Луиза Уолтерс - Чемодан миссис Синклер
– Ян… простите. Я как-то не подумала, что вы женаты.
Мысленно Дороти отчитывала себя за несносное поведение. Да, он женат. И что тут удивительного? Неужели она думала, что такой мужчина, как Ян, ходит в холостяках? Ну и глупости же лезут ей в голову!
– Нет. Я был женат.
– Ваша жена умерла?
– Нет. Она моя ровесница. Нам было по восемнадцать, когда я влюбился в красивую девушку и решил на ней жениться. Мама была категорически против, но что нам родительские запреты? Мы любили друг друга и поженились.
– Что же тогда случилось?
Дороти все-таки задала этот вопрос, но шепотом, едва различимым среди шелеста деревьев.
– Несколько месяцев мы прожили счастливо. У нас был уютный домик. А потом… потом оказалось, что одного меня ей мало. Она была неугомонной. Ей хотелось большего. Других мужчин. Она стала встречаться с другими за моей спиной. Спала с ними. Когда я узнал, то сильно разозлился. Я чувствовал, что меня предали. Я кричал на нее, а потом выгнал из дома. Мне было невыносимо оставаться в том доме одному. Я пошел служить в военно-воздушные силы. Больше я ее не видел. Мы развелись. Она вернулась к отцу.
– Досталось же вам, Ян. Должно быть, вы тяжело переживали. Я знаю, каким уязвимым бывает мужское самолюбие.
– А по-моему, женская любовь еще уязвимее.
– Вы говорите про всю любовь?
– Нет. Бывает крепкая любовь, которая не разламывается.
– Не ломается, – поправила его Дороти и тут же пожалела о своих учительских замашках. – Значит, вы были несчастны в любви?
– Как и вы.
– Да. Все может сломаться. Я это поняла и приняла. Верить полностью нельзя никому и ничему. Обязательно обманетесь.
– Думаете, нельзя?
– Почему бы нам не поговорить о чем-нибудь повеселее? Кстати, девочки без ума от вашего патефона. Каждый вечер заводят. Танцуют, поют. Кружатся по комнате, забыв обо всем. Даже о том, как устали за день. Вы сделали нам поистине бесценный подарок.
– А что делаете вы, когда они танцуют?
– Шью. Правильнее сказать, штопаю и перешиваю. У Нины – той, что повыше и покрепче, – волчий аппетит. Мне чуть ли не каждую неделю приходится что-нибудь расставлять и расширять. В Лондоне она жила впроголодь. Видимо, из бедной семьи.
– Наверное, еще и многодетной?
– У нее двое старших братьев и младшие брат с сестрой. Скорее всего, близнецы. Я ей так завидую! Близнецов вывезли из Лондона в Уэльс. Нина пытается писать им письма, но я вынуждена ей помогать. Она читает с трудом, а уж пишет… Говорит, что скучает по Лондону, но я сомневаюсь. По-моему, она была рада уехать оттуда. Зачем тогда записываться в Земледельческую армию, если тебе так нравится в городе? – Дороти резко замолчала, поймав себя на том, что говорит слишком быстро и как-то бессвязно. – А вы, наверное, любите городскую жизнь? – спросила она.
– Я не жил в большом городе. Вы жили?
– В детстве я жила в Оксфорде. Как там было шумно и людно. Мне это не нравилось. А ведь в моем детстве еще не было такого количества автомобилей.
– Доротея, сколько вам лет?
– Мне… ну, раз уж вы спросили… тем более что вы сказали мне ваш возраст, я назову свой. Мне тридцать девять. В ноябре исполнится сорок.
– Молодая женщина.
– Не льстите. Я женщина далеко не первой молодости. И слишком старая, чтобы рожать детей. Наверное, с Сидни я допустила ошибку. После стольких выкидышей… нужно было бы задуматься. А я допустила эту беременность. Какая глупость с моей стороны. Вот меня и наказали.
– Кто наказал? – Голубые глаза Яна неотрывно смотрели на нее.
– Не знаю. Может, моя мать. Наверное, наложила на меня заклятие.
– Вы что, серьезно?
Теперь его глаза искрились весельем. Он явно посчитал ее слова шуткой.
– Нет, конечно. Но она ведьма.
– Почему вы ее так называете?
– Потому что она не имела права становиться матерью. – Дороти встала и принялась убирать со стола. Ян тоже вскочил, намереваясь ей помочь. – Я сейчас удивляюсь, как могла столько лет жить с матерью под одной крышей. Она была неисправимым человеком. Мы уже шесть лет как не общаемся. Я уезжала от нее со скандалом. Она была невероятно зла на меня.
– Из-за вашего решения выйти за Альберта?
