Сара Маккой - Дочь пекаря
– У вас есть бумаги? Гражданство или виза?
– Нет, виза нет.
– Вы не можете здесь оставаться без гражданства и без визы. Откуда вы?
– Para mis niños[26], – повторила она.
– Вы – нелегальный мигрант. Я знаю, что вы это понимаете. Вы одна или с кем-то? Вы с группой приехали? Вас кто-то привез?
Мексиканка закрыла лицо и расплакалась.
Он вздохнул. Женщина, скорее всего, отдала «койоту» все до последнего песо. Тот перевез их через границу и бросил или посадил в машину и велел подождать. В любом случае, последние две недели они явно жили в аду: пустыня, грязь и жара, голод и страх. А теперь разбиваются все мечты о нормальной жизни для нее и ее детей. Она предпочла бы остаться в машине и умереть на американской земле, лишь бы обратно не отправили. Он это видел уже сто раз: отчаяние оправдывает самые невероятные вещи.
– Сеньора, – попытался успокоить Рики, – здесь, – он показал на машину, – не место для детей. Это неподходящий путь. – Он распахнул дверь. – Выходите.
Женщина взяла его за руку:
– Не надо депортация. Por favor, señor.
Он сглотнул. И вот так каждый раз – с комом в горле.
– Простите, но есть закон. Вы его нарушаете.
Рики родился в Эль-Пасо – уже американцем. Его мать и отец родились в миле отсюда, в мексиканском Хуаресе, два года дожидались визы, семь лет – гражданства. Система работала плохо, и американцами становились только богачи или очень терпеливые люди. Его родители – из терпеливых. Рики понимал отчаяние этой женщины, но он также понимал долг и справедливость. Его семья соблюдала законы своей новой родины, какими бы они ни были, и Рики считал, что другие тоже должны их соблюдать. Если уж ценишь то, что дала жизнь, правила этой жизни будь добр уважай. Нет правил – получается, можно воровать у соседа и подтираться Библией. И все же сострадание пересиливало: выдворяя как преступников женщину с двумя детьми, Рики чувствовал себя прескверно.
Линда Колхаун со своей собачкой стояла на пороге своего дома вдали. Ее бриллиантовые серьги сверкали, как языки костра.
Рики вызвал Берта. Женщина собрала вещи.
– Задерживаю женщину с двумя детьми. Совершенно точно мексиканцы. Больше никого не видел. – 10-4.
Во дворе соседнего дома на ржавом трехколесном велике сидел малыш в шортах и шлепанцах. На пограничников он не глядел – глядел на запертую дверь соседнего трейлера.
– Отправляюсь на станцию, – сказал Рики и засунул рацию в нагрудный карман. Стряхнул с ботинка ком грязи.
Мексиканка велела детям собираться. Старший мальчик сунул в вещмешок заношенную рубаху и джинсы. Девочка пробралась между передними сиденьями, перелезла через мамины колени и уселась на землю у переднего колеса, прижимая к груди куклу и посасывая большой палец. Красивые черные глаза не мигая следили за Рики. Вот такой может получиться наша дочка, подумал Рики, только нос будет крупнее и кожа светлее, как у Ребы.
Мальчик на велосипеде повернулся к ним.
– Пока! – сказал он и помахал ручонкой. – Пока-пока!
Из-за двери трейлера высунулась его мать.
– ¡Vete aquí![27] – позвала она. – Обедать!
Широко улыбаясь, мальчик бросил велосипед и побежал в трейлер. Закрывая дверь, женщина сердито зыркнула на Рики. А девочка все сидела у его ног, обхватив колени руками, и не сводила с него взгляда. В ее темных глазах отражалась его бейсболка.
Двенадцать
Пекарня Шмидта
Гармиш, Германия
Людвигштрассе, 56
25 декабря 1944 года
С Рождеством, Гейзель!
Пишу тебе с ледяными ступнями и горчичником на груди. Ночью почти не спала. За полночь пришли гестаповцы – обыскивали весь город, искали беглого еврея. Заставили папу с мамой стоять в кухне в ночных рубашках, и это – в сочельник! В какие ужасные времена мы живем.
Мама говорит, у меня лихорадка. Может, надо было на банкете больше есть. Там был молочный поросенок, картофельное пюре, свиные сосиски, на десерт рисовая каша, но все невкусное. Шампанское мне тоже не понравилось. Из-за этих пузырьков еда во рту какая-то не такая. Как будто ее уже пожевали. У меня от него изжога. А что касается платья, о котором я тебе писала, то на шифон, конечно, приятно смотреть, но в мороз в нем неуютно. И к тому же я его испортила. Посадила пятен на юбку, а стеклярус оторвался и висит на ниточках.
