Уильям Сароян - Человеческая комедия
– Тебе нравится работать рассыльным?
– Нравится ли мне работать рассыльным? – переспросил Гомер. – Больше всего на свете. Встречаешь столько разных людей. Бываешь в самых разных местах.
– Угу, – сказал Спенглер. Он помолчал, чтобы внимательнее посмотреть на мальчика. – Как ты вчера спал?
– Хорошо, – сказал Гомер. – Я здорово устал, но спал хорошо.
– А в школе сегодня ты небось тоже немножко поспал?
– Немножко.
– На каком уроке?
– На древней истории.
– А как у тебя со спортом? – спросил Спенглер. – Из-за этой работы ты, наверно, не сможешь заниматься спортом?
– Я занимаюсь спортом, – сказал Гомер. – У нас каждый день урок гимнастики.
– Правда? – спросил Спенглер. – Когда я учился в средней школе, я участвовал в беге на двести метров с препятствиями. Был чемпионом нашей Долины. – Управляющий телеграфной конторой немножко помолчал. – Тебе в самом деле нравится эта работа?
– Я хочу быть самым лучшим рассыльным из всех, что работали в этой конторе, – сказал Гомер.
– Ладно, – сказал Спенглер. – Только не надрывайся, не торопись. Старайся доехать поскорее, но не слишком быстро. Будь вежлив – снимай шляпу в лифте, а главное, смотри не теряй телеграмм.
– Хорошо.
– Ночная работа – совсем не то, что дневная, – продолжал Спенглер. – Доставить телеграмму в китайский квартал или в город не у каждого хватит духу, но ты не бойся. Люди – везде люди. Ты их не бойся. Сколько тебе лет?
Гомер поперхнулся:
– Шестнадцать.
– Ага, понятно, – сказал Спенглер. – Ты и вчера говорил, что шестнадцать. Нам не полагается нанимать мальчиков, если им нет хотя бы шестнадцати, но с тобой я пошел на риск. Сколько тебе лет?
– Четырнадцать, – сказал Гомер.
– Что ж, – сказал Спенглер, – через два года тебе будет шестнадцать.
– Да, сэр.
– Если чего не поймешь, – сказал Спенглер, – спрашивай у меня.
– Хорошо, сэр. – Гомер помолчал. – А как у вас насчет телеграмм для пения?
– Никак, – сказал Спенглер. – Мы получаем их редко. А у тебя, кажется, довольно приятный голос?
– Я пел в пресвитерианской воскресной школе города Итаки.
– Прекрасно, – сказал Спенглер. – Именно такой голос нам и нужен. Предположим, нашего мистера Грогена поздравили с днем рождения. Как ты это передашь?
Гомер подошел к мистеру Грогену и спел:
С днем рожденья поздравляю,
Много счастия желаю
Вам я, Гроген дорогой!
– Спасибо, – сказал мистер Гроген.
– Отлично, – похвалил рассыльного мистер Спенглер. – Но тебе не полагается называть его «дорогой Гроген». Ты должен называть его «дорогой мистер Гроген». А что ты собираешься делать с твоими пятнадцатью долларами в не-делю?
– Отдам их матери, – сказал Гомер.
– Ладно, – сказал мистер Спенглер. – Считай, что ты прошел испытательный срок. И нанят на постоянную работу. Отныне ты член нашей команды. Наблюдай, слушай внимательно, гляди в оба, держи ухо востро. – Управляющий телеграфной конторой рассеянно отвернулся, а потом спросил: – Кем ты мечтаешь стать в будущем?
– В будущем? – переспросил Гомер. Он был немножко смущен, потому что всю жизнь, изо дня в день, только и делал, что мечтал о будущем, даже тогда, когда это будущее ограничивалось завтрашним днем. – Как вам сказать, – ответил он. – Точно не знаю. Но мне хотелось бы кем-нибудь стать. Может, композитором или вроде этого. Когда-нибудь.
– Прекрасно, – сказал Спенглер. – У нас для начала как раз подходящее место. Повсюду вокруг тебя музыка, настоящая музыка. Прямо из жизни, прямо из людских сердец. Ты только прислушайся к стуку телеграфного ключа. Какая красивая музыка!
– Да, сэр, – сказал Гомер.
Спенглер внезапно спросил:
– Ты знаешь булочную Чаттертона на Бродвее? На, возьми четвертак. Принеси мне два вчерашних пирога с яблоками и кокосовым кремом. Их дают два на четвертак.
– Хорошо, сэр, – сказал Гомер. Он поймал на лету монету, которую бросил ему Спенглер, и выбежал из конторы.
Спенглер поглядел ему вслед, снова впадая в ленивое, приятное, немножко грустное забытье. Когда Спенглер очнулся, он спросил телеграфиста:
– Как он тебе нравится?
– Славный малый, – сказал мистер Гроген.
– Вот и я так думаю. Из хорошей бедной семьи с авеню Санта-Клара. Отца нет. Брат в армии. Мать летом работает упаковщицей на складе. Сестра учится в колледже. Он годика на два моложе, чем надо, только и всего.
