Жан-Поль Дидьелоран - Утренний чтец
Выходя из дому, Белан взял с собой не добытые накануне живые шкурки, а тексты Жюли. Это случилось само собой, он даже не задумался почему. Просто решил, что вполне естественно вернуть написанные девушкой фрагменты туда, где он их нашел. Ему нравилось думать, что однажды Жюли, быть может, встретится с ними, окажется в том же переполненном вагоне и услышит, как ее читают.
36. doc
В 10 часов опять приходил толстяк. Вечно одно и то же. Скатится по лестнице, неуклюже, как безмозглый бегемот, и, чуть не перевернув мой стол, несется прямо в кабинку, даже не поздоровается. Десятичасовой толстяк никогда не здоровается, да и не прощается, впрочем. Молча, ни на кого не глядя, вваливается в 8-ю кабинку, ту, что в глубине. Ни разу не видела, чтобы пошел в другую. А если, на беду, она оказывается занята, месье ждет, переминается, топает, поджимает ногу, бьет копытом от нетерпения. Этот тип так и пышет самодовольством и беспардонностью. Из тех чурбанов, что ездят на внедорожнике и паркуются на местах для инвалидов. Второй месяц это животное каждый день ровно в 10 часов уделывает мне под адские звуки восьмую кабинку и пока ни разу слышало от меня ни единого упрека, хотя заслужило, и еще как! Потому что, имейте в виду, когда я говорю “уделывает”, это не какая-то умозрительная метафора. Мало того что этот хам всякий раз изводит целый рулон туалетной бумаги, так он еще никогда не удосужится нажать на слив. Мне приходится добрыхдесять минут драить за седалищем его величества, чтобы унитаз выглядел мало-мальски пристойно. Что всего хуже, поганец выходит из моей 8-й кабинки чистенький, как новая монетка, пиджак в полном порядке, стрелка на брюках безукоризненная, все как полагается. Но последняя капля, переполняющая биде, как выражается та же тетушка, – это чаевые. Жирный скряга никогда не оставит больше медной монетки в 5 центов, причем презрительно швыряет ее на блюдечко. Я каждый раз пытаюсь поймать его взгляд, выразить свое негодование, но мерзавец ни разу даже головы не повернул в мою сторону. Я для него не существую, вроде этого блюдечка, куда он кидает свою подачку. Редкостный прохвост. Точно умеет выкрутиться из любой ситуации. Но я не отчаиваюсь. Он у меня свое получит. Как говорится в рекламе, однажды я возьму от жизни все!
Читая про десятичасового толстяка, Белан невольно вспомнил Феликса Ковальски. Лучшее описание его начальника. В тот день ограда завода показалась ему высокой, как никогда.
17
Ивон приветствовал его тремя дежурными александрийскими стихами: Исполнись мужества, когда боренье трудно, Желанья затаи в сердечной глубине И, молча отстрадав, умри, подобно мне.[4]
– Альфред де Виньи, “Смерть волка”, – бросил Белан в сторону будки, протискивая свое хилое туловище между створками главных ворот ангара.
Недели не проходило, чтобы сторож не декламировал ему это трехстишие. Зато Брюннер к приходу Белана, вопреки обыкновению, не терся у пульта управления Твари, а немедленно двинулся навстречу и хвостом потащился за ним в раздевалку. Эта орясина подпрыгивала и хихикала от радости, увиваясь вокруг, словно возбужденная псина. Белан сразу понял, что тот жаждет что-то сообщить.
– В чем дело, Люсьен?
Брюннер, только того и ждавший, вытащил из кармана листок с логотипом компании и, осклабившись во весь рот, помахал у него перед носом.
– На май назначили, месье Гормоль. Неделя в Бордо на халяву.
Кретин выцарапал-таки допуск к следующей аттестации на право управления машиной. Скоро Брюннер осуществит наконец свою заветную мечту – врубит Тварь. Белан видеть не мог экстатические гримасы, которые корчил этот психопат, отправляя в ад очередную кучу книг. Он всегда считал, что палач должен быть бесстрастным и не выказывать своих эмоций. Джузеппе научил его смотреть на вещи в целом. Не цепляйся за детали, малыш, так будет легче, советовал он. Если какая-нибудь книга, к несчастью, все же привлекала внимание Белана, он шел к заднице Твари и стоял, уставившись на серую жижу, пока отпечатавшаяся на его сетчатке картинка не исчезнет. Брюннер поступал с точностью до наоборот. Мерзавец получал скотское удовольствие, внимательно разглядывая то, что уничтожал. Бывало, вытаскивал из груды книжку, пренебрежительно пролистывал, отдирал обложку и швырял останки в жадную глотку. Знал, что Белан этого не любит, и потому еще больше лез из кожи вон. Тогда в наушниках среди треска и помех раздавался его голос: – Эй, месье Гормоль, видали? Прошлогодняя премия Ренодо, у них, идиотов, даже красные бандерольки сохранились!
