Джек Керуак - Мэгги Кэссиди
СПРИНТ 30 ЯРДОВ – 1-й (Время: 3,8) – Дулуоз (Лоуэлл), Смит (Вустер) 2-й забег (Время: 3,7) – Льюис (Вустер), Казаракис (Лоуэлл) Финальный забег
Вот оно – он сделал 3,7 в своем забеге, я в своем 3,8, а это означает разницу в ярд, никаких сомнений нет: скорость у него потрясная. Руки его болтаются вяло и мускулисто с большими черными венами. Уж он-то побьет в барабаны под мой дикий альт.
Мы вышли на линию, вздрагивая от внезапного зябкого порыва воздуха с улицы; проверили сцепку, плюнув на доски, растерли кедами, уперлись одним и пригнулись, словно бы ползти, но на больших и указательных пальцах. Проверили, как колени сгибаются, покачались, хорошо ли балансируем. Зрители наблюдали безумие гонщиков – бегунов, точно греческих спартанцев – и Сократово молчание пало на толпу, когда стартер поднял пистолет. К моему великому изумлению, краем глаза я заметил, что цветной парнишка распростерся на полу чуть не лежа – не стартовая позиция, а фантастика, нечто невозможно современное, подводное и подземное, точно боп, точно новый жест поколения. Имитация великого Бена Джонсона[49], который пробежал 60 ярдов ровно за 6 секунд, а этот пацан из вустерских трущоб совершенно ополоумел, если копирует того, кто непостижимо побил мировой рекорд на 0,2 секунды, сказочного призрачного спринтера, негра из Коламбии в конце 30-х годов. Гораздо позже в жизни я увижу американских негритянских пареньков, что слизывают с Чарли Паркера[50] и на уличных углах называют себя Птицей, и там будет то же самое – сынок этого жеста раннего боп-поколения, как я безмерно понял, когда увидел такое в первый раз. Мы покачались на задумчивых пальцах на самой грани взрыва факта, бум, когда мысль о беге крахом рушится в сам бег, старт спринта. Мой дружбан – чье имя уже несколько мною забылось, какое-то негритянское имя непостижимой анонимности и унижения – Джон Генри Льюис, вот как его звали – он рванул поперед пистолета, и мы все ринулись на фальстарт, но притормозили, когда пистолет щелчком вернул нас на место, он впереди всех – Мы перегруппировались к мысленным мукам нового старта. Я присел, увидел его слева от себя и ниже, он легко подвис, готовясь взлететь от пола – и как я и предсказывал, у меня самого в уме лишь абсолютная уверенность что стартер выстрелит он выстрелил, но меня там уже не было. Я летел, к счастью по правилам, едва-едва не обогнав пистолет – никто этого не понял, кроме меня и стартера, а стартером был Джо Гэррити, который мог определить, кто на пистолет прыгает, когда это не по правилам, и был негибок (то есть не жульничал) в своем знании, жалости и чувстве долга. Я полетел впереди моего негра, моего Джима, глаза полузакрыты, чтобы не видеть ужаса его черной кожи у своей груди, и врезался в ленточку с хорошим опережением, но едва ли начав ощущать, как он меня догоняет, поскольку он слишком поздно набрал ошеломленную скорость и знал, что его в любом случае побили, к тому же – разумом. Остальные тоже не совсем вылетели – Джон Казаракис, который только-только начал приходить к осознанию того, какой он замечательный спортсмен, висел на хвосте у Джона Льюиса, отставая на каких-нибудь полдюйма, от меня – на фут, и тоже нагонял. Но мой мускулистый очертя голову рывок разгромил тощих демонов скорости все равно, и единственно – силой воли. Это как когда я видел, как Билли Карр бежал так быстро, что споткнулся на бегу и как-то удержался в воздухе, потом снова обрел под собой ноги и буквально швырнул себя по воздуху на финишную ленточку, сплошная мускулатура и белая мощь, 3,5, разбив всех великих спринтеров колледжа, когда сам в старших классах учился… Билли Карр после этого отправился в Нотр-Дам, что для Лоуэлла блистал неким таинственным богатством, таящимся в густых кронах особняков на Андовер-стрит зимней ночью золотых домашних огоньков, летом – славные девчонки заканчивают школу и прогуливаются под кружавчиками ветвей в печалях уличных фонарей за кустами, по аллейкам, меж железных оград, под надутыми губками – платочки…
Мою победу над Джоном Льюисом приняли аплодисментами, а сам я воспринял ее с трепетом – когда отскочил от мата, прислоненного к стене, украдкой глянул на Джона и поймал лишь белки его глаз, что уступали свою победу в забеге мне. Он даже покачал головой и что-то мне сказал, типа «Чувак, ты» или «Ч-черт», и мы вместе рассмеялись, идя назад.
