Мария Семпл - Куда ты пропала, Бернадетт?
От кого: Бернадетт Фокс
Кому: Манджула Капур
Никто не скажет, что я не пыталась. Но я просто не в силах этого вынести. Я не могу ехать в Антарктиду. Как это все отменить, я не представляю. Но я в нас верю, Манджула. Вместе мы можем все.
* * *От папы доктору Джанелле Куртц, психотерапевту клиники «Мадрона Хилл»Дорогая доктор Куртц!
Моя подруга Ханна Диллард – ее муж Фрэнк проходил лечение в «Мадрона Хилл» – очень вас хвалит. Насколько я понимаю, Фрэнк страдал депрессией. Пребывание в вашей клинике сотворило с ним чудо.
Я пишу вам, поскольку глубоко обеспокоен состоянием своей супруги. Ее зовут Бернадетт Фокс, и, боюсь, она серьезно больна.
(Прошу прощения за жуткий почерк. Я сижу в самолете, ноутбук разрядился, и приходится впервые за несколько лет писать от руки. Я тороплюсь; мне кажется, важно записать все по свежим следам, пока не стерлись из памяти детали.)
Начну издалека. Мы с Бернадетт познакомились двадцать пять лет назад в Лос-Анджелесе. Архитектурная фирма, в которой она работала, перестраивала анимационную студию, в которой работал я. Мы оба родом с восточного побережья, оба учились в частных школах. Бернадетт была восходящей звездой. Меня пленили ее красота, общительность и беззаботность. Мы поженились. Я разрабатывал идею компьютерной анимации, и мою компанию купил «Майкрософт». У Бернадетт возникли какие-то сложности с домом, который она возводила, и она вдруг объявила, что уходит из фирмы и вообще порывает с архитектурой. К моему удивлению, именно она стала локомотивом нашего переезда в Сиэтл.
Жена полетела туда первая, смотреть дома. Позвонила и сказала, что нашла идеальный вариант – женскую школу «Стрейт-гейт» на Холме королевы Анны. Мало кому пришло бы в голову назвать домом полуразрушенную исправительную школу. Но только не Бернадетт, она была полна энтузиазма. А Бернадетт и ее энтузиазм – это как бегемот и вода: встаньте между ними, и будете затоптаны.
Мы переехали в Сиэтл, я с головой ушел в работу в «Майкрософте». Бернадетт забеременела, но у нее случился выкидыш, а потом еще и еще. Через три года ей удалось сохранить беременность. Прошел первый триместр; в начале второго ей предписали постельный режим. Дом, который она своими чарами собиралась превратить в человеческое жилье, по понятным причинам стал чахнуть. Крыша текла, дули странные сквозняки, а сквозь доски пола то и дело что-нибудь прорастало. Я боялся за здоровье жены – ей не нужен был ремонт с его стрессом, ей нужен был покой. Так что мы ходили по дому в куртках, в дождь таскали кастрюли, а в гостиной держали секатор. Это было даже романтично.
Наша дочь Би родилась недоношенной. Она была вся синяя. У нее диагностировали синдром гипоплазии левых отделов сердца. Наверное, рождение больного ребенка может либо крепко спаять семью, либо развалить ее. В нашем случае не произошло ни того ни другого. Бернадетт с головой ушла в заботы о Би, а я стал работать еще больше, называя это партнерством: Бернадетт принимает решения, я их оплачиваю.
К первому классу Би совершенно выздоровела, хоть и оставалась маленькой для своего возраста. Я надеялся, что теперь-то Бернадетт вернется к своей архитектурной практике или по крайней мере отремонтирует дом. Щели в крыше уже превратились в зияющие дыры, а окна с небольшими трещинами – в панно из картона и изоленты. Раз в неделю садовник стриг траву под коврами.
Дом в прямом смысле слова обращался в прах. Как-то мы с пятилетней Би играли в ее комнате в ресторан. Она приняла у меня заказ и стала увлеченно готовить на игрушечной кухне, после чего принесла мне «обед» – нечто мокрое, коричневое, пахнущее землей, но мягче. «Я его выкопала», – с гордостью заметила Би, показав на деревянный пол. От сырости он так прогнил, что его можно было копать ложкой.
Но даже когда Би пошла в школу, Бернадетт не проявила никакого интереса ни к ремонту дома, ни к любой другой работе. Всю свою энергию, когда-то щедро расходуемую на архитектуру, она теперь направила на то, чтобы на все лады, разражаясь часовыми тирадами, ругать Сиэтл.