– Да. Я покинула ее дом… наш дом, чтобы выйти за человека «ниже себя». Моя мать не могла этого вынести. Она все еще живет в Викторианской эпохе. К счастью, на самом деле мы живем в тридцатые годы. Теперь уже в сороковые. Иные времена, иные женщины. Какие там «правила приличия»! Взять моих девочек. Бывает, я просто удивляюсь их бесстыдству. Но я их не обвиняю. Жизнь у нас одна. А времена сейчас тяжелые и страшные. Одному Богу известно, чем все это закончится. – Дороти взяла поднос и, прежде чем уйти в дом, спросила: – Хотите еще чая?
Она решительно отказалась от помощи Яна, предложив ему сидеть и наслаждаться спокойствием воскресного дня. Заварила свежий чай, налила в молочник молока и добавила в сахарницу сахара. Сегодня она не собиралась экономить. Даже успела слетать наверх и посмотреться в зеркало на комоде. Может, подкрасить губы? Подумав, Дороти решила этого не делать.
Вернувшись в сад, она нашла Яна на траве. Он лежал, скрестив ноги и упираясь затылком о руку. В другой он держал травинку, которую покусывал. Увидев Дороти с подносом, Ян широко улыбнулся.
– Вам хорошо здесь? – спросила она.
Дороти была ошеломлена. Чем именно – она не понимала. Возможно, тем, что Альберт вообще не знал, что такое беззаботность. За все годы их совместной жизни она не видела, чтобы он вот так лежал в саду, покусывая травинку.
– Мне здесь очень хорошо, – ответил Ян и тут же спросил: – Доротея, а вы боитесь этой войны?
– Я надеялась, что войны не будет. Мы ведь все надеялись?
– Да. Но реальности нет дела до наших надежд. Все чувствовали: рано или поздно война обязательно начнется. И теперь она началась, и нам снова приходится воевать. За свободу. За право жить.
– Я надеюсь, мы победим. Мы все надеемся. Каким образом? Не знаю. Но наше правительство наконец зашевелилось. Наконец-то Черчилль взял руководство на себя… Теперь начнутся настоящие дела. Вы, наверное, чувствуете это у себя на аэродроме. Я вчера краем уха слышала, что скоро польским летчикам разрешат участвовать в сражениях. Но нам все равно нужно чудо. Вы согласны?
– Вы правы. Нам нужно чудо. Война только разгорается. Гитлера так просто не остановить.
– А как, по-вашему, оно произойдет? Чудо?
– Не знаю, – ответил Ян, и первый раз в его голосе прозвучала грусть.
– Вам бывает страшно?
– Ненависть подавляет страх. А мое сердце полно ненависти к нацистам. Я хочу их убивать. Величайшее наслаждение… нет, одно из величайших наслаждений в моей жизни – это убивать нацистов.
– И вы уже их убивали?
– Да.
– Вы серьезно? Совесть вас не мучила?
– Нет. Не мы начали эту войну, а они. Я мстил этим чудовищам за мою родину. Они вломились на нашу землю. Они убивали тех, кто им ничем не угрожал. Детей. Женщин. Таких людей, как вы, которые мирно работали на полях или огородах. Нацисты расстреливали их на земле и с воздуха. Из-за них я был вынужден покинуть Польшу. Так что пусть не ждут от меня пощады. Они разрушают мою страну, а потому я их убивал и буду убивать.
– Понимаю. Простите меня, Ян, за мой вопрос. Все это так мрачно и ужасно. А посмотреть на наших солдат, что возвращаются из Франции… Газеты могут преподносить это как угодно, но ведь мы там потерпели поражение. Вы согласны?
– Поражение? Нет. Это тактическое отступление. Я слышал такое мнение. И не стоит забывать, что многих солдат удалось спасти. Потом их перегруппируют, заново вооружат – и наступление повторится. Я и мои соотечественники – мы не считаем, что потерпели поражение. Нам пришлось бежать из Польши, но не из страха за свою шкуру. Чтобы воевать с мразью, захватившей нашу страну… Доротея, вас испугали мои воинственные речи? – Ян сел и откинул изжеванную травинку.
– Нет. Не испугали. Я уже давно ничего не боюсь. В моей жизни было предостаточно страхов. Самые худшие из них осуществились. Потом я словно избавилась от заклятия. С тех пор во мне нет страха.
– Суровые слова. Особенно для женщины.
– Я устала, только и всего.
– Устали от жизни?
– Похоже, что да. Меня уже ничто не шокирует, не удивляет и не радует.
– Неужели ничего?
Ян пододвинулся к ней, сев возле ног, словно пес, жаждущий внимания.
– А разве вам не знакомо это чувство? – спросила Дороти.
– Знакомо. Но оно мне не нравится. – Увидев, что Дороти пожала плечами, Ян нахмурился. – А вам нравится? Тогда вы… В польском языке есть слово «cynik». В английском у него такое же значение?
– Да. Только я не циник.
– Судя по вашим рассуждениям, вы довольно cyniczny. Но это вполне объяснимо. Тяжелые времена меняют наше восприятие, делая его жестче. Война есть война. А наша жизнь целиком состоит из больших и малых сражений. Никто не станет вас осуждать.
– Осуждать? За что?