Уже устанавливали барьеры на 35 ярдов, суета, болтовня, репортеры впечатывают результаты:
СПРИНТ 30 ЯРДОВ – Финальный забег (Время: 3,7) – Дулуоз (Лоуэлл), Льюис (Вустер), Казаракис (Лоуэлл)
Полин замахала мне; Па показал пальцами о’кей. Я победил в себе призрака. «Ах, – думал я, – вот Ма обрадуется – увидит, что бегаю, и в учебе стараюсь, в общем, все у меня как надо. И скажет сама себе: „Bon, Ти-Жан своим делом занялся, да и уроки хорошо делает“. – И я смогу сидеть дома на стуле весь день и ни слова не говорить потому что воскресенье – Побеждаем-то мы дома». И увидел я отца своего с радостью. «Погляди на его широченную довольную ухмылку – вон разговаривает с соседом – Враги отца моего! – они сегодня вечером далеко, не близко – тайна их сегодня зубов у меня не вырвет – а то, что мы не знаем их в лицо, и места их не знаем, и злобной степени их безразличия к нам – Да мы их похороним поглубже, еще и полночь не пробьет». Мысли мои неслись падучими звездами. В глазах у себя видел я посреди всего этого мира темные уголки на полу моего дома, где прятались мои кошки, карлики мои, куда совал я свое безумное лицо дождливым днем, когда не надо в школу, когда я действительно грезил о бессмертии, о здравии крови моей и семейства, вот тоже пугающая тайна. Я верил в доски уголка; знал, что земля, улицы, полы и тени жизни святы – как Гостия – серая грязная Гостия интересной реальности (будто мост в Орлеане) серого дыма людей и вещей, где я снищу себе честь настолько великую, что отец мой со своими старыми пальто, скромной шляпой посмотрит на меня в иной, обнебесенной жизни, как смотрят на человека, и говорить мы с ним будем о редком – «Ти Нин прочтет об этом в газете, сестренка моя – покажет своим друзьям – Елоза прочтет об этом завтра утром, когда встанет идти в церковь – Скотти – Джи-Джей – Винни —»
«И Мэгги —»
«Я победил скоростного Neigre[51] из Вустера – и он, он вернется к себе в Вустер – может, и не станет рассказывать об этом, но будет знать, что в Лоуэлле парни из переулочков и с каменных улиц бегают как демоны, пусть имя Лоуэлла громыхает у них в сердцах после такого – что в мире, там, где имя Лоуэлла, братья мальчишек этих и безумцы швыряют себя с воем в этот смертный океан… братья, мальчишки, волки северные». (Все эти мысли думались на французском, почти что непереводимы.)
Я видел все коньки крыш Лоуэлла и Вустера в своей победе, в идеях, ощущениях. Мне в зоб забили поэта. В невинности своей я был экстатически безумен. Радости познал не по имени, но по тому, как пересекали они мою запекшуюся грудь жаркой крови и исчезали неназванными, неведомыми, не связанными с мыслями остальных, но упорядоченные таким же образом, а следовательно – похожие на мысли этого негра, пристальные, нормальные. Это позже по нам грохнули радарными машинками с небес, чтобы все чувства нам спутать. Хватит уже про невоздержанность Рембо! Я плакал, вспоминая прекрасные лица жизни в тот вечер.
35 ярдов с препятствиями я тоже выиграл, вылетев на старте впереди Льюиса на ту же самую белую вспышку доли секунды – перемахнул все барьеры в безумной тревоге, посчитавшись с забегом, только пятки от досок отлетали, нацелившись строго по прямой. Меня самого это изумило больше, чем кого-либо и Джона Генри Льюиса. И впервые в жизни я сделал 4,61 и даже начал подумывать, не стал ли я ни с того ни с сего великим бегуном.
22
Пол манежа застелили матами для прыжков в длину, расставили шесты для прыжков в высоту, великие толкатели ядер кучкуются, договариваясь и определяя пятаки для толчка, чтобы можно было сразу начинать разминку, – Эрни Сэндерман, который впоследствии стал кругосветным волшебником-моряком на роскошных пассажирских судах голубых морей, был нашим лучшим прыгуном в длину – встал на свою толчковую планку, и размахнулся руками, сведя их вместе за спиной, и взвыл, вздымая свое измученное горло к веко-пустотеме дикого Корпуса, стремясь к точке приземления своих обеих ног, он прыгнул на десять футов, насквозь перемахнув узенькую гостиную, и обе лапы его шлепнулись точно на отметку. В этом состязании я тоже участвовал, прыгнул на 9 футов и 5, 6 или 7 дюймов, заработал команде очков, но постоянно проигрывал Эрни и обычно чемпиону гостей тоже и приходил в конце третьим.
Последнее состязание я открывал, Казаракис замыкал, ненавистную эстафету на 300 ярдов, с бычьешеим Защитником Мелисом и ирландскими кудряшками Мики Магуайра из Бельведера, нарезали круги по всему манежу, точно морские лайнеры, а вустерцы в своих синих регалиях летели в полуфуте позади, тесно сопя нам в затылок с серьезным интересом, когда я сорвался и пошел полным ходом, ничто меня сильнее не подтолкнуло, чем забег на 300 ярдов, это было неистово, тут нужно рвать себя на части, парни орали со всех сторон, в этом Корпусе, «Давай!» – и мы отзывались полым эхом, колотя жесткими пятками по дорожкам с их дощатыми поворотами, а рев отлетал от нас в центр гладкой баскетбольной площадки, за внутреннюю линию, уже без дальнейшего раскатистого шума, лишь кошачьи лапки на спринте, и всем лоуэллским мамочкам следовало прийти посмотреть на своих сыновей, что показывали отцам, как следует бегать – в леса, в малины, в поленницы, в истерическое идиотское спринтоногое безумие человечества.
