосновений руки к плечу, манеры отца обнимать маму, когда та хлопотала на кухне… Лизетта тосковала по тем временам, когда жила в коконе этой любви.
Тем временем вся группа начинающих шпионов отправилась на курсы радиодела и передачи сообщений, а Лизетту оставили для дополнительных занятий по ночным прыжкам. Водоворот активности не стихал. Одной из самых важных частей обучения стали занятия по соблюдению личной безопасности и секретности в повседневной жизни. Лизетта целую неделю училась тому, как жить в густонаселенном квартале, где полным-полно любопытных глаз и ушей, – но при этом исчезнуть, раствориться в нем. На занятиях обсуждали и репетировали буквально все, от того, как разговаривать, до того, как одеваться и как часто ходить за покупками. Основная идея состояла в том, чтобы как можно быстрее стать в таком месте своей, обычной, такой, как все.
У Лизетты уже имелся ценный опыт по части того, как жить одиноко, скромно и тихо. Она оставила значительную часть родительского наследства во Франции, а ее адвокаты в Бретани продали семейный дом и перевели деньги на доверительный счет в банке. Французские деньги были переведены на такой же счет во Франции, открытый на ее имя в том виде, как оно было записано в свидетельстве о рождении – Лизетта Форстнер. Она еще не трогала и сантима из этих денег.
Все это могло существенно помочь ей в роли тайного агента во Франции, и тем не менее повседневная жизнь там сулила немало трудностей. Одно дело быть француженкой, говорить как француженка и даже вести себя как настоящая француженка, и совсем другое – знать, как прожить во Франции, не возбудив подозрений, особенно теперь, когда страна наводнена доносчиками, коллаборационистами и просто напуганными обывателями. Лизетта напоминала себе, что хотя она и покинула Францию всего семь лет назад, она намеренно отучалась от всего французского, чтобы приспособиться к новым условиям. Житье в английской школе-пансионе было нелегким само по себе, и для уроженки Европы лучшая линия поведения там состояла в одном: приспосабливаться, не ныть, не жаловаться на пресную тяжеловесную пищу и чопорное ханжество окружающих.
В столовой Дархэм-холла Лизетта посмотрела на тарелку с завтраком и не сдержала улыбки при виде двух тонких тостов, по которым опытная рука размазала тончайший слой темного клейкого мармайта. Помнится, когда ей впервые дали эту черную квадратную банку с ярким красно-желтым ярлыком, она совершенно не знала, что с ней делать. А новые соученицы по пансиону открыто развлекались, глядя на ее недоумение.
– Вкуснотища! Попробуй, – предложила лучшая подруга.
Лизетта намазала немножко странной пасты на тост…
– Не так густо! – предостерегающе завопил кто-то из толпы.
Выглядела эта пакость отвратительно, а на вкус оказалась еще гаже.
– Бррр! – передернулась Лизетта.
– Ничего, привыкнешь.
Она и в самом деле привыкла. Отказавшись от любимого сдобного хлеба с джемом и большой чашки кофе, она приучилась есть тошнотворную овсянку и пить чай, а мармайт пробовала и пробовала так долго и упорно, что наконец могла честно сказать, что он ей нравится.
И вот теперь ей предстояло проделать обратный путь. Не то что не есть – даже не вспоминать о мармайте и овсянке… и уж тем более о чае. Пора снова начинать думать как француженка.
Наконец Лизетта была готова к прохождению самого важного курса – основ безопасности, – после чего ее отправили на испытательное задание: последняя суровая проверка перед началом самостоятельной работы. Первое, что от нее требовалось – преодолеть двести сорок километров от Линкольна до Лондона, не пользуясь общественным транспортом. Попав в Лондон, она должна была подложить фальшивую бомбу на одну из трех назначенных железнодорожных станций – будь бомба настоящей, взрыв вызвал бы серьезные перебои в работе железной дороги.
Добраться до Лондона оказалось делом нехитрым. Лизетта проделала почти всю дорогу на попутках, в число которых затесался даже грузовичок с солдатами, что двигались на юг, готовясь к отправке на фронт. Они подбросили девушку до самых окраин Лондона и высадили в Туикенеме. Там она выложила куда больше, чем стоило бы, за видавший виды подростковый велосипед, который и доставил ее саму и ее заплечный мешок оставшиеся до столицы четырнадцать километров.
Теперь надо было снять номер в какой-нибудь гостинице. Лизетта постаралась найти не слишком дешевую, чтобы не бросаться в глаза, но и не слишком дорогую. Своей мишенью девушка выбрала вокзал Виктория, потому что хорошо знала его окрестности, поэтому располагавшаяся неподалеку небольшая гостиница «Империал» показалась ей самым подходящим местом. Там останавливались проезжие, кто прибывал в город поздним поездом или уезжал рано утром. Через вращающиеся двери гостиницы проходили толпы самой разношерстной публики. Усталый консьерж едва ли обратит особое внимание на одинокую молодую женщину.
