Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего
Я не подозревала, что столько берлинцев посещают оперетту. Зачем им выслушивать проблемы этой Марицы, своих что ли мало? Сама я здесь никогда не была. Я думала, что «Комише опер» давно превратили в гей-клуб. Шучу. На самом деле, я думала, что они показывают здесь такие спектакли, на которые стыдно приходить с родителями, а без родителей приходить неинтересно.
«Ты только посмотри, как подходит интерьер к твоему платью! Жаль, что мы не взяли фотоаппарат, но я могу щелкнуть тебя мобилкой, ты только посмотри – богатый красный цвет и золотистое освещение!» «Бриг, прекрати!» Мы вышли в холл. «Ух ты, это ж надо. Привет!» И я увидела его. Венгра из квартиры Дерека. Который превращает себя в сосисочно-колбасный персонаж. И снова забыла, как его зовут. Наверное, его сюда привела тоска по родине. «Привет», – сказала я. «Какое пафосное платье! Ты в нем похожа на авторский обелиск». Думаю, что это был комплимент. «Не успела переодеться после кремации». «Марта, зачем ты заставляешь человека смущаться, лучше познакомь нас!» Бригитта в своем репертуаре. Зачем ей все эти знакомства? «Это… эээ». Господи, слава Богу, что я хотя бы помню, как звать эту парочку. «Короче, – знакомься, – Бригитта, Манфред, мой брат и его жена».
«Штефан! Очень приятно. Манфред, поздравляю вас с наградой, вчера мы с вашей сестрой как раз говорили о вас. Мне бы очень хотелось посмотреть на ваши работы, я слышал, что была выставка фотографий ваших объектов, если можно так выразиться…» Манфред поплыл. Я хмыкнула. Хмыкающий обелиск. Впечатляет!
«Ты с ним спала? Этот венгр – красавчик, похож на героев комиксов». Неуемная Бригитта. «Что ты мелешь?» «Если ты не помнишь имени мужчины, это значит, что ты с ним переспала. Если бы ты с ним работала, учила его или что-то в этом роде – ты бы помнила, как его звать. У меня всегда так. Если я знаю мужчину, но не могу припомнить, как его зовут, это значит, что я с ним спала». «Вот этого звать Манфред», – услужливо подсказала я, махнув рукой в сторону брата. «Дурында», – хихикнула Бригитта и легонько ткнула меня своим маленьким кулачком. Она никогда не обижалась на мои шутки. Не знаю почему, может, она их не понимала, может, считала, что я не в своем уме и не нужно меня злить, или родители воспитали ее так, что к любым родственникам, пусть даже придурковатым, нужно относиться дружелюбно.
«Девочки, начинается спектакль! Марта, почему ты никогда не знакомишь меня со своими такими симпатичными приятелями? Человек, который разбирается в искусстве, это невероятно, поразительно!» Хорошо, что я не человек от искусства. Постоянно зависеть от мнения посторонних людей – не для моей психики. Боже упаси. Юристом быть лучше, стоит только посмотреть на клиента чуть пристальнее, как у него начинается зуд.
«Это ты жужжишь?» Манфред – мастерский шептун. У него вообще уникальная дикция, лучше, чем у дикторов «Немецкой волны». «Мобилка. Это мать». «Ну напиши ты ей смс, что мы в оперетте». Так я и сделала. Мать не спросила, что мы там делаем и что слушаем. Она написала: «Завтра будьте дома. Приедем с отцом утром. Нужно поговорить. Марта, никаких журналистов, никаких расследований, по крайней мере, до нашего приезда. Отец хочет все объяснить. Целую, мама». Тасилло в этот момент выводил:
«Эй, цыган, эй, цыган, песню мне пой!
Сердце мне песней успокой.
Ну, пой, ну, пой, цыган, пой цыган, песню мне пой!
Чтоб душа рыдала с тобой».
Я его понимала, наверное, как никто другой.
Глава шестая
Первый раунд выиграл отец. Я знала, что в его случае «поговорить и объяснить» всегда превращается в предъявить обвинение, защититься и, обязательно, осудить. Святая процессуальная троица. Иначе он общаться просто не умел и не хотел. Когда я добралась до квартиры родителей, а это было около восьми утра, они уже приехали, распаковались и пили кофе с ароматным печеньем, которое испекла Розамунда Баварская. Манфреда пока не было. Мы с ним не созванивались, я понимала, что это тоже было моей ошибкой, так как отец и мать выступали одним фронтом. Это было понятно даже по тому, как они оделись.
Несмотря на то что отец вершил правосудие, скрываясь под мантией, одежду для каждого процесса он подбирал тщательно. Мне это прекрасно было известно. Сейчас он был одет в кофейный джемпер, из-под которого виднелась рубашка в тонкие розовые и кофейные полоски, коричневые классические брюки, необходимый акцент он сделал на галстуке. Это для того, чтобы что-то стало раздражителем для собеседника. Галстук был цвета, который я звала – голубиный. Сине-серо-зелено-сиреневый. С отливом. Он выполнял функции не только раздражителя, а еще и отвлекал от того, что именно говорит тот, кто его надел. Ты вынужден был смотреть не в глаза собеседнику, а на этот чертов галстук. Не успела я подумать, что со мной такие фокусы не пройдут, как тут же поняла, что уже пропустила мимо ушей его слова, так как таращилась именно на галстук.
