Максим Бутченко - Художник войны
Сергей Неделков закрыл дверь однокомнатной квартиры на первом этаже мюнхенского дома на Мецштрассе, когда мобильник противно запищал – пришла смс-ка. Сколько раз он хотел сменить мелодию, но все равно слушал ее, испытывая свое терпение на прочность. Вот и сейчас он опаздывал в офис, расположенный в пяти кварталах от дома. В одной руке держал сумку, в другой – зонт: погода весенне-дождливая. Раздался неприятный звук, а Сергей вспомнил, что такой же был у него на старом телефоне Nokia. Тогда он еще жил в Ровеньках и оканчивал первый курс в филиале Луганского университета по специальности «информатика». После удачной сессии мама подарила ему мобильник – информатику сдал на «пятерку». Наклонности к программированию у Сергея проявились еще в школе. По вечерам он ходил в компьютерный кружок, дрожащими руками вставлял пятидюймовую дискету в старенький компьютер, чтобы написать первое приветствие миру. К построению логических схем Сергей испытывал просто-таки страсть. Это вселяло в него уверенность в том, что жизнь можно построить по некоему коду, подобному компьютерному.
В тот же год окончания первого курса он впервые понял, что в его жизненной программе произошел сбой. Летним днем он сидел на скамейке в детском садике со своим другом – Сашкой Лонских. Они курили ментоловые сигареты, сплевывая на деревянный настил перед скамейкой. Вскоре должен был подойти Паша Скляров, чтобы всей компанией отправиться пить пиво. Вместе с ним появились две девушки – Лена и Таня. Через час компания переместилась в квартиру Лонских, на столе стояла литровая бутылка водки, колбаса, сыр, пара яблок.
Они пили до позднего вечера. Сергей сидел рядом с Леной и незаметно для себя стал поглаживать легонько по спине. До этого момента у него не было по-настоящему девушки, он и толком не встречался ни с кем. А теперь, видя податливость собутыльницы, набрался смелости и предложил ей пойти с ним в спальню.
Она согласилась. Через десять минут он прикасался своим обнаженным телом к женской плоти. Лена покорно стянула с себя одежду, легла на пол и расставила ноги. Казалось, она это делала сотни раз.
Сергей проник в нее и немного коряво задвигался, как вышедший из строя поршень. Он волновался. Мысли осаждали его, словно волны в час прилива. Лена лежала под ним, сосредоточенно рассматривая его лицо, а Неделков судорожно одной рукой сжимал ее небольшие груди.
Немного придя в себя, он ускорил поступательные движения, а в голове отчаянно-радостно мелькала только одна мысль:
«Наконец-то я мужчина».
Пьянка закончилась за полночь. Все разошлись. Еще полупьяный Сергей вернулся домой и первым делом пошел в туалет. Но когда он спустил трусы, перед ним открылось ужасающее зрелище – все его детородные органы покрыты кровью. На трусах растеклось красное пятно, а на половом члене зияла здоровенная рана. От такой картины он чуть не потерял сознание. Голова закружилась, ком подступил к горлу. Сергей выскользнул из туалета (благо, все в квартире спали) и посеменил на кухню – открыл форточку и высунул голову. Свежесть обдала его, словно вода из ледяной криницы. Стало легче.
Как появилась рана? Он никак не мог понять. Чем он мог разодрать член внутри ее влагалища? Вопрос так и остался без ответа.
Целую неделю Сергей промучался с раной, та упорно не заживала. Сходил к хирургу, тот направил его в кожвендиспансер.
Это заведение находилось в дальнем конце города. Старое ветхое двухэтажное здание окружали частные дома. Перед диспансером раскинулись пышные кусты, прикрывавшие окна на первом этаже. Несколько лавочек, а чуть дальше – какое-то полуразрушенное здание.
– Та-а-а-к, – протянула врач, осматривая Сергея. А потом внимательно глянула на него, словно пыталась рассмотреть признаки болезни не на члене, а на лице. Неделков выглядел младше своих лет. Его голубые глаза, нос картошкой, высокий лоб и чувственные губы никак не выдавали в нем 18-летнего юноша. От силы лет 16. Так продолжалось минуту.
– Половые контакты недавно были? – спросила она, опустила глаза к листу бумаги и усердно шариковой ручкой выводила предложения.
Сергей сдал анализы, через неделю опять приехал в диспансер. Все тот же врач рассматривала листочки с результатом анализов, изредка поглядывая на пациента из-под очков. Потом опять осмотрела половые органы.
– Сифи-и-лис, – протянула она, подняла голову и взглянула в голубые от ужаса глаза.
