Фиона Макинтош - Хранитель лаванды
– Смотри, чтобы жандарм Лондри тебя на таких речах не застукал.
– Я Пьера Лондри не боюсь!
Катрина вскинула на него потрясенный взгляд.
– Люк, осторожней! Он опасен.
– Это тебе бы поостеречься, а не потакать всем его желаниям. Я же знаю, что ваша семья раз в месяц задабривает его курицей.
Катрина нервно огляделась.
– Будешь много болтать, угодишь в неприятности. Я вовсе не хочу, чтобы меня расстреляли за речи против маршала.
– Маршал Петен был героем Первой мировой, но в вожди нации не годится. Режим Виши – просто посмешище, а теперь вот нас возглавляет нацистская марионетка. Лаваль пляшет под дудку Гитлера, он уничтожил всю нашу великую демократию и насаждает тоталитарный…
Катрина зажала уши руками – похоже, и в самом деле перепугалась не на шутку. Люк умолк. В конце концов, она простая деревенская девушка и искренне считает, что народу лучше покорно выполнять волю правительства. В каком-то отношении, возможно, она и права – но лишь для тех, кому не претит подчиниться банде корыстолюбцев и расистов, покусившихся на суверенные права Франции. Коллаборационисты! Пособники врага! От одного этого слова Люка скручивало от ненависти. Он и не подозревал, что питает столь сильные чувства, пока отец в красках не описал ему, как мучительно видеть Париж – Париж! – наводненный немецкими солдатами. Подобно множеству других молодых французов, Люк был глубоко разочарован тем, что его любимая столица распахнула свои двери и ползает перед гитлеровскими мародерами на брюхе, точно раболепный пес. Чтобы Франция, проявившая столько героизма во время Первой мировой, так позорно капитулировала… Немыслимо!
Изначальное недоброжелательство Люка сменилось настоящей ненавистью к немцам, и всякий раз, как немецкие солдаты подбирались к его дому, он устраивал какую-нибудь диверсию.
Именно ему пришла в голову идея перекрыть родник, питавший знаменитый фонтан в деревне еще с римских времен. К тому времени, как немцы, запыленные и измотанные трудным переходом, поднялись по крутому склону в Сеньон, никакого фонтана там и в помине не было. Жители деревни, посмеиваясь, смотрели, как изнуренные жаждой солдаты пьют застоялую воду из чаши в основании фонтана, а потом и из колод для ослов и лошадей. В другой раз Люк с Лораном остановили отряд немецких мотоциклистов, повалив дерево поперек дороги. Крошечная победа – но Люк с восторгом наблюдал, как солдаты, почесав в затылках, поджали хвосты.
– Когда-нибудь я убью в твою честь немца, Катрина, – пообещал Люк, не в силах окончательно затушить полыхавшее в груди пламя.
– Не говори так, ты меня пугаешь!
Люк пробежал рукой по волосам, со стыдом осознав, что вел себя недостойно. Катрина совершенно не разбирается в политике. В конце-то концов, если правительство продолжит сидеть тише воды ниже травы, поставляя провиант немецким войскам, возможно, этой сельской части Прованса удастся выйти из войны практически невредимой.
– Прости, я не хотел тебя расстраивать, – начал Люк, на сей раз куда более мягко. – Может, нам…
Закончить фразу он не успел – перебил знакомый голос. Запыхавшийся от бега Лоран остановился в нескольких шагах от него, сгибаясь пополам и стараясь отдышаться.
– Так и знал, где тебя искать, – пропыхтел он, застенчиво поглядывая на Катрину: его всегда восхищали успехи Люка у местных красоток.
– В чем дело? – спросил Люк.
– Твои родители.
– Что с ними? – Люк застыл. Его давно преследовали кошмары о том, что всю его семью перебьют – родителей, бабушку и сестер, – что таким образом немцы расквитаются с ним за его ненависть к режиму.
– Они дома! – взволнованно сообщил Лоран. – И послали меня за тобой.
– Дома? – не поверил Люк. – Тут, в Сеньоне?
Лоран посмотрел на него, как на идиота.
– Где же еще? В деревне – со всеми обнимаются и целуются. Только тебя нет.
Люк наскоро, почти небрежно поцеловал Катрину.
– Скоро увидимся, хорошо?
– Когда? – поинтересовалась она.
– В субботу.
– Суббота уже завтра! – отрезала Катрина.
– Тогда в понедельник. Обещаю.
Он потянулся к девушке, но та сердито оттолкнула его руку и кинула злой взгляд на Лорана. Тот торопливо отошел в сторону.
– Люк, скажи мне кое-что… ты меня любишь?
– Любовь? В такие смутные времена?
В голосе Катрины звучало отчаяние.
– Люк, я была очень, очень терпелива, но если ты меня любишь, то женишься на мне – теперь или потом. Я должна верить в будущее. Ты любишь меня?
