Валери Тонг Куонг - Волшебная книга судьбы
– Мотив…
– Сколько раненых, травмированных людей не хотят жить, потому что считают битву заранее проигранной?
– Прекрати. Ты несешь чушь.
– Я только хотел тебе помочь…
– Спасибо, тебе это удалось.
Без-Слез поверг меня в бездну растерянности, затронув вопрос, которым, как ни странно, я никогда не задавалась: вправду ли я знала Алису?
Я знала о ней только то, что она сама захотела мне сказать. Она появилась, и я полюбила ее сразу, инстинктивно. Я не докапывалась, не пытала ее. Она пришла ко мне, и я раскрыла ей объятия. Когда она попросилась ко мне домой, я согласилась, не ожидая ответного приглашения. Я рассказала ей о своем прошлом, она же мне – ничего. Или так мало. Только общие места. Импрессионистическую картину. «О, сказать-то особо нечего, Мина. Ты сама можешь легко представить, избалованное детство, в общем, ничего особенного». Этим я и удовольствовалась. Все у нее казалось таким логичным.
– Посмотрим, поищем, – сказал Без-Слез. – Для начала скажи-ка, какой образ Алисы придет тебе на ум, если тебя попросят составить ее фоторобот?
– Мозг.
Уточню: в постоянном кипении. Непрерывно подвергающий сомнению выводы, сделанные накануне, пренебрегающий общепринятой моралью, ищущий окольных путей. Алиса жила между анализом и рефлексией, тогда как я – между инстинктом и реакцией. Алиса в роли адвоката и прокурора, Алиса, смотрящая вперед, вдаль, а я – ноги увязли, глаза глядят в зеркало заднего вида.
Алиса и ее искусство метафоры, Алиса-сонар, понимающая все с полувзгляда, с полуслова, улавливающая самые тонкие чувства. Алиса – сто миллионов пикселей.
– А фото, у тебя нет ее фото? Или какой-нибудь вещи, которую она тебе дала? Вы никогда не обменивались талисманами? Я знаю, девочки часто это делают.
Ни фото, ни вещи. Мы обменивались только мыслями, этого было достаточно. Мы разговаривали. Доверялись – нет, простите, я доверялась.
Смерть несправедлива. Она стирает черты, которые мы не удосужились запечатлеть. Мне бы хотелось дать Без-Слез подробности, но моя память путала следы и размывала очертания. Как бы то ни было, Алиса была совершенством. К чему терять время, вспоминая точный цвет ее глаз, родинки или тембр голоса?
– Боюсь, ее образ ускользает от меня, Без-Слез. И все остальное тоже. Ты прав, я многого о ней не знаю. Знаю только, что она была прекрасной, лучезарной, умной, отличницей в классе и ее ожидало блестящее будущее. Но я не знаю ни ее истории, ни того, какое зло ей могли причинить.
Какой же я показала себя эгоисткой! Я лишь брала у Алисы то, в чем нуждалась. Ее дружбу, ее доброжелательность, врачевание ран и месть за обиды; глоток кислорода, когда я задыхалась.
А я – что я давала ей? Вялое противоречие, несколько приятных моментов. В остальном я не заглядывала вглубь, убежденная, что такая девочка недоступна несчастью, отказывая ей даже в праве на боль. Хуже того, я не копнула глубже даже тогда, когда она сообщила мне о своих замыслах, предпочтя поспорить по куда более удобному вопросу дорогой ее сердцу свободы воли.
– Не суди себя так сурово, – тихо сказал Без-Слез. – Как знать, понял бы кто-то другой ее страдания? И потом, ты все-таки попробовала ее отговорить, прежде чем предложила прыгнуть вместе с ней. Ты попыталась.
Я попыталась, это правда, но спасти-то я хотела себя. Перспектива смерти Алисы была мне попросту нестерпима. Я не могла смириться с уходом той единственной, что открыто поверила в меня, доказав всем, что я стою больше, чем принято было считать.
Я не хотела возвращаться в прошлое, в свою полужизнь до ее появления. Не хотела возвращаться к прежней Мине с ее одиночеством и ее комплексами, и для этого не побоялась манипулировать Алисой. По крайней мере, попытаться.
– Нет, у меня есть все причины судить себя сурово, – возразила я. – Теперь я знаю, почему пошла с Алисой на мост. Я хотела, чтобы она почувствовала себя ответственной. Думала, что так она откажется от своего замысла. Ради меня.
Я, меня, мне.
Фу.
На мосту я смотрела на нее, уверенная, что она обернется, встретит мой взгляд, пока еще нет поезда, скажет «стоп», и все станет как раньше, запросто, в мгновение ока.
Но Алиса всегда опережала меня. Она знала мои слабости, мои недостатки. Знала, почему я пришла и села рядом с ней.
Она раньше меня знала, что я не прыгну.
