Диана Чемберлен - Ребенок на заказ, или Признания акушерки
– Сэм знал бы, что ей сказать. – Я услышала в собственном голосе беспомощное раздражение. – Я ее очень люблю, но она всегда была папиной дочкой. Она была нашим… нашим переводчиком. Нашим посредником. – И это правда. Сэм и Грейс были родственные души. Им не нужно было говорить, чтобы общаться между собой. – Связь между ними чувствовалась сразу, когда войдешь в комнату, где они сидели, даже если один из них за компьютером, а другой читает. Это было ощутимо.
– Ты во всем стремишься к совершенству, Тара, – сказал Йен. – Ты хочешь стать идеальной родительницей, но таких не бывает.
– Ты знаешь, чем они любили заниматься? – Я улыбнулась, погружаясь в воспоминания, чему в последнее время предавалась постоянно. – Иногда, поздно возвращаясь домой, я заставала их смотревшими вместе телевизор и пившими какую-то изобретенную ими кофейную смесь.
– Сэм и его пристрастие к кофе! – засмеялся Йен. – Он пил кофе целыми днями. У него был железный желудок.
– К четырнадцати годам он превратил Грейс в кофеманку. – Я пожевала кусочек пасты. – Она с ума сходит от тоски по нем.
– И я тоже. – Йен потыкал вилкой в миску.
– А потом, вскоре после… С ней порвал Клив. – Я покачала головой. Мой ребенок страдал. – Хотела бы я, чтобы она больше походила на меня, – сказала я и поняла, что это несправедливо. – Или чтобы я немного больше походила на нее. Чтобы мы в чем-то могли быть вместе. Но мы такие разные. В школе все об этом говорят. Я хочу сказать, другие учителя говорят. Мне кажется, все ожидали, что она увлечется театром, как я.
– Если не ошибаюсь, есть такой закон – в семье может быть только одна примадонна, – сказал Йен, и я пнула его под столом ногой.
– Я не примадонна, – возразила я. – Но я всегда думала, что театр был бы ей полезен. А ты как думаешь? Это побудило бы ее вылезти из своей скорлупы.
– Она просто замкнутая. Быть интровертом – не преступление.
Конечно, не преступление, но мне, чья потребность все время находиться с людьми граничила с патологией, было трудно понять застенчивость моей дочери. Грейс не выносила мероприятий с участием более чем двух человек, в то время как обо мне мой отец, бывало, говорил: «Тара мертвого разговорит».
– Она не сказала тебе, получила она права?
Я покачала головой. Грейс боялась водить машину после смерти Сэма. Даже когда я ее куда-нибудь возила, то чувствовала, как она напрягалась, сидя в машине.
– Она не хочет об этом говорить, – сказала я. – С Сэмом она поговорила бы.
Я подцепила вилкой еще кусочек пасты. Внезапно меня захлестнуло чувство реальности, это случалось со мной в любую минуту – во время урока, распределения ролей в пьесе для малышей, за стиркой белья: Сэм больше никогда не вернется. Никогда мы с ним больше не займемся любовью. Никогда не будет ночных разговоров в постели. Никогда я не проснусь утром в его объятиях. Он был не только моим мужем, но и лучшим другом. Много ли найдется женщин, которые могут сказать такое о том, за кого они вышли замуж?Мы загружали посудомойку, когда зазвонил мой мобильник. Я вытерла руки и взглянула на монитор.
– Это Эмерсон, – сказала я. – Ты не возражаешь, если я отвечу?
– Конечно, нет.
– Привет, Эм, – проговорила я. – В чем дело?
– Ты говорила с Ноэль? – спросила Эмерсон. По звуку было похоже, что она в машине.
– Ты за рулем? Ты в наушниках?
Я представила себе, как она держит трубку около уха, ее длинные в завитках волосы падают ей на руку.
– Если не в наушниках, я не буду с тобой разговаривать.
– Да, да, в наушниках. Не беспокойся.
– Хорошо.
После гибели Сэма я стала особенно осторожно относиться к пользованию мобильниками в машине.
– Так ты разговаривала с ней за последние два дня? – спросила Эмерсон.
– Н-ну… – призадумалась я. – Может быть, дня три назад. А что?
– Я еду туда. Я не могу ей дозвониться. Ты не помнишь, она не говорила, что собирается куда-нибудь уезжать?
Я старалась вспомнить мой последний разговор с Ноэль. Мы говорили о дне рождения, который мы с Эмерсон планировали устроить для Сюзанны Джонсон, одной из волонтеров, сотрудничавших с детской программой Ноэль… и матери Клива. Идея празднования ее дня рождения принадлежала Ноэль, но я охотно ее поддержала, так как это давало мне возможность заполнить свое время какой-то деятельностью.
– Не помню, чтобы она говорила что-то о поездках.
Йен взглянул на меня. Я была уверена, что он понимает, о ком мы говорим.
– Вот и я не помню.
– Я слышу, ты волнуешься.
