Поппи Адамс - Мотылек
«Я хочу, чтобы вы присматривали друг за дружкой, и если у одной из вас возникнут какие-нибудь сложности, – говорила она, переводя суровый взгляд с меня на Вивьен и обратно, – каждая должна помнить о том, что у нее есть сестра, к которой можно обратиться и которая обязательно выслушает».
И поскольку я была старшей, я решила, что мама говорит это прежде всего мне, призывая меня заботиться о Вивьен.
Наши родители считали, что если мы начнем учиться в одно время, то сможем оказывать поддержку друг другу, но, как оказалось, Вивьен вовсе не нуждалась в моей поддержке. Ей было десять лет, и ее записали в четвертый класс. Она сразу стала очень популярной среди остальных сорока девочек, тогда как я, тринадцатилетняя, вынуждена была искать уголок, чтобы в него забиться, – мой класс представлял собой переплетение дружественных и союзнических отношений, которые за три года успели установиться и окрепнуть.
Школа находилась в часе езды от дома, и в начале очередного учебного семестра мы с Вивьен вместе с нашими пожитками забирались в голубой папин «Честер», превращенный им в передвижную станцию для обработки пойманных мотыльков. Он убрал задние сиденья, чтобы освободить место для рабочего стола. Стол был прикручен к полу салона, и нам приходилось втискиваться по бокам от него, держась рукой за его край, чтобы не удариться головой на ухабе. Где-то рядом стучали едва закрепленные бутылки с бромидом, цианидом, нитратом натрия и другими ядами, а вокруг были разложены по ящикам и полочкам сетки, ловушки, булавки, скальпели, приспособления для водяной бани, пробковые дощечки и прочее необходимое энтомологу оборудование. В наше время Клайва назвали бы чуть ли не преступником, ведь он возил своих дочерей вместе с огромным количеством ядовитых веществ по разбитой сельской дороге, но в 1951 году его передвижная станция была предметом сильной зависти его коллег. В его машине имелось все необходимое для умерщвления, анестезирования и восстановления, закрепления цветов и монтирования бабочки на пластинку, то есть он мог сделать все это еще в поле, до того, как внешний вид бабочки испортят такие типичные для энтомологии беды, как повреждение крыла, изменение цвета и трупное окоченение.
Школа леди Мэри являлась тем местом, в котором добропорядочные девочки могли «научиться хорошим манерам, умению держаться и вести беседу», а также получить некоторое образование. Наши манеры, умение держаться и вести светскую беседу старательно оценивались каждую неделю, и если обнаруживалось, что чьи-то оценки ниже средних, виновная несла наказание. Несмотря на все это, за годы обучения в школе я так и не заметила в своем окружении хороших манер. И даже наоборот – я постоянно подвергалась тайным, но от этого не менее жестоким нападкам со стороны остальных девочек моего класса.
Первый такой случай произошел уже на второй неделе моего пребывания в школе, когда я схлестнулась с Элис Хэйвуд, которая забавы ради давила мух. Эти несчастные создания пытались вырваться на свободу через окна класса, и я сказала Элис, чтобы она открыла одно из окон. Всего лишь за несколько секунд она устроила так, что надо мной смеялся весь класс. Этот случай упрочил ее главенствующее положение и навсегда определил мою участь, убив все надежды на то, что я смогу с кем-нибудь подружиться, – и все это лишь потому, что я не могла и мухи обидеть.
Я была недостаточно сообразительной и уверенной в себе, чтобы играть по их жестоким правилам. Когда я пыталась найти достойный ответ, мне в лицо неизменно бросалась кровь и я вспоминала о своей толстой нижней губе, не знала, куда деть руки и что делать со своим неловким телом, – одним словом, безнадежно терялась. Мне приходилось отступать, а в спину мне летело обидное хихиканье. Я не плакала, но все эти случаи сказывались на чем-то скрытом глубоко внутри, меняя того человека, которым я была и которым должна была стать. Я теряла уверенность в себе и одновременно погружалась во все большую замкнутость и сдержанность, то есть, можно сказать, училась держать удар.
На каникулах я все рассказывала маме, которая в моем неумении справляться с насмешками ровесниц винила исключительно папу.
– Дорогая, боюсь, в тебе слишком много от твоего отца, – с сожалением говорила мама. – У него тоже не слишком боевой характер.
