Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт
Он умолк и посмотрел им в глаза, набираясь уверенности для своего последнего слова.
– Либо вы поступаете иначе, – медленно произнес он. – Эдна отказывается от детей, и вы можете вместе бежать – в таком случае я ничем не смогу вам помешать.
– Я хочу домой! – снова воскликнула Эдна. – Ах, да сколько же ты можешь нас мучить?
На улице было темно, лишь вдали мерцал слабый отсвет с Шестой авеню. В этом свете двое, еще недавно бывшие любовниками, в последний раз с печалью посмотрели друг другу в глаза, понимая, что у них нет ни молодости, ни силы, чтобы отсрочить грозящую им вечную разлуку. Слоан резко развернулся и пошел по улице, а Энсон постучал по плечу задремавшего водителя такси.
Было почти четыре утра; по призрачной брусчатке Пятой авеню упорно лился поток очищавшей ее воды, на погруженном в темноту фасаде собора Святого Томаса в свете фар промелькнули силуэты двух проституток. Затем показались пустынные аллеи Центрального парка, где Энсон часто играл в детстве, и номера бегущих мимо улиц становились все больше – эти цифры обладали таким же значением, как и слова. Это был его город, думал он, город, в котором вот уже пять поколений живет его семья. Никакие перемены не изменят занимаемого ими здесь места, потому что именно перемены и были тем главным основанием, по которому и он, и любой, носящий его фамилию, отождествлял себя с духом Нью-Йорка. Мощный ум и сильная воля – ведь в слабых руках его угрозы ничего бы не дали! – очистили налипшую было грязь и с фамилии дяди, и с имен других членов семьи, и даже с дрожащей фигуры, сидевшей в машине рядом с ним.
Тело Кэри Слоана нашли наутро на нижней ступени опоры моста Квинсборо. В темноте, сильно взволнованный, он решил, что под ногами внизу чернеет вода, но не прошло и секунды, как это уже не имело никакого значения, если только он не рассчитывал вспомнить напоследок об Эдне и выкрикнуть ее имя перед тем, как уйти камнем в воду.
Энсон никогда не винил себя за ту роль, которую он сыграл в этой истории – так сложились обстоятельства, и не он стал тому виной. Но, как известно, и праведный пострадал за неправедных, и для Энсона кончилась самая старая и, возможно, самая дорогая дружба. Он так никогда и не узнал, какую ложь сочинила тетя Эдна, но в доме дяди ему больше никогда не были рады.
Под Рождество душа миссис Хантер удалилась на аристократические епископальные небеса, и формальным главой семьи стал Энсон. Жившая с ними с незапамятных времен незамужняя тетка взяла на себя заботы по дому, неумело и безуспешно пытаясь воспитывать младших сестер. Остальные дети обладали вполне заурядными добродетелями и недостатками и меньшей, чем у Энсона, самодостаточностью. Из-за смерти миссис Хантер пришлось отложить первый выход в свет одной из дочерей и свадьбу другой. Ее смерть также похитила у них нечто более осязаемое – с ее уходом подошло к концу молчаливое и дорогостоящее превосходство Хантеров.
Во-первых, состояние, и так значительно уменьшившееся после уплаты двух налогов на наследство, вскоре предстояло разделить между шестерыми детьми – и теперь его уже нельзя было считать выдающимся. Энсон даже заметил у младших сестер тенденцию говорить с уважением о семьях, о которых лет двадцать назад в обществе никто и не слышал. Имевшееся у него чувство принадлежности к высшим слоям общества никак не проявлялось у сестер – они иногда демонстрировали заурядный снобизм, только и всего. Во-вторых, это было последнее лето, которое семья проводила в коннектикутском имении; слишком уж громко все выступали против: «Да кому охота проводить лучшее время года в этой забытой богом глуши?» Пусть и нехотя, но он уступил – осенью дом будет выставлен на продажу, а на следующее лето будет нанят дом поменьше где-нибудь в округе Уэстчестер. Это было отступлением от отцовского канона дорогостоящей простоты, и, несмотря на то что он отнесся к этому перевороту с пониманием, он вызывал у него раздражение: пока была жива мать, Энсон ездил туда почти каждые две недели, даже в самый разгар летнего веселья.