В такие моменты Белан, несмотря на строжайший запрет, отключал радиосвязь, чтобы не слышать больше злобных инсинуаций Брюннера. Но сегодня утром отупение, в которое его неумолимо вгоняло сокрушительное буханье “Церстор-500”, завладевало его умом медленнее обычного. Жюли была здесь, с ним, пригрелась у него под каской. В перерыв он направился к будке сторожа и неохотно сжевал пачку соленых крекеров, запив их заваренным Ивоном крепким чаем. Процесс жевания шел под “Рюи Блаза”. Действие третье, явление второе. Закрыв глаза и прислонившись головой к стеклу, подрагивавшему от зычного голоса Ивона, Белан слушал, как железная каморка наполняется александрийскими речами лакея, влюбленного в королеву. И тут в его голове сверкнула мысль: надо вывезти Ивона Гримбера в “Глицинии”. Он с улыбкой вообразил, как сторож представляет все эти закрученные интриги и драмы былых времен перед потрясенными “глицинами и глицинками”. Ивон заслуживал настоящей театральной публики, пусть даже из утомленных жизнью старичков. Подождав, пока тот закончит свой монолог, Белан изложил ему свою идею:
– Я в субботу ездил читать в дом престарелых, в Ганьи. На этой неделе опять поеду. Люди там замечательные. Хотят, чтобы я читал каждую субботу. Я вот что подумал, просто в голову пришло: хорошо бы вы согласились съездить со мной и тоже немножко почитали.
Белан так и не смог перейти с Ивоном на “ты”. Разница в возрасте была тут ни при чем. Джузеппе был старше сторожа, но его он звал на “ты” без всякого труда. “Вы” означало не просто уважение: оно вбирало в себя всех персонажей, которых днями напролет изображал добряк. Сторож воспринял мысль вынести свой голос за пределы крохотной будки с большим энтузиазмом. Белан попытался было слегка остудить его пыл, выразив сомнения в способности публики легко и просто разобраться с правилом трех классицистических единств, но Ивон его успокоил:
Победы не важны, не важны преступленья,
Измены, и княжны, и властные боренья;
Сюжет забудем мы – но вечно рифмы пенье,
Пред нею все равны, зовет она к свершеньям!
Ивон уже знай громоздил программу драматических чтений, от Корнеля до Мольера, включая Жана Расина, но Белан все же напомнил, что это пока только прожекты и осталось согласовать его право на вход с sisters Делакот. Взглянув на часы, он вскочил с места. К 13.30 его вызывали в заводской медкабинет на обязательный ежегодный осмотр. Бледненькая медсестра велела ему раздеться до трусов. Взвесила его, измерила рост, проверила слух и зрение, померила давление, окунула маленькую пластинку в предварительно наполненную им баночку с мочой. Через пять минут его позвал доктор, загорелый как пряник. Осмотр был весьма поверхностным.
– Ага, все в порядке, месье… Гормоль, да, Белан Гормоль. Жалобы есть? Похоже, вы в хорошей форме, хотя вес у вас приближается к нижней границе нормы.
Да нет, не то чтобы все в порядке, хотел возразить Белан. Я по-прежнему жду возвращения отца, умершего двадцать восемь лет назад; мать считает, что я штатный сотрудник издательства; по вечерам я рассказываю, как прошел день, золотой рыбке; работа отвратительна мне настолько, что меня порой выворачивает наизнанку, а в довершение всего я увлекся девушкой, которой никогда не видел. В общем, конечно, никаких проблем, кроме той, что я во всех отношениях “приближаюсь к нижней границе нормы”, понимаете? Но Белан лишь коротко кивнул: все в порядке. Врач дал несколько советов относительно правильного питания и нацарапал внизу медицинской карты свой вердикт. Вердикт сводился к одному слову – коротенькому слову, позволяющему Белану и дальше вполне безнаказанно заниматься массовыми убийствами: “Годен”.
* * *Вечером Белан отправился к Джузеппе. Иногда для того, чтобы излить душу, одной золотой рыбки мало. Добрых полчаса он рассказывал про флешку, про то, как залпом проглотил хранившиеся на ней семьдесят два файла. Он с восторгом говорил о Жюли, о том, как она описывает свои будни в маленьком ежедневнике, в окружении ее 14 717 кафельных плиток. Старик слушал очень внимательно, не упуская ни слова друга.
– Как мне ее найти? Я же ничего о ней не знаю, – пожаловался Белан.
Джузеппе ободряюще улыбнулся:
– Ты знаешь гораздо больше, чем тебе кажется, юный пораженец. Думаешь, мои ноги за один день отросли? – спросил он, ткнув пальцем в стеллажи, ломившиеся под тяжестью трудов Фрейсине. – Флешка у тебя с собой? Перегони мне эти тексты, я изучу поподробнее. Торговые центры с общественными туалетами, где есть уборщицы, не на каждом углу попадаются.