Рождество мы, конечно, отпраздновали, но настроение у всех было никудышное. Мама сделала маленького карпа. Папа испек Christstollen. Я поела у огня, пока от жара вокруг не запорхали бабушкины резные птички, а потом снова легла в постель. Нос забит, глаза красные, сама бледная, как вареная рыба. В общем, и на вид, и по ощущениям – полная чума. Несколько минут назад приходил Йозеф. Я сказала маме, чтоб она его отправила. Я должна тебе признаться. Столько всего случилось… Йозеф подарил мне кольцо на помолвку. Я спрятала его под матрац. Еще не решила, что делать. Гейзель, я его не люблю, но он лучше всех, кого я знаю. Он нас защищает и хорошо относится к маме с папой. Они говорят, что это для нас прекрасная партия. А мама – что жене любить необязательно, хватит терпения и рецепта хорошей выпечки. Но ты же любила Петера, правда?
Ох, Гейзель, я бы тебе еще много рассказала, но нет сил и храбрости написать. Ты когда-нибудь вернешься? Я соскучилась. Ты всегда знаешь, что делать. Жалко, что я не такая. Пожалуйста, напиши как можно скорее. Поздравь от меня Юлиуса с Рождеством. Хайль Гитлер. Твоя любящая сестра Элси.
P. S. Программа читает наши письма?
Программа Лебенсборн
Штайнхеринг, Германия
27 декабря 1944 года
Дорогая Элси,
Сегодня я получила твое письмо от 21 декабря и хохотала над историей про фрау Раттельмюллер. Она всегда была странная. Но вспомни, какая у нее была жизнь. Если бы у меня дети и муж сгорели в пожаре, я бы тоже рехнулась. Я тогда была совсем маленькая, но помню, как она рыдала на могилах. Говорят, в каждом гробу лежало по горстке пепла. Четыре живых человека превратились в горстки пепла, представляешь? Зря родители взяли меня на похороны. Ненавижу это вспоминать. Иногда хочется стереть воспоминания – стереть прошлое.
Прости, что мы с Юлиусом в этом году опять не приехали. Пока идут бои за Арденны, Программа запретила женщинам и детям выезжать. Как я по тебе скучаю, и по маме, и по папе. Ты права. Давно мы не виделись. Гармиш полон призраков прошлого, но обещаю привезти Юлиуса весной, на мой день рождения, если на фронте будут успехи.
Я писала, что мы собирались отметить зимнее солнцестояние прекрасным банкетом. Так и получилось. Офицеров пришло еще больше, чем мы думали, и все были очень рады! Один из них, Гюнтер, запросил лично меня, чем вызвал среди девочек настоящий переполох, потому что он всегда очень тщательно отбирал партнерш. Его арийское происхождение – одно из самых чистых в Германии. И это заметно. Мать у него из семьи Штерн – той, которая варит пиво. Он очень заинтересовался нашей пекарней и подробно меня расспрашивал. Между ячменными и хлебными дрожжами много общего. Мы здорово провели время. Надеюсь, он придет еще.
Есть и другие хорошие новости. Я наконец получила почетную карточку. Я напрасно переживала из-за близнецов. Программа дает эти карточки только лучшим девушкам, – видимо, они довольны развитием детей. Девочка здоровая и сильная. Всю церемонию эсэсовского крещения проплакала, а когда над ней занесли кинжал, дотронулась до лезвия! Все говорят, что у нее душа настоящего викинга. Мальчик слегка недотягивает, но я тоже вначале была такой.
Почетная карточка означает, что я меньше плачу за комнату, еще она дает привилегии при покупках. Я целый год не покупала атласные ленты, шнурки и оловянные пуговицы для платья. Конечно, все должно идти на благо нации. Но признаюсь, что я чуть не запрыгала от радости, когда узнала, что смогу купить лучшую ткань, нитки и крючки, какие захочу. Прямо второе Рождество для меня наступило.
В сочельник видела Юлиуса. Дети пели рождественскую песнь. Очень красиво. Я слышала голос Юлиуса, он чище и выше всех. Я знаю, что это постыдное материнское замечание. Говорят, наш хор мальчиков лучше венского. Мы надеемся взрастить самых блестящих вокалистов в мире, но признаем, что над этим еще работать и работать. Природные способности присутствуют, но нет блеска. Может быть, Ханс Хоттер приедет давать им уроки.
После представления нам дали провести с детьми час. Дед Мороз принес ломти Weihnachtsstollen[28] в сахарной пудре, у детей губы и ладошки были в сахаре, так что и у нас юбки, руки и щеки тоже побелели.
Давно уже я не была так головокружительно счастлива. Юлиус, кажется, справляется неплохо. Говорит, что ему нравится учеба и что он научился щелкать каблуками, как положено. У него получается, и ему нравится этот звук. Потом он выбрасывает руку и кричит: «Хайль Гитлер!» Поразительно, как быстро он стал маленьким солдатом.