И хотя я очень любила отца, мне было не так уж и приятно слышать, что я пошла в него. На первый взгляд Клайв казался скучным человеком, но стоило присмотреться, и вы замечали, что в этой заурядности есть нечто примечательное. Его мир был невероятно двухцветным – он или интересовался чем-либо до крайности, либо не интересовался совершенно. Например, еда его не интересовала, и он старался тратить на нее как можно меньше времени. Обычно он ел один раз в день, чаще всего по вечерам, но даже и тогда мог подняться из-за стола посреди ужина, увлеченный более важной вещью, которая только что пришла ему в голову, – например, необходимостью слить воду из батареи в библиотеке или планом предстоящего посева овощей. Он был скрупулезным до мелочей в вопросах, которые его занимали, но во всем прочем доводил дело до полного хаоса: в его спальне царил жуткий беспорядок, а треснувшее окно он просто заклеивал липкой лентой, и оно могло простоять так несколько лет.
Мама делала все, что могла, чтобы помочь мне преодолеть трудности в школе. Во-первых, она посвящала немало времени и усилий попыткам выработать у меня самоуважение, уверенность в себе, которая позволит мне видеть все лучшее в моем характере и не переживать о том, что обо мне думают другие. Она сжимала мое лицо ладонями и заставляла меня смотреть ей прямо в глаза, словно пыталась загипнотизировать меня.
«Ты должна всегда помнить о том, – торжественно говорила она, – что ты красивая, умная и добрая девушка. Они просто завидуют тебе, ведь три этих качества встречаются вместе очень редко».
Заканчивала она обычно чем-нибудь вроде: «А теперь ты пойдешь и покажешь им всем», – как будто я играла роль в какой-то пьесе.
Во-вторых, мама всегда готова была вступиться за меня. За Вивьен она никогда не заступалась – она была убеждена, что Виви и сама способна за себя постоять, – на если я рассказывала ей об очередных своих затруднениях, она ничтоже сумняшеся вмешивалась в ход событий и устраняла проблему, пустив в ход либо свое очарование, либо агрессивный напор. В результате меня стали называть ябедой, что лишь усугубило мое положение, и теперь я каждый раз тщательно обдумывала, стоит ли рассказывать что-либо маме.
Таким образом, Мод реагировала на мои трудности во взаимоотношениях с классом чересчур сильно. Виви же, несомненно, ничем не могла мне помочь, поэтому во время учебы мы виделись с ней довольно редко. Эти встречи происходили либо у корзин за раздевалкой, либо в третьей кабинке главного туалета. Мама говорила, что мы должны поддерживать друг друга, но Виви, судя по всему, в поддержке не нуждалась, и она ничего не могла сделать для меня. Я ни в чем ее не винила, но все равно отчаянно скучала по ее обществу. И когда мы в очередной раз ехали в школу по ухабистым деревенским дорогам, скорчившись среди бутылок с ядами, я мысленно прощалась на семестр не только с папой и мамой, но и с Виви. Я с нетерпением ждала каникул, когда мы могли опять делать все вместе. Маме я никогда не рассказывала о том, что в ходе семестра Виви почти не видится со мной, – каким-то чутьем я понимала, что маму ужасно огорчило бы это известие.
В окно я вижу, как к дому начинает подползать туман. До ночи еще далеко, но уже начало смеркаться.
Вивьен и ее шофер о чем-то говорят на втором этаже – до меня долетают лишь отдельные приглушенные слова. Я наблюдаю за одной из последних струек пара, поднимающихся над чайником, и спрашиваю себя, не передумала ли она вообще спускаться к чаю. Мне пришла в голову мысль, что можно было бы отнести ей чай, но об этом не может быть и речи. Она выбрала комнату, расположенную по другую сторону от лестничной площадки относительно моей спальни, а я не была в той части дома более сорока лет. И я сомневаюсь, что вообще смогла бы туда зайти: там я не чувствовала бы себя в безопасности. И дело не в предрассудках – для этого я слишком уравновешенный человек. Просто это было бы нарушением Обычного Порядка Вещей, а я всегда соблюдаю Порядок.
Чай готов, и я не знаю, чем еще себя занять. У меня появляется идея зайти в кладовую и прижать ухо к деревянному дверному косяку – так я могла бы услышать, о чем говорят наверху. Я так и поступаю, и теперь я действительно могу различить голос Вивьен. Но перепробовав несколько положений, я прихожу к выводу, что она беседует с кем-то по телефону – слышно только ее. Похоже, она кого-то благодарит за помощь. Ее голос становится тише – видимо, она выходит из комнаты. В коридоре она сворачивает в маленькую ванную, расположенную на лестничной площадке. Я возвращаюсь на кухню и иду в сторону холла, стараясь держаться примерно под ней. Вивьен обращается к шоферу – просит его «попробовать дотянуться до этой штуки». Затаившись между двумя кладовыми, лестницей и кухней и вслушиваясь в долетающие сверху звуки, я ловлю себя на том, что четко вижу мысленным взором все то, что Вивьен сейчас делает.