Перекрестки с пятью углами. Когда Бернадетт в первый раз высказалась по их поводу, это выглядело более чем уместно. Сам я не обратил внимания, но в Сиэтле действительно масса перекрестков, в которые втекает лишняя улица, из-за чего приходится стоять на светофоре гораздо дольше. Конечно, эта тема достойна беседы мужа и жены. Но когда Бернадетт во второй раз завела ту же песню, я поинтересовался, желает ли она добавить что-то новое? Но нет. Она просто жаловалась с удвоенной силой. Велела мне спросить у Билла Гейтса, почему тот до сих пор живет в городе с такими нелепыми перекрестками. Потом она спросила, спросил ли я его. Некоторое время спустя она раздобыла где-то карту старого Сиэтла и объяснила, что в этом городе шесть разных дорожных сетей, которые со временем переплелись как бог на душу положит, без генерального плана. Однажды по дороге в ресторан она сделала огромный крюк, чтобы показать мне место, где встречаются три такие сети: там на одном перекрестке сходится семь улиц. А затем засекла, сколько мы простояли на светофоре. Беспорядочная планировка Сиэтла стала ее пунктиком.
Она могла спросить у меня ночью:
– Элджи, ты не спишь?
– Теперь не сплю.
– А Билл Гейтс знаком с Уорреном Баффетом? Это же Баффет владеет кондитерской фабрикой «Сиз Кэнди»?
– Вроде как.
– Отлично. Потому что ему следует знать, что творится в местном супермаркете. Ты в курсе, что «Сиз Кэнди» бесплатно раздают конфеты? А все местные бродяги в курсе.
И сегодня мне пришлось полчаса простоять в очереди с бомжами и наркоманами, которые ничего не покупали, просто требовали бесплатную конфету, а потом опять вставали в конец очереди.
– Ну не ходи больше в «Сиз Кэнди».
– Не пойду, можешь не сомневаться. Но если ты увидишь в «Майкрософте» Уоррена Баффета, ты должен ему сказать. Или покажи его мне, я сама ему скажу.
Я пробовал не обращать внимания, переводил разговор на другую тему, просил ее перестать. Ничего не помогало, особенно в последнем случае – тирада просто удлинялась минут на десять. Я чувствовал себя загнанным зверем.
Не забывайте, что первые несколько лет жизни в Сиэтле Бернадетт была либо беременна, либо приходила в себя после выкидыша. Я считал, что ее капризы – результат гормональных скачков или способ справиться с горем.
Я советовал ей подружиться с кем-нибудь, но в ответ получал лишь раздраженную отповедь: дескать, она пыталась, но ее никто не любит.
Говорят, в Сиэтле завести друзей труднее, чем в других местах. Есть даже такое понятие: «замороженный Сиэтл». Мне не довелось испытать на себе, что это такое, но коллеги утверждают, что оно и в самом деле существует, а связано с тем, что в жилах здешних жителей течет кровь скандинавских предков. Может, поначалу Бернадетт и вправду было нелегко. Но на протяжении восемнадцати лет питать необъяснимую ненависть к целому городу?
Доктор Куртц, у меня очень нервная работа. Порой, приходя утром к себе в кабинет, я чувствую себя донельзя измотанным. В конце концов я стал ездить на работу на корпоративном автобусе: это позволяет мне улизнуть из дому на час раньше и избежать утренней филиппики.
Я не собирался писать такое длинное письмо, но вид из окна самолета настраивает на сентиментальный лад. Позвольте перейти ко вчерашним событиям, из-за которых я к вам и обращаюсь. Я шел обедать в компании коллег, и одна из них, заглянув в окно аптеки, увидела там Бернадетт, спящую на кушетке. По каким-то причинам она была одета в рыбацкий жилет. Это было особенно странно, потому что Бернадетт в пику всеобщему кошмарному вкусу одевается подчеркнуто стильно (не буду излагать ее соображения об одежде наших знакомых). Я влетел в аптеку. Бернадетт проснулась и как ни в чем не бывало заявила, что ждет, чтобы ей вернули рецепт на галоперидол.
Доктор Куртц, не мне вам объяснять, что галоперидол – антипсихотик. Значит ли это, что моя жена лечится у психиатра? Или она достает препарат незаконно? Я не имею об этом ни малейшего понятия.
Я так встревожился, что перенес деловую поездку, чтобы поужинать вдвоем с женой. Мы встретились в мексиканском ресторане. Как только сделали заказ, я сразу заговорил про галоперидол:
– Не ожидал увидеть тебя в аптеке.
– Тссс!
Бернадетт, оказывается, подслушивала разговор за соседним столиком.
– Они не знают, чем буррито отличается от энчилады! – Она так напрягала слух, что черты ее лица заострились. – Боже мой! Они не слышали про моле. Как они выглядят? Не хочу оборачиваться.
– Обыкновенно.
– Что значит «обыкновенно»? На кого они похожи? – Она не выдержала и быстро оглянулась. – Да они сплошь в татуировках! Ха, ты настолько крут, что расписал себя от макушки до пят, но путаешь энчиладу с буррито?
– Насчет сегодня, – начал я.