– А я вот годика на два старше, чем надо, – сказал мистер Гроген. – Значит, мы с ним поладим.
Спенглер встал из-за стола.
– Если я буду нужен, – сказал он, – найдете меня в баре Корбета. А пироги поделите между собой… – Он остановился на полуслове, не веря своим глазам: Гомер вбежал в комнату с двумя пирогами, завернутыми в бумагу.
– А ну, повтори, как тебя зовут? – Спенглер почти заорал на мальчика.
– Гомер Маколей.
Управляющий телеграфной конторой обнял нового рассыльного.
– Молодец, Гомер Маколей. Тебя-то нам в конторе и недоставало в ночную смену. Ты, наверно, самый скоростной снаряд в долине Сан-Хоакин. И когда-нибудь будешь великим человеком, если, конечно, выживешь. Смотри постарайся выжить. – Он повернулся и вышел из конторы, а Гомер так и не понял, что хотел сказать его начальник.
– Ладно, малыш, – сказал мистер Гроген, – давай пироги.
Гомер положил пироги на стол возле мистера Грогена, а тот продолжал свою речь.
– Гомер Маколей, – сказал он, – мое имя Уильям Гроген. Однако зовут меня Вилли, хоть мне и шестьдесят семь лет от роду. Я – ветеран телеграфного дела и один из последних могикан ручного телеграфа. Я также заведую ночной сменой в этой конторе и храню воспоминания о множестве ушедших в небытие удивительных миров. И я голоден. Так давай попируем и съедим эти пироги с яблоками и кокосовым кремом. Отныне мы с тобой друзья.
– Да, сэр, – подтвердил Гомер.
Старый телеграфист разломил один из пирогов на четыре части, и они стали есть кокосовый крем.
– Время от времени я буду посылать тебя с поручениями, – сказал мистер Гроген, – просить тебя спеть со мной песню или просто поболтать. В минуты опьянения я потребую от тебя глубочайшей чуткости, которой нельзя требовать от мужчин старше двенадцати лет. Сколько тебе лет?
– Четырнадцать, – сказал Гомер, – но, по-моему, у меня хватит чуткости.
– Отлично, – сказал мистер Гроген. – Придется поверить тебе на слово. По ночам я буду рассчитывать на то, что ты сумеешь заставить меня выполнять мои обязанности. Если не сумеешь растрясти, плесни мне в лицо холодной водицы, а вслед за этим мне полагается дать чашку горячего черного кофе от Корбета.
– Да, сэр, – сказал Гомер.
– Но на улице, – продолжал мистер Гроген, – действовать надо совсем иначе. Если ты узришь меня окутанным парами алкоголя, приветствуй меня и продолжай свой путь молча, не нарушая моего блаженства. Я – человек чувствительный и не люблю быть объектом сострадания.
– Холодная вода и кофе в конторе, – повторил Гомер. – Вежливый поклон на улице. Понятно, сэр.
Мистер Гроген продолжал, хотя рот его и был набит кокосовым кремом:
– Как ты думаешь, на земле станет лучше после войны?
Гомер секунду подумал, а потом сказал:
– Конечно, сэр.
– Ты любишь кокосовый крем? – спросил его мистер Гроген.
– Конечно, сэр, – сказал Гомер.
Телеграфный аппарат застучал. Мистер Гроген ответил на вызов и занял свое место у пишущей машинки, не переставая, однако, разговаривать.
– И я поклонник кокосового крема, – сказал он. – А кроме того, музыки, особенно пения. Кажется, я не ослышался и ты действительно говорил, что некогда певал в воскресной школе? Будь добр, исполни мне один из псалмов, покуда я печатаю сообщение из Вашингтона.
Пока мистер Гроген печатал телеграмму, Гомер спел ему «Твердыню в веках». Телеграмма была адресована миссис Розе Сэндовал, 1129, Джи-стрит, Итака, Калифорния, и военное министерство в ней сообщало миссис Сэндовал, что ее сын Хуан Доминго Сэндовал пал смертью храбрых.
Мистер Гроген передал телеграмму Гомеру. Потом он отпил большой глоток из бутылки, которую всегда держал под рукой в ящике своего стола. Гомер сложил телеграмму, сунул в конверт, запечатал его, положил в фуражку и вышел из конторы. Когда рассыльный удалился, старый телеграфист громко запел «Твердыню в веках». Ведь некогда и он был молод.
Глава 4
Весь мир будет мне завидовать
Музыка доносилась из дома Маколеев на авеню Санта-Клара. Бесс и миссис Маколей играли «Весь мир будет мне завидовать». Они играли эту песню для солдата Маркуса, где бы он сейчас ни был, потому что Маркус любил эту песню больше всех других. В гостиную вошла их соседка Мэри Арена, встала возле Бесс у пианино и запела. Она пела для Маркуса, который был ей дороже жизни. Маленький Улисс смотрел на них. Где-то далеко происходило что-то непонятное, ему хотелось угадать, что именно, хотя веки его и слипались. Наконец он превозмог сон и спросил:
