Джеффри Арчер - Лишь время покажет
Когда прозвенел колокол, объявлявший о конце подготовки, Гарри отложил перо и направился по коридору к кабинету мистера Фробишера. Он понятия не имел, зачем его хочет видеть классный наставник, и не слишком над этим задумывался.
Мальчик постучался.
– Войдите, – раздалось из-за двери. Тон, с которым это было произнесено, не предвещал ничего хорошего.
Гарри вошел в кабинет, но – удивительно – его не приветствовала обычная улыбка Фроба.
Когда мальчик остановился перед его столом, мистер Фробишер поднял на него пристальный взгляд.
– Клифтон, до моего сведения довели, что вы воруете из школьного магазина.
В голове воцарилась полная пустота, когда Гарри попытался найти ответ, который не стал бы приговором для Джайлза.
– Староста видел, как вы берете с полок товары, – продолжал Фробишер тем же непреклонным тоном, – а затем покидаете магазин, не дождавшись своей очереди.
«Не беру, а возвращаю, сэр», – хотелось оправдаться Гарри, но он только и сумел, что выдавить:
– Я никогда ничего не брал в школьном магазине, сэр.
Несмотря на то что говорил он чистую правду, его щеки все равно залил жаркий румянец.
– Тогда как вы объясните то, что дважды в неделю бываете в «лавочке», а напротив вашего имени в бухгалтерской книге мистера Свайвелса нет ни единой записи?
Мистер Фробишер терпеливо ждал, но Гарри понимал, что, если он расскажет все как есть, Джайлза наверняка исключат.
– И вскоре после того, как магазин закрылся, в верхнем ящике вашего стола были обнаружены эта плитка шоколада и упаковка лакричного ассорти.
Гарри опустил взгляд на сласти, но так ничего и не сказал.
– Я жду объяснений, Клифтон, – напомнил мистер Фробишер и после долгого молчания добавил: – Мне, разумеется, известно, что у вас гораздо меньше карманных денег, чем у любого другого мальчика в вашем классе, но это не оправдание для воровства.
– Я никогда в жизни ничего не крал, – сказал Гарри.
Пришла очередь мистера Фробишера покраснеть и смутиться. Он поднялся из-за стола.
– Если это так, Клифтон, – а я хотел бы вам верить, – после репетиции хора вы явитесь ко мне с подробным объяснением того, откуда у вас взялась еда, за которую вы, очевидно, не платили. Если оно меня не удовлетворит, мы с вами пройдем к директору, и я догадываюсь, какой он вынесет приговор.
Гарри покинул кабинет. Стоило двери закрыться за спиной, как его замутило. Он вернулся к себе, надеясь, что Джайлза не окажется на месте. Но когда вошел, то первым делом увидел очередную плитку шоколада у себя на столе.
Джайлз посмотрел на Гарри.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он, заметив покрасневшее лицо товарища.
Гарри не ответил. Он убрал плитку шоколада в ящик стола и ушел на репетицию хора, ничего не сказав. Джайлз проводил его взглядом.
– Да что с ним такое? – небрежно спросил он, повернувшись к Дикинсу, как только за Гарри закрылась дверь.
Дикинс продолжал писать, как будто не расслышал вопроса.
– Ты что, не слышал меня, глухая тетеря? – не отступился Джайлз. – Почему Гарри хандрит?
– Я знаю только, что его вызывали к Фробу.
– Почему? – спросил Джайлз уже с бо́льшим интересом.
– Понятия не имею, – отрезал Дикинс, не прекращая писать.
Джайлз встал и через всю комнату направился к приятелю.
– Что ты от меня скрываешь? – потребовал он ответа, схватив того за ухо.
Дикинс выронил перо, беспокойно нашарил дужку очков и поправил их на носу.
– У него неприятности, – в конце концов проговорился он.
– Какого рода неприятности? – продолжал расспросы Джайлз, выкручивая Дикинсу ухо.
– Думаю, его даже могут исключить, – проскулил Дикинс.
Джайлз выпустил его ухо и расхохотался.
– Гарри – и вдруг исключат? – переспросил он насмешливо. – Скорее уж папу римского расстригут.
Он бы вернулся к себе за стол, если бы не заметил капли пота, выступившие на лбу Дикинса.
– За что? – уже тише уточнил мальчик.
– Фроб считает, что он ворует в школьном магазине, – пояснил Дикинс.
Если бы он поднял взгляд, то увидел бы, что Джайлз побелел как полотно. Мгновением позже он услышал, как захлопнулась дверь. Он подобрал перо и попытался сосредоточиться, но впервые в жизни его уроки так и остались недоделанными.Когда часом позже Гарри вышел с репетиции хора, то заметил прислонившегося к стене Фишера, с трудом сдерживающего улыбку. Именно тогда он понял, кто на него донес. Он не стал обращать внимания на Фишера и прогулочным шагом двинулся обратно к своему корпусу, как если бы его ничто не заботило, в то время как на самом деле чувствовал себя осужденным, всходящим на эшафот и знающим, что, если он не предаст ближайшего друга, помилования ему не видать. Он чуть помешкал и постучал в дверь классного наставника.
На этот раз «войдите» прозвучало куда мягче, чем в прошлый раз, но, когда Гарри вошел, его встретил тот же непреклонный, пристальный взгляд. Мальчик понурил голову.
– Я должен от всей души извиниться перед вами, Клифтон, – объявил Фробишер, вставая из-за стола. – Теперь мне известно, что вы невиновны.
Сердце Гарри по-прежнему билось часто-часто, но теперь он тревожился за Джайлза.
– Спасибо, сэр, – выговорил он, не поднимая головы.
Ему хотелось задать Фробу множество вопросов, но он знал, что тот не ответит ни на один.
Мистер Фробишер вышел из-за стола и пожал Гарри руку, чего прежде никогда не делал.
– Вам стоит поторопиться, Клифтон, если вы надеетесь успеть на ужин.
Выйдя из кабинета Фроба, Гарри медленно побрел в столовую. Фишер стоял у двери, на его лице застыло изумление. Гарри прошел мимо и привычно устроился на краю скамьи рядом с Дикинсом. Место напротив осталось пустым.8
Джайлз так и не появился на ужине, и ночью постель его тоже была пуста. Гарри подозревал, что, если бы школа Святого Беды не проиграла ежегодный матч против Эйвонхерста на тридцать одну перебежку, немногие мальчики или даже учителя заметили бы его отсутствие.
Но, к сожалению для Джайлза, игра состоялась на своем поле, так что у каждого нашлось собственное мнение насчет того, почему первый бэтсмен школы не занял пост на линии, а в особенности у Фишера, твердившего всем подряд, что не того человека отстранили от занятий.
Гарри без большого воодушевления ждал каникул; и не только потому, что гадал, увидится ли он когда-нибудь с Джайлзом снова, но и потому, что каникулы означали возвращение в дом номер двадцать семь по Стилл-Хаус-лейн, где ему опять пришлось бы делить комнату с дядей Стэном, который нередко возвращался домой нетрезвым.
Проведя вечер за перечитыванием старых экзаменационных работ, около десяти мальчик ложился в постель. Вскоре он засыпал, но иногда где-то за полночь его будил дядя, зачастую пьяный настолько, что не мог найти собственную кровать. Звук того, как Стэн пытается помочиться в ночной горшок и при этом не всегда попадает в цель, запомнится Гарри до конца жизни.
Когда дядя падал на кровать – раздевался он редко, – мальчик просыпался и долго не мог заснуть из-за громкого пьяного храпа. Он мечтал вернуться в школу Святого Беды, где делил спальню с двадцатью девятью другими учениками.
Гарри все еще надеялся, что Стэн ненароком проговорится о подробностях смерти его отца, но разум того большую часть времени бывал слишком замутнен, чтобы ответить даже на самый простой вопрос. В один из тех редких случаев, когда Стэн оказался достаточно трезв для разговора, он велел мальчику отвалить и предупредил, что задаст ему трепку, если тот еще раз поднимет эту тему.
Единственной положительной стороной такого соседства было то, что он ни при каких обстоятельствах не мог опоздать к утренней доставке газет.
Дни Гарри на Стилл-Хаус-лейн приобрели строгий распорядок: подъем в пять, тост на завтрак – он больше не вылизывал дядину миску; затем следовало явиться к мистеру Дикинсу в газетный киоск к шести, разложить газеты в нужном порядке, а после доставить их. На все уходило около двух часов, что позволяло ему вернуться домой и успеть выпить чашку чая с мамой до того, как она уйдет на работу. Примерно в восемь тридцать мальчик отправлялся в библиотеку, где встречался с Дикинсом, который всегда уже сидел на верхней ступеньке крыльца в ожидании, пока кто-нибудь не откроет двери.
Днем Гарри являлся на репетицию хора в церковь Святой Марии в Редклиффе, что было частью его обязательств перед школой Святого Беды. Он никогда не считал это обременительным, поскольку искренне любил петь. По правде сказать, он не раз шептал: «Господи, пожалуйста, когда мой голос сломается, сделай меня тенором, и я никогда больше ни о чем не попрошу».
Вернувшись домой к вечернему чаю, Гарри пару часов занимался за кухонным столом, а затем отправлялся в кровать, страшась возвращения дяди не меньше, чем Фишера в первую неделю в школе Святого Беды. По крайней мере Фишер отбыл в классическую школу Кольстона, и Гарри предполагал, что их пути больше никогда не пересекутся.