Сердце Сергея колотилось, как у колибри. Руки немного дрожали, но сказать ничего он не мог. В голове только прокручивалась сцена с обнаженной Леной и ее безразличным лицом. «Этого не может быть, – думал он, – врач приняла рану за признаки сифилиса».
– Нужно ложиться в стационар, – венеролог прервала размышления Неделкова.
На следующий день Сергей уже стоял на пороге больницы с пакетами, ждал, пока определят, в какую палату ему лечь – в шестую. Он, шурша пакетами, поднялся на второй этаж. В палате пять коек. На одной лежал рыжий мужик, читал пожелтевшую газету, видно, оставшуюся от прежнего больного, на второй – парень лет 25, а на третьей – седой дед. Как оказалось, дедушке 72 года. История его такова: он прожил в браке со своей бабкой больше 40 лет. Как-то днем соседка, одинокая полноватая женщина за пятьдесят, попросила его помочь – наточить нож на мясорубку. Дед сказал бабке, что вышел на минутку, но на самом деле вернулся под вечер. И вот почему. После мясорубки сердобольная хозяйка попросила помочь с проводкой, потом еще с чем-то. Пока оба они не приблизились к спальне, где соседка набросилась на деда. От одинокой женщины, одичавшей от страсти, дед вдруг стал сексуально активным (чего не случалось лет десять), и дело завершилось сексом. Конечно, ни о каком презервативе и речи быть не могло. А через три недели у деда появились сифилисные язвы. Деда звали Иван Никифорович.
– Моя бабка чуть в обморок не упала, когда узнала, то за сердце хваталась, потом за нож. Когда я уже уезжал в больницу ложиться, собирал вещи, она подошла сзади и все-таки огрела меня сковородкой, – рассказывал в тот же вечер Никифорович и уныло усмехался, – и только после этого простила.
Первый вечер для Сергея выдался особенно тяжелым. Ему назначили курс пенициллина – через каждые четыре часа в течение двадцати одного дня. Он подошел на пост медсестры, и его отвели в процедурную – делать укол. Медсестра, когда увидела его, ахнула: какой молоденький.
Еще не раз она спрашивала, как его угораздило попасть в это злачное заведение. Сергей, только отмахивался, мол, он не при чем.
Через неделю Сергей уже даже ел стоя – заднее место болело и покрылось синяками. Делать в больнице было нечего, и больные как-то решили поиграть в карты. Рыжий мужик с пропитым лицом, вполне интеллигентный очкарик, поступивший вчера вечером, и дедушка. Тот сдавал и приговаривал, что на селе знакомые мужики думают – он слег с инфарктом, даже спрашивали, где лежит, чтобы проведать.
– А бабка прикинулась, что от горя все глаза выплакала, платочком прикрывается, а самой стыдно, говорит, за тебя остолопа старого. Не то, чтобы проведать тебя, хочется приехать и прирезать. Позорище на весь белый свет, – пересказывает слова бабки Никифорович и слюнявит палец, раздавая карты.
– Дед, а как же ты мириться с ней будешь? – удивленно спросил Сергей.
Самый пожилой пациент замолчал, посмотрел на улыбающиеся лица коллег по пенициллиновым уколам и проговорил:
– Да никак. Она отходчивая, побуянит еще немного и все. А я привык жить с ней, как привыкаешь дышать и смотреть.
Никифорович сдавал, лицо его выражало спокойствие, сосредоточилось на игре. Сергей повернул голову и увидел, как луч солнца пробивается через грязную тюль. Свет словно запутался в тряпичных лепестках и цветочках, но с трудом проникал сквозь вязь тюли, падал с высоты окна прямо на кровать и, разбившись всмятку, расплывался белым пятном.
Неделкова выписали досрочно. Рана зажила, а анализы, по словам врача, хорошие. Сергей уходил из диспансера и думал, что кто-то в мире так же перемешивает карты, как людей, приговаривая, что ко всему можно привыкнуть.
Через некоторое время он, окончив вуз и не найдя другой работы, устроился преподавателем информатики в местном горном техникуме. Как думал – ненадолго. Сергей столкнулся с тем, что каждый день, приходя в техникум, преподавая бестолковым студентам, он лихорадочно искал ошибку в шифре своей жизни.
Столько лет прошло, а он отчетливо помнил, как, уходя поздно вечером из класса, выходил на темную улицу, освещаемую разве что светом от окон девятиэтажек – так было во всем городе, даже на центральных улицах и автотрассах, – и думал, что больше половины жизни человек в провинции не видит своей тени из-за сплошной темноты.
А ведь в отбрасывании тени сокрыто больше, чем кажется. Если хотите, тень – это способ идентификации себя в мире. А по части самоопределения у многих людей царила такая же тьма, как на неосвещенных улицах провинциального городка.