Но и он стал частью этой перемены. Когда ему было двадцать лет, от пустого похоронного веселья бесплодного и праздного класса его отвратило лишь сильное инстинктивное чувство жизни. Он сам не очень хорошо это понимал, ведь он все еще был уверен, что существует некий эталон, некий стандарт общества. Но не было никакого эталона, да и вообще вызывает сомнения существование в нью-йоркском обществе каких-либо строгих правил. Те немногие, кто все еще был готов платить и бороться за вход в какой-либо общественный слой, в результате обнаруживали, что система уже практически не функционирует – или, что было еще хуже, выясняли, что та самая богема, от которой они бежали, восседала на самых почетных местах с ними за одним столом.
Энсона к двадцати девяти годам больше всего тревожило его собственное растущее одиночество. Теперь он был уверен, что никогда не женится. Свадеб, на которых он побывал в качестве шафера или почетного гостя, было уже не сосчитать – дома в шкафу у него был целый ящик, доверху набитый подаренными ему по традиции на память о свадьбе галстуками. Эти галстуки напоминали ему то о любви, не продержавшейся и года, то о парах, исчезнувших из его жизни навсегда. Булавки для галстуков, золотые карандашики, запонки для манжет – подарки от целого поколения женихов – сначала попадали в его шкатулку с сувенирами, а затем терялись, и с каждой новой церемонией он все больше утрачивал способность представить себя на месте жениха. За его самыми сердечными пожеланиями всем этим парам таилось отчаяние по поводу собственного счастья.
Ближе к тридцати годам его все сильнее стали огорчать неустранимые препятствия, создаваемые браком для дружбы. Целые группы людей демонстрировали приводящую в замешательство тенденцию к распаду и исчезновению. Его университетские приятели – те, кому он уделял больше всего времени, к кому чувствовал самую сильную привязанность, – становились все более недоступны. Большая часть все глубже уходила в свой домашний круг, двое умерли, один переехал за границу, еще один уехал в Голливуд писать сценарии для фильмов, которые Энсон всегда добросовестно ходил смотреть.
Но абсолютное большинство превратилось в жителей пригородных коттеджей и появлялось в городе лишь в рабочее время; все были отягощены сложностями семейной жизни и проводили свободное время в каком-нибудь загородном клубе. Именно они и вызывали у него наиболее острое чувство отстранения.
В начале своей семейной жизни все они в нем нуждались; он давал им советы относительно их тощих финансов, развеивал их сомнения в том, что ребенка можно заводить и в «паре комнат с ванной» – для них он олицетворял собой огромный внешний мир. Но теперь все их финансовые трудности остались позади, а ожидаемое со страхом чадо влилось в поглощающую все их внимание семью. Они всегда были рады видеть «старину Энсона», но теперь они специально наряжались к его приходу и старались произвести на него впечатление своими успехами, не делясь при этом своими проблемами. Он больше не был им необходим.
За несколько недель до его тридцатилетия женился последний из закадычных друзей его юности. Энсон выступил в обычной для себя роли шафера, подарил, как обычно, серебряный сервиз и приехал на причал к отходу парохода «Гомерик», чтобы попрощаться. Был май; вечер пятницы выдался жарким, и когда он сошел с пирса, ему пришло в голову, что уже начались выходные, так что до утра понедельника он совершенно свободен.
– И куда? – спросил он себя.
В йельский клуб, конечно! До ужина – бридж, затем три-четыре крепких коктейля у кого-нибудь в номере, а затем – приятный и сумбурный вечер. Он пожалел, что сегодняшний жених не сможет составить ему компанию, – им всегда удавалось втиснуть так много в подобные вечера: они умели привлекать женщин и избавляться от них, и всегда точно знали, какую толику от их просвещенного гедонизма заслуживала любая девушка. Веселый вечер подчиняется определенным правилам – берешь таких-то девушек, везешь в такое-то место и тратишь ровно столько, чтобы всем было весело; немного выпиваешь – немного, но больше, чем должен бы, – и в определенный час, ближе к утру, встаешь и говоришь, что тебе пора домой. Следует избегать студентов, забулдыг, охотниц за женихами, драк, сантиментов и болтливости. Вот как все должно быть, а остальное – просто бессмысленный разгул.