Йен коснулся моей руки и выговорил беззвучно, одними губами: «Ноэль?» Я кивнула.
– Я ждала ее вчера, – сказала Эмерсон, – но она так и не появилась. Должно быть, я… Эй, – перебила она себя. – Сукин сын! Извини, машина впереди меня вдруг остановилась ни с того ни сего.
– Будь осторожнее! – взмолилась я. – Давай лучше потом договорим.
– Нет-нет. Все в порядке. – Я услышала, как она перевела дух. – В любом случае, мы с ней, наверно, просто не поняли друг друга. Но я не смогла дозвониться и решила заехать к ней по дороге из «Хот!».
Это было новое кафе, которое Эмерсон недавно открыла на набережной.
– Она, вероятно, собирает пожертвования на свою детскую программу.
– Скорее всего.
Эмерсон всегда о ком-нибудь волновалась. Она была добра и заботлива. У каждого, кто говорил с ней, на язык так и просилось слово «милая». И Дженни у нее была такая же. Как хорошо, что моя дочь и дочь моей подруги – тоже близкие друзья.
– Я в Сансет-Парк и сейчас поворачиваю на улицу к Ноэль, – сказала Эмерсон. – Попозже поговорим.
– Передай привет Ноэль.
– Обязательно.
Я закрыла телефон и взглянула на Йена.
– Ноэль вчера должна была приехать к Эмерсон, но не приехала, так что Эм хочет заскочить к ней и узнать, все ли в порядке.
– Я уверен, что все хорошо, – сказал он, взглянув на часы. – Я, пожалуй, поеду и дам тебе возможность отнести Грейс наверх какую-нибудь еду. – Наклонившись, он поцеловал меня в щеку. – Спасибо за ужин. Я заберу остальные дела Сэма через пару дней, ладно?Я смотрела ему вслед. Я хотела было подогреть для Грейс пасту, но усомнилась, что она это оценит, и, откровенно говоря, не хотела больше нарываться на ее холодность и резкость. Вместо этого я начала протирать мраморную поверхность стола и кухонной стойки – занятие, которое казалось мне успокаивающим, пока я не уперлась глазами в магнитик на холодильнике – нашу семейную фотографию. Мы стояли на набережной летним вечером не многим более года назад. Гипнотизируя взглядом свою маленькую семью, я хотела заставить время повернуть назад.
Прекрати, сказала я себе и снова решительно взялась за уборку.
Я воображала, как Эмерсон приезжает к Ноэль и передает ей мой привет. Я говорила с Ноэль два раза в неделю, но давно ее не видела – с того субботнего вечера в конце июля. Грейс была где-то с Дженни и Кливом, а я разбиралась в письменном столе Сэма. Это было мучительное занятие – перебирать вещи и документы, которых он так недавно касался сам. На полу лежали аккуратно сложенные стопки бумаг. Я должна была передать их Йену, так как не знала, какие из документов и писем относились к делам, которые вел Сэм. Йену было трудно разобраться в этих материалах. Сэм не отличался аккуратностью. У него был письменный стол типа бюро с крышкой, и мы договорились, что у него там может быть любой беспорядок, лишь бы он был скрыт от моих глаз. Я бы все отдала, чтобы увидеть сейчас этот беспорядок.
Я только позже поняла, почему Ноэль приехала в тот вечер. Она узнала от Эмерсон, что Грейс уехала куда-то с Дженни и что я дома одна, когда все остальные вокруг были парами. Лето стало тяжелым периодом, так как я не могла погрузиться в свою работу в школе или участвовать в самодеятельных постановках. Ноэль знала, что застанет меня печальной или раздраженной. Из-за этого мне было трудно находиться с кем-нибудь, кроме нее. С ней мы всегда чувствовали себя в безопасности, и она всегда была с нами, когда мы в ней нуждались.
Я пристроилась в кресле Сэма, а Ноэль – на маленьком диванчике на двоих. Она спросила меня, как дела. Когда другие задавали мне этот вопрос, я всегда отвечала «отлично». Но с Ноэль было бесполезно притворяться. Она бы все равно мне не поверила.
– Все ходят вокруг меня на цыпочках, как будто я вот-вот распадусь на части, – сказала я.
На Ноэль была длинная пестрая, голубая с зеленым, юбка и большие серьги кольцами. Она походила на рыжеватую цыганку. Она была по-своему красива. Бледная, почти прозрачная кожа. Пронзительно голубые глаза. Широкая улыбка, обнажавшая ровные белые зубы с чуть выдававшимися верхними резцами. Она была несколькими годами старше меня, и в ее длинных кудрявых волосах начинали поблескивать серебряные нити. Эмерсон и я познакомились с ней в колледже, и, хотя она была красива в своем неброском стиле, большинство мужчин ее не замечали. Но находились и другие – впечатлительные души, поэты и художники, компьютерные гении, – которые были так зачарованы ею, что с ног сбивались, проходя мимо по улице. Я наблюдала это не однажды. Давным-давно Йен был одним из таких.