Она уже почти рычала, а не говорила.
Последовала долгая выразительная пауза.
– Нет, Катрина. Не люблю.
Люк развернулся и зашагал прочь. Девушка, остолбенев, смотрела ему вслед. Ее глаза горели решительным и гневным огнем.
– Ты потому такой гордый да высокомерный, что у тебя семья богатенькая, Люк, а на самом деле ты ровно так же уязвим, как и любой из нас, – процедила она.
Лоран в полном смятении посмотрел в спину уходящему Люку и повернулся к Катрине.
– Можно проводить тебя до дому?
– Благодарю, месье Мартин, я и сама найду дорогу, – презрительно отрезала она.
Лоран густо покраснел.
– Впрочем, как угодно, – пожала плечами Катрина.
Пока они спускались по холму, Лоран не проронил ни слова, даже не обернулся на треск рвущейся ткани, случайно зацепившись рубашкой за торчащую ветку. Сейчас во всем мире ему было важно только одно – что он идет рядом с той, кого любит с детства.
От торопливой ходьбы в голове прояснилось, и к тому времени, как Люк добрался до холма, где стоял дом, он даже радовался, что наконец поговорил с Катриной начистоту.
Первой его заметила Гитель, младшенькая.
– Люк! – радостно завопила она и, со всех ног бросившись к брату, повисла у него на шее.
Он громко закряхтел.
– Чем там тебя в Париже кормят? Как вытянулась!..
На самом деле сердце Люка кольнула тревога – какая же сестренка крохотная и худенькая. Он закружил девочку, радуясь ее восторженному писку. Гитель недавно исполнилось девять. Люка восхищала ее жизнерадостность – но беспокоило, что она слишком маленькая для своего возраста, слишком хрупкая, да еще синяки под глазами. Он вовсю баловал Гитель; старшие сестры упрекали его, что таким образом он безнадежно испортит ее и исказит ее представления о жизни. Люк только фыркал – можно подумать, у ребенка, живущего в Париже после 1939 года, могут остаться неискаженными представления о жизни. Ее хоть день-деньской балуй всей семьей – все будет мало. Люк страшно жалел, что родители не соглашаются оставить девочку в Сеньоне. Впрочем, она росла умненькой, и ей нравилось учиться в парижском лицее. От рождения Гитель достались хороший музыкальный слух, нежный голос и склонность к театру. Она мечтала написать великий роман – и Люк поощрял ее записывать всякие истории. Однако отец настаивал, чтобы она занималась науками, мать пыталась выучить ее шить, а сестры сетовали, что она вечно витает в облаках.
– Ну как, упражнялась в английском? – спросил Люк. – Мир захочет читать тебя по-английски.
– Ну разумеется, – ответила девочка на великолепном английском. – А ты немецким еще занимаешься?
На том, чтобы Люк учил немецкий, настоял отец. Мол, в грядущие годы в лавандовом деле без немецкого не обойтись. Люк не спорил с отцом – но держал свои занятия в тайне от соседей.
– Natürlich ! – пробормотал он, поцеловав сестру в макушку. – Думаешь, старый Вольф помягчел? Подозреваю, ваша мисс Бонтон своим ученицам куда больше спускает с рук.
Гитель хихикнула.
Люк дернул ее за косичку и подмигнул.
Личико Гитель посерьезнело.
– Папа какой-то сам не свой. Знаешь, мы из Парижа мчались как сумасшедшие. Остановиться поспать – и то с трудом соглашался. И в гостиницах ночевать не разрешил. Мы спали прямо в машине, представляешь! Мама ужасно устала!
Люк перехватил взгляд отца и понял, что он действительно не на шутку встревожен: в очертаниях губ, под зарослями густой косматой бороды гнездилось напряжение. Якоб Боне давал распоряжения экономке, попутно поддерживая непринужденную беседу с кем-то из соседей. Но Люк хорошо его знал – и в каждом быстром движении различал бурлящее за маской приветливости беспокойство.
У Люка все внутри похолодело. Грядут дурные вести. Он нюхом чуял, буквально в воздухе ощущал; ровно так же, как мог по запаху определить, когда пора срезать лаванду – ее послания тоже передавались ему прямо по воздуху. Любимая бабушка, которую в семье ласково называли Саба, утверждала, что лаванда и в самом деле говорит с ним – и ни с кем, кроме него. Она наделяла милые сердцу цветы поистине волшебными качествами, и хотя Люка изрядно смешили ее необычные убеждения, у него никогда не хватало духа с ней спорить.
Он невольно поискал бабушку взглядом. Чуть прихрамывая, она торопилась помочь новоприбывшим со всем привезенным на юг скарбом, начиная от любимого маминого кресла и заканчивая ящиками с книгами. Саба тихонько причитала – мол, сплошной беспорядок, однако Люк знал: в глубине души она счастлива, что все снова вместе. В последние пару лет они жили с Люком вдвоем.
