Мария Миняйло - Четыре оттенка счастья
Почему он умер, навсегда останется загадкой. Просто заснул и не проснулся. Когда я приехал, папа молчал, а мама не переставала выть и причитать. Бисквитик лежал у меня в комнате на полу. Какое-то время я просто стоял в дверях и смотрел на маленькое серенькое тельце своего лучшего друга. Казалось, Бисквитик просто спит... еще несколько секунд – и он откроет свои зеленые глазки и, нежно замяукав, прыгнет ко мне на руки и будет урчать и тыкаться носиком мне в ладонь... Но он неподвижно лежал, а я был не в силах пошевелиться.
– Алик, его нужно похоронить... – начал папа.
– Позже... – протянул я и шагнул в свою комнату, закрыв дверь.
Я гладил Бисквитика и тихо плакал...
«Мое маленькое, нежное существо... Почему ты умер? Глупенький серый комочек! А я сдал макроэкономику на «отлично». Прикинь! Теперь у нас с тобой куча времени... мы можем играть, вместе смотреть телик, вместе спать... Бисквитик... мой маленький котенок...»
Я прижимал его пушистое тельце к своей груди и горько плакал. Он был моим единственным другом. И пускай меня считают сумасшедшим, но я то знаю, что Бисквитик все понимал. Он понимал, когда мне плохо и когда я чем-то расстроен. Да, он не мог говорить, но он, как никто, мог понять и утешить. Просто прижаться ко мне своей шубкой, заурчать, и сразу становилось легче. Мы были лучшими друзьями. Когда я иногда плакал, он приносил мне в зубах свой любимый маленький мячик и клал его на колени. Я бросал его, а Бисквитик, словно заведенный, мог беспрерывно за ним бегать, смешно подпрыгивая и забавно мяукая. Мне всегда становилось от этого легче. Я даже начинал улыбаться, а иногда и смеяться. Бисквитик это знал и всегда так делал. Пускай все думают, что он не мог говорить... Но он мог. Когда я с ним разговаривал, рассказывая о том, как прошел день, он всегда мяукал в ответ. Порой тихо, иногда активно... даже громко... Считайте меня сумасшедшим, но моим самым лучшим другом был серый кот Бисквитик с кривым обрубком вместо хвоста...
Мама не пошла с нами хоронить Бисквитика. У нее был нервный срыв... поднялось давление, кружилась голова, глаза опухли от слез... Одним словом, она осталась дома. Единственное, за что маме спасибо, она пожертвовала свою любимую деревянную шкатулку, в которой мы похоронили Бисквитика. Я сразу отказался от папиной идеи хоронить его в кульке. Он ведь был моим лучшим другом, а друзей не хоронят в кульках... Тогда мама, захлебываясь рыданиями, высыпала из своей большой деревянной шкатулки бусы и протянула ее мне, сказав: «Хороните его в этом...» Мама ведь тоже любила Бисквитика.
Мы хоронили его, а я молчал... просто молча смотрел, как его маленькое серое тельце, бережно уложенное в мамину любимую шкатулку из-под бус, скрывается под слоем рыхлой земли у нас во дворе ...и не осталось ни следа от того существа, которое столько лет было с нами... Разве что еще не убранный со вчера кошачий туалет и пара-тройка задранных игрушек...
Когда мы вернулись, мама уже спала. Я закрылся у себя в комнате и долго вертел в руках его любимый зеленый мячик... Потом позвонила Лиля, моя девушка. Она долго о чем-то говорила, пока, наконец, не сказала то, зачем, собственно, и звонила...
– Алик, нам нужно расстаться...
– Почему?
– Ну... как тебе сказать... в общем... – а дальше следовал бессвязный набор слов... короче, всякая ерунда. Она разлюбила, встретила другого... Дай Бог счастья...
– Ну... поцелуй от меня Бисквитика... – она еле слышно смеется...
– Он умер... – говорю я и вешаю трубку.
Лиля названивает, пытается связаться... «Да пошла она!» – думаю я.
Сижу и кручу в руках маленький зеленый мячик... Лиля... Лилька... столько лет коту под хвост... Бисквитик... Я засыпаю...
Часть ІІІ
Мамин ковер испорчен!
А через неделю после того, как умер Бисквитик, я подрался с дядей Валерой. У дяди Валеры пятеро детей от разных жен. Троих из них я никогда даже не видел. Дядя Валера – родной брат моего отца. Мама уже много лет с ним не разговаривает, а папа его презирает... а я на него похож... за что, думаю, папа порой меня ненавидит.
Дядя Валера из тех людей, которые любят только себя. За что, собственно, родители его и не воспринимают. А мне он нравится. По крайней мере, он живет именно так, как ему хочется, а не так, как правильно.
Дядя Валера пришел к нам в гости. Мама была недовольна, а папе не оставалось ничего другого, как предложить пропустить рюмочку-другую. Как-никак он ведь его брат. Они долго общались, пока, наконец, дядя Валера не вручил папе приглашение на свою пятую свадьбу. Папа даже не удивился, просто пожал плечами и опрокинул очередную рюмку.
