Сюзанна Камата - Теряя сына. Испорченное детство
Мне кажется, будто меня слегка толкнули в грудь.
– Подружка? – «Так скоро?» – думаю я. Со дня развода прошел уже год, но за это время я ни разу даже не была на свидании. А он, значит, пытается найти новую маму для Кея? – Почему ты так думаешь?
– В его машине пахнет духами. «Герлен», по-моему.
– В машине? Ты подходила к его машине?
Что-то Майя увлеклась шпионскими играми. Это может плохо кончиться – и для нее, и для меня.
– Э… да. То есть нет. Я не подходила специально. Он просто подвез меня, когда был дождь.
– И там пахло духами.
Майя кивает. Она глядит на меня из-под челки. Беспокоится. Решила, что я на нее разозлилась.
Я вымученно улыбаюсь:
– Хорошая работа. Что-нибудь еще? Кей ходит в подготовительную школу? Он учится музыке или еще чему-нибудь?
– По-моему, осваивает соробан [1] . Это моя мама сказала.
Я лезу в кошелек за заранее приготовленным конвертом.
– Ну ладно. Постарайся выяснить, по каким дням он ходит на занятия и где это происходит. И, если получится, что-нибудь об этой новой подружке. – Я подвигаю к ней конверт. В нем пять тысяч иен.
Майя берет конверт и сует его в рюкзак. Затем кивает.
– Спасибо, – говорит она.
– Не за что. Тебе спасибо.
* * *Примерно раз в месяц мы с Вероникой ужинаем вместе. Готовим по очереди, что кому нравится. Я обычно делаю макароны с сыром, картофельное пюре, омлет с копченым лососем.
Сегодня мы сидим в безупречно чистой квартире Вероники – нигде ни пылинки, даже на шкафу смешную рожицу не нарисовать. Окна открыты навстречу морскому бризу, стереосистема крутит филиппинскую музыку. Мы валяемся на татами , под головами по дзабутону [2] .
На плите в кухне стоит металлическая миска с адобо [3] . Вероника всегда говорит, что его запах напоминает ей о Маниле, о доме.
– Ты собираешься когда-нибудь вернуться? – спрашиваю я. Не в первый раз мы говорим об этом. Это уже что-то вроде ритуала.
– Когда-нибудь, – говорит она, наматывая на руку свои черные волосы. Из шелковых прядей выглядывает ярко-красный ноготь. – А ты? Хочешь вернуться в Америку?
– Когда-нибудь. – Я чуть не пробалтываюсь о своем плане. Мне очень хочется рассказать, но это опасно. Чтобы отвлечься, я делаю большой глоток пива из бутылки.
И мы переходим к еще одной излюбленной теме – нашим представлениям о настоящей любви.
– Это будет высокий парень, – говорит Вероника. – Баскетболист.
Я потягиваюсь, разглядывая ногти на ногах – аккуратные, блестящие, покрытые бесцветным лаком.
– А мой будет как Мел Гибсон в фильме «Год опасной жизни». – Я хихикаю. – Он все мое тело хайку испишет. Но только никаких кистей. Языком.
Вероника морщит нос:
– Это всего лишь секс. Мне нужен такой парень, который будет варить куриный бульон, когда я буду болеть и валяться в постели. Парень, который будет помогать Луису с уроками и научит его чинить машину.
Я киваю. Давно не занималась любовью, это влияет на мои мысли.
– А я хочу мужчину, который не будет разбрасывать носки по всему дому и будет дарить розы каждый месяц. Он прокатит меня на воздушном шаре и покажет мне разные страны.
Вероника идет к холодильнику и достает еще бутылку пива. Открывает и подходит к окну – посмотреть на море. Все, на сегодня мы выдохлись.
– Завтра у него день рождения, – говорит она еле слышно. – Ему будет девять. В голове не укладывается.
Я дотрагиваюсь до ее плеча, чувствую, как она вся поникла.
– Мужчины, – тихо говорю я. – Зачем они вообще нужны?
Но беда в том, что они все-таки нужны – не вылезающие из протертых плюшевых кресел, с миллионом проблем… Они все-таки нужны нам. Мы нуждаемся в их деньгах, чтобы платить за дом, покупать билеты на самолет и оплачивать междугородние разговоры.
На следующий день у нас с Вероникой легкое пивное похмелье, и говорить нам уже особо не о чем. Мы красимся, натягиваем полиэстеровые (почти шелк) платья и идем на работу.
Первые наши посетители – чиновники из местного отдела образования. Мы не первое заведение, куда они заглянули сегодня, – они уже красные как раки и передвигаются с трудом.
Мама Морита провожает их к столику в углу. Они валятся в кресла, рвут с шеи галстуки, передают друг другу песенник.
К ним подходит Вероника с блокнотом, чтобы записать заказ. Один тип – сразу видно, что он в парике, – пытается усадить ее к себе на колени. Она отмахивается.