Вот почему так мало значения она придала моему якобы решению. Вот почему не дрогнула, стоя на парапете. Она была уже не со мной, она была далеко – там, куда я даже не попыталась за ней последовать.
Мы были вместе, но одиноки в тот день больше, чем когда-либо.
Она, твердая в своем решении, и я, занятая своей жалкой персоной и своими мелочными расчетами.
Она прыгнула.
* * *Мне пришлось уговаривать Без-Слез уйти. Я узнала о себе столько нового, что мне требовалось побыть в одиночестве и подумать, к тому же и новое знакомство тоже привносило дополнительные вопросы.
Я открылась незнакомому человеку, не раздумывая. Доверилась ему с первой встречи, как доверилась когда-то Алисе, и только ей одной.
А ведь еще три дня назад я бы даже не заговорила с ним.
Но за три дня мой мирок лопнул, и все теперь было иначе.
Без-Слез взял с меня обещание ничего не решать до завтра, опасаясь нового крутого поворота. Между тем, сумей он заглянуть в мои мысли, сразу бы перестал беспокоиться. Я отбросила всякие помыслы о смерти. Наоборот, я была как никогда полна решимости узнать всю правду об Алисе. Выяснить не только истинный мотив ее самоубийства, но и причину, по которой она его от меня скрывала. Алису не воскресить, но, быть может, еще не поздно отдать ей должное.
План родился у меня ночью. Простой, даже слишком легкий. Я вся кипела, поднимаясь на рассвете, закутанная в куртку Без-Слез. Мне нужна была его помощь, и я вышла на угол улицы, рискуя быть замеченной, как будто от этого он мог появиться быстрее.
Наконец он пришел. Наклонился. Поцеловал меня в щеку – и я окаменела от изумления, вдруг вернувшись в былые ночи, к ласкам матери, к песенкам, которые она придумывала на ходу: «Любовь моя, любовь потерянная, сердце мое, сердце покинутое, я люблю тебя, люблю навеки», – напевал мне в ухо ее голос слова, предназначенные моему отцу.
– Мина? Все в порядке?
– Все хорошо. Я просто задумалась.
Из большой спортивной сумки, которую он держал в руках, Без-Слез достал кучу всякой всячины: сухофрукты, печенье разных сортов, шоколад, чипсы, сыр, полный набор туалетных принадлежностей, стиральный порошок и две черные футболки.
– Это мои, но я думаю, тебе подойдут.
Я набросилась на печенье. Эта скромная еда показалась мне вкуснее всего на свете. Он сел рядом со мной.
– Я почитал газеты. Ничего. Ни малейшего намека. Гнусная буржуазия. Прячут и больных, и мертвых.
– Прошло уже несколько дней… Может, было во вчерашних?
– Должно было быть сообщение о смерти, объявление об отпевании.
Отпевание – это мне как-то в голову не приходило. Действительно, я никогда не говорила с Алисой о религии. Ее родители наверняка были католиками. И достаточно упертыми, чтобы считать самоубийство непростительным грехом.
Без-Слез пожал плечами.
– В любом случае не представляю, как они организуют похороны.
Цинично усмехнувшись, он уточнил свою мысль:
– Что там хоронить-то? Куски Алисы? То, что от нее осталось, уж лучше кремировать.
– Без-Слез!!!
– Ладно, не будем о грустном. Если ты предпочитаешь…
– Есть кое-что поважнее. Послушай меня. У меня есть план, Без-Слез. План, который потребует деликатности, тонкости. Несколько рискованный, да, зато он даст наконец ключ к вопросам. В этом плане ты – главная деталь, стержень: мы докопаемся до истины благодаря тебе.
– А как?
– Ты скажешь ее матери, что нашел редкую жемчужину, которую она ищет. Помощницу по хозяйству, молодую, серьезную, ответственную, самостоятельную.
– Ты?! Но ты не справишься!
Еще как. По сравнению с тобой, Без-Слез, я настоящая профессионалка. Научившаяся в пять лет обращаться с веником, в шесть гладить, в восемь шить. Не по обязанности, но по необходимости. Моя мать не делала дома абсолютно ничего. Квартира зарастала грязью и хламом. В раковине копилась посуда, из шкафов вываливалась одежда. Мать не была грязнулей. Ей было просто плевать, вот и все.
Искусству чистоты научила меня бабушка. У нее все было наоборот. В доме хорошо пахло, нигде ни пылинки, и каждая вещь на своем месте. И у меня там было свое место: на большом и глубоком дедовском диване в цветочек. Бабушка рассказывала, что он запрещал на него садиться. Это был трофей, украшение салона, купленный за бешеные деньги, дед не мог позволить его испортить. После его смерти бабушка соблюдала запрет – до моего рождения. Она – сама никогда на нем не сидевшая – укладывала меня там спать после обеда. Почему я только теперь поняла, какой это был подарок?