– Этой-то сколько? – наконец спросил отец.
– 19, – ответил дядя Валера, ухмыльнувшись.
– Ну да... кто бы сомневался. В поздние дочери тебе годится, – заключил папа, закурив.
– Зато в постели – бомба! – дядя Валера зашелся заразительным смехом.
Несколько минут он весело хохотал, наслаждаясь папиным недовольством и предвкушая мамино негодование, когда она узнает. Мне нравилось это его качество. Ему было наплевать на все предрассудки и нормы этики. Он жил так, как хотел, и ни у кого не спрашивал, хорошо это или плохо.
– Приходи и малого своего тащи. Ну что, Алик, обрадуешь дядю своим присутствием?
– Да, наверное... – протянул я, не выразив особого энтузиазма.
– Что это за ответ?! – резко выпалил дядя Валера.
– Если папа пойдет, то и я пойду...
– Господи, Алик, сколько тебе лет? – спросил он, окинув меня презрительным взглядом.
– 21.
– Да я в 21 уже второй раз разводился!
– И ты считаешь, этим стоит гордиться? – спросил отец.
– Вопрос не в этом! Алик, в 21 год пора было бы уже повзрослеть и самостоятельно принимать решения, – он ехидно улыбнулся.
– Если папа пойдет, то и я пойду... – повторил я как заведенный.
– Ты такая же мямля, как и твоя мамаша!
– Валера, если ты сейчас же не прекратишь, я попрошу тебя покинуть этот дом! – папа жестко осадил брата, а потом, строго посмотрев на меня, буркнул что-то вроде «Шел бы ты к себе в комнату...».
Я молча спрыгнул с подоконника, на котором до этого сидел, и направился к двери, но уже перед самым выходом дядя Валера схватил меня за руку и злобно прошептал: «Меня в 21 год по крайней мере не лупил собственный папаша... А если бы и лупил, уж я бы его не боялся... мямля...».
...После этого я ударил дядю Валеру. Вложив всю свою ненависть и злобу в этот удар, я разбил ему нос... папа замер, а дядя Валера упал со стула... бутылка разбилась, из комнаты выбежала мама... она закричала. Поднявшись, он тоже меня ударил... разбил мне лицо... я упал... он бил меня ногами... папа молчал, мама кричала. Он бил меня, но мне не было больно... Было до боли обидно! Я схватил со стола нож и пырнул им в ногу дядю Валеру... мама потеряла сознание... дядя Валера закричал... папа ударил меня по лицу... я ушел к себе в комнату...
Я сидел на диване и сплевывал кровь на ковер. Выковыривал из носа сгустки и размазывал по маминому любимому узорчатому ковру. Из кухни доносились крики дяди Валеры, мамин плачь... иногда я слышал папин голос, но редко. Потом дядя Валера ушел. На миг в квартире стало тихо, а потом ко мне зашли родители.
– Пойди умойся, – презрительно произнес отец.
Уже в ванной я ужаснулся, увидев собственное отражение. Вся физиономия была в крови... кровь потоком шла из носа, а в глазах полопались сосуды... кое-как умывшись, я вернулся в комнату. Они меня ждали.
– Мы поговорили с мамой и решили, что тебе нужна профессиональная помощь, – сказал отец, поглаживая маму по плечу. Она плакала.
– Вы хотите запихнуть меня в психушку? – равнодушно спросил я.
– Нет. Но тебе не помешает консультация специалиста... Алик, ты понимаешь, что сегодня вел себя неадекватно? – папа выжидающе смотрел на меня.
– Нет, не понимаю... хотя, думаю, вы правы... со мной, наверное, что-то не так, – я лег на диван, ощущая, как кровь медленно стекает по горлу...
Они уже собрались уходить, но я окликнул маму.
– Мама, мне плохо... – она долго на меня смотрела, а потом, закрывая за собой дверь, небрежно кинула: «Помой ковер».
Я лежал на диване, захлебываясь собственной кровью, и хохотал. Мне было неимоверно весело. Все-таки жизнь – забавная штука. Даже маме плевать. Как, впрочем, и всем остальным. Только Бисквитику было не все равно... Но это было тогда, а сейчас я лежал на диване с разбитой физиономией и глотал собственную кровь, потому что мама бы очень злилась, если бы я и дальше продолжал заплевывать ее ковер...
Ночью я рвал кровью. Мамин любимый ковер был окончательно испорчен...
Часть IV
Дорога на юг
Со смертью Бисквитика все кардинально изменилось. Почему? Да потому, что я его любил, потому, что он меня понимал... потому, что он был моим другом. А когда мы похоронили его в деревянной шкатулке, все как-то утратило смысл. Хотя и смысла-то никогда особого не было. Было просто унылое существование... А он вносил в него смысл. Но он умер, и мы похоронили его в деревянной шкатулке из-под маминых бус.