– Дамэ, дамэ , – грозит она пальцем. – Веди себя хорошо.
Бетти и Йоко разливают виски. Чем больше посетители пьют, тем больше мы зарабатываем. Мы разработали целую программу игр, связанных с употреблением алкоголя. Некоторые ввела в обиход лично я – помнила их еще с университетских времен. Бетти достает из кармана монету. Будет играть с ними в «пей-не пей».
Я пока сижу перед стойкой, потягиваю сельтерскую. Мама Морита меня бережет. У нее четыре филиппинки и только одна американка.
Подтягиваются еще посетители – несколько банковских служащих, пара сотрудников страховой компании, – и скоро, кроме меня, у стойки никого не остается.
Дверь снова распахивается, входит еще один человек. Он толстый, почти лысый, в больших очках в черной оправе. Внешние уголки его глаз опущены вниз, из-за этого его лицо выглядит печальным. В отличие от других сегодняшних посетителей, он еще трезв. На секунду он как бы в нерешительности задерживается в дверях, но мама Морита подплывает к нему, берет за руку, усаживает его за столик. Он садится спиной к стене и оглядывается по сторонам. Прежде чем он успевает заскучать, я с улыбкой подхожу к нему.
– Конбанва.
Он приподнимается с места и кланяется:
– Додзо, додзо.
Кажется, он впервые в хостес-баре.
– Хотите виски? – спрашиваю я.
Он энергично кивает, и я наливаю напиток.
– Караоке? – говорю я, протягивая ему песенник.
– Нет-нет. – Забавно, но он краснеет. – Ута га хэта. – «Не умею петь».
– Ну, тогда, – я перехожу на классический тон барной девочки, а-ля Марлен Дитрих, – давайте я сама спою для вас.
Он снова кивает, еще энергичнее:
– Да, пожалуйста.
Мы еще немного болтаем, а потом наступает моя очередь петь.
Вероника приносит мне микрофон, наклоняется ровно настолько, чтобы посетитель ощутил аромат ее духов. Он смотрит на нее, и она улыбается. Он моргает несколько раз подряд. Она упархивает обратно, к столику чиновников из отдела образования. Он смотрит ей вслед и не сводит с нее глаз все время, пока я исполняю «Yesterday». Эта песня – всегда беспроигрышный вариант. По крайней мере раз в неделю нам попадается фанат «Битлз», который знает наизусть все песни с альбома «Abbey Road» и все подробности депортации Пола Маккартни из Японии. Но Сима-сан, как видно, не принадлежит к поклонникам «ливерпульской четверки». Вероника занимает его куда больше, чем мое пение. Закончив номер, я сажусь рядом с ним.
– Сима-сан, – говорю я и дотрагиваюсь до его руки. – Давайте я налью вам еще виски.
Он поворачивает голову и смотрит на меня. У него вид человека, которому не дали досмотреть прекрасный сон.
Через три дня Сима-сан снова у нас. На этот раз он пришел раньше всех – первый посетитель за вечер. Мама Морита встречает его в дверях, выслушивает и кивает. Она указывает ему столик и возвращается за барную стойку.
– Вероника, – говорит она, кивая в сторону Симы-сан, – это твой посетитель.
Они сидят под моей картиной с серфингистами. Сима-сан бросает на нее мимолетный взгляд, и я вдруг чувствую необъяснимую радость. Мне хочется сказать ему, что когда-то я была не только хостес в баре. Я была художницей, и весь мир лежал у моих ног. Закованная в броню любви, я была неуязвима. И я спрашиваю себя, когда же у меня все пошло наперекосяк?1989
В день открытия моей первой выставки я забыла, что живу и работаю в маленьком городке на краю Японии. Я чувствовала себя так, будто покорила Нью-Йорк или Токио. Журналисты «Токусима синбун» и «Джапан таймс» казались мне экспертами из толстых глянцевых журналов по искусству.
Я надела черное простое платье и накинула на плечи боа.
Увидев меня в таком наряде, Юсукэ одобрительно кивнул. Он поцеловал меня в шею, чуть пониже уха.
– Когда все кончится, я сниму с тебя это прекрасное платье, – сказал он.
– Буду ждать.
Нам не долго удалось побыть наедине. В семь часов начали прибывать гости, а к половине восьмого все уже были в сборе. В этом городке вечеринки начинались и заканчивались в строго определенное время. Никто и не думал начать пить, пока все не собрались и Юсукэ не произнес приветственную речь.
Он поднял бокал и стал говорить о Мэри Кассат [4] и Париже. Пренебрегая масштабом фигур, он сравнивал меня с ней. Я впитывала его слова как губка – вместе с вином – и хотела его все сильнее. Весь вечер я порхала по галерее и смеялась несмешным шуткам. Я была само обаяние.
Видимо, это сработало. Когда все разошлись по домам, Юсукэ сказал, что все мои картины проданы. До единой. Мне хотелось тут же броситься к мольберту и написать еще столько же.