«Что? Извини, я тебя не услышала». Отец посмотрел на меня с иронией. Всегда приятно, когда срабатывают твои штучки. Он будто говорил, кроме того, что ты, девчонка, позволила себе опоздать, ты еще имеешь наглость не слушать, что я тебе говорю. Иногда взгляд отца выдержать было невыносимо, с другой стороны, а чего можно ожидать от человека, который каждый день имеет дело с лжецами? Даже когда отец молился перед обедом, создавалось такое впечатление, что он собирается не вымаливать, а судить. Что само по себе выглядело кощунством.
«Я думаю, что нужно подождать Манфреда, он должен вскоре быть». Вот оно как. Они знают, когда должен быть Манфред, то есть они только что ему звонили. «Марта, бери печенье, Роззи оно удалось!» Мать улыбнулась мне, но оставалась по левую сторону от отца. Она так делала всегда в важные моменты, хотела слышать, как бьется его сердце. Знала она о деде или нет? «Спасибо». Печенье я взяла. Не буду отказываться от вкусненького. Мать была в грязно-розовых широких брюках и льняном пиджаке кофейного цвета.
«Марта, я увидел в шкафу вещи отца, но не трогал их. Сейчас я могу на них посмотреть, или подождем Манфреда?» «Смотри. Вообще-то они твои больше, чем мои». «Спасибо». Мы продолжали молчать, меня уже из-за этого ожидания поташнивало и трясло, будто стоишь за дверью операционной и ждешь, когда кто-то оттуда выйдет.
Первым в гостиную вбежал Тролль. Он потыкался носом в мои щиколотки, а потом зашелся от счастья у ног родителей. Запустил нос в штанину матери и захлебнулся от азартного лая, будто загнал в эту штанину лисицу. Смешной. Это он просился на руки. Манфред и Бриг выглядели замечательно. Вот интересно, я до сих пор продолжаю свою сестрину подростковую игру: закрываю один глаз, тогда я не вижу Бриг, и подставляю к брату других его подруг, в том числе и Ханну. Бриг почти всегда выиграет. Сегодня она выиграла точно, ей очень к лицу осенние цвета.
Начались объятия. Я никогда не обнимаюсь с отцом и мамой, хотя вижу их не чаще, чем Манфред, но только он и его жена способны обниматься с родственниками так естественно, гармонично, уместно.
Я так не умею. Обнять человека для меня проблема, я не знаю, какую руку занести первой, как прижимать человека к себе, похлопывать по спине или нет – объятие вызывало у меня множество вопросов. Возможно, когда у меня будет ребенок, я научусь обнимать. А пока я пощекотала Тролля за ухом, он чихнул и начал требовать печенье. Тролль почти никогда не выглядит растерянным и знает, чего он хочет от жизни. Надо сказать, он не капризный и не привередливый, если ему вместо печенья дадут корочку черного хлебушка, он умеет чувствовать себя счастливым и в этом случае. По крайней мере, умеет держать марку и счастливое выражение мордочки.
Объятия закончились, начался тихий обмен впечатлениями и новостями. Я чувствовала себя дурочкой. Отец предложил мне включить кофеварку и заварить чай. «Ты же понимаешь, мать их просто так не отпустит». И это он просчитал.
Пока занималась приготовлением кофе и чая, заметила, как отец рассадил всех по своему плану. Черт. Я допускаю ошибки. Может, перестать испытывать враждебность к нему? Они с мамой сидели рядом, возле матери пристроился Тролль. За ним Манфред и Бриг. Все они будто выступали на одном фланге. Мое кресло стояло на другом. И передвинуть его было невозможно.
«Вроде все в порядке. Марта, так ты позволишь?» – начал отец. Ну уж нет. «Ты знаешь, папа, поскольку вы расселись как почтенная судебная коллегия, а я здесь чувствую себя как обвиняемый, начинать буду я, если ты не против. Без твоего вступительного слова мы обойдемся, ничего страшного». Мать пришла в негодование, конечно. «Доченька, это ты нас обвиняешь!» При этом она махнула рукой в сторону супружеской пары и Тролля, мама – мастерица обрастать связями и партнерами. Отец пожал плечами.
Мне мешало говорить что-то, давящее на меня в животе. Непереваренная ненависть, враждебность, страх, обида, беспомощность. От всего этого нужно было избавиться, но понимать, что нужно что-то сделать, не значит – знать, как это делается. «Так начинай же, доченька». Отец видел, в каком я состоянии, надо признать, что победных интонаций в его голосе я не услышала, он мне сочувствовал, а это было еще хуже. Я заметила, что никакой вины он не чувствует, возможно, ее и нет?
