Рене Клер - Китайская принцесса
"Но, - услышал я другой голос, - даже если допустить, что все обстоятельства играют в твою пользу, остается ответить на главный вопрос. Мужчина не убивает себя просто так. Почему господин Лефранк покончил с собой?" Представив себя следователем, я повторил вопрос: "Почему он покончил с собой?"
- и, несмотря на все усилия своего воображения, не смог найти ответа. Никто и не найдет ответа! Версию самоубийства не станут даже рассматривать.
Через несколько часов твое имя будет в списке подозреваемых. Ты жених его дочери, любовник его возлюбленной - все против тебя. Завтра вечером ты окажешься в тюрьме, если не возьмешь этот револьвер и если сам не воспользуешься им до рассвета.
Я направился к телу, чтобы забрать свое оружие, такими медленными шагами, словно давал себе время для другого решения.
"Осторожно! Если ты возьмешь револьвер, преступление станет очевидным. А если оставишь, версия самоубийства имеет шансы пройти. Дело будет закрыто. Ты женишься на Женевьеве. Девочке достанется порядочное наследство. Ты умрешь старым и почитаемым человеком..." "Как бы ты ни поступил, тебя завтра же арестуют, если будешь еще живой".
"Вспомни, что говорил этот достойнейший господин Жером: "Нужно уметь рисковать, малыш..." "Вспомни, что с тобой случилось, когда ты впервые применил на практике его совет. Забери револьвер!" "Не трогай его! Возможно, Судьба устроила тебе испытание. Не отвергай сей поразительный шанс".
"Один шанс из тридцати шести, как в рулетке? Забери револьвер, и все будет кончено".
Так я метался между надеждой на счастье и готовностью к смерти. Никогда еще я так не нуждался в провидении, никогда еще совет богов не был бы мне так полезен. Но я утратил веру. Теперь мною управлял только разум. А разум твердил, что чудес не бывает, что все игроки так или иначе проигрывают, что Красное никогда не выпадало тридцать раз подряд и что мне надо бросить партию.
Я взял револьвер и ушел из дома, не замеченный ни одной живой душой.
По дороге в отель я постарался как можно спокойнее обдумать происшедшее событие. До того момента как господин Лефранк невольно расправился сам с собой, у меня не было необходимости спешить с самоубийством. Я имел возможность отложить до завтра, послезавтра, на неделю, на месяц исполнение приговора, который сам себе вынес. Теперь, дабы избежать ареста, который лишил бы меня желанной свободы, мне следовало действовать быстро. Я освободился от нерешительности, чьей игрушкой оказывался так часто. Среди всех прочих возможных дней нынешний должен был стать моим последним днем. Мне больше не надо было опасаться затруднений с выбором.
- Бедняжка Судьба, - говорил я. - придется тебе тоже сделать выбор.
Ты больше ничего не можешь предпринять против меня.
Бывают мгновения, когда в самую тяжелую минуту, при самых трагических обстоятельствах, вы начинаете смеяться. Мне было почти весело, когда я вошел в отель, где проживал много месяцев, и на пышную архитектуру которого до сих пор не обращал никакого внимания. "Завтра эти акантные листья будут по-прежнему обрамлять фасад коринфского шапито. Я вижу их в последний раз. Я их больше никогда не увижу. Прощайте, акантные листья!" Напевая, я подошел к ночному портье. Узнав меня, тот протянул ключ от номера.
- Вы забыли о свидании, - сказал он тоном добродушного упрека.
- Каком свидании?
Подмигнув, он кивнул в сторону читального зала.
- Там вас дожидается дама.
Я было подумал, что это Лелиа, прибежавшая снова просить прощения, которое я ей дал с тем большей легкостью, что ее измена ничуть меня не волновала. Но передо мной была Женевьева. Не говоря ни слова, она бросилась в мои объятия. Я был настолько растерян, что истолковал ее рыдания как знак того, что она уже в курсе печального события в их доме.
- Что мы будем делать? - спросила она, немного успокоившись.
Чтобы не отвечать на столь затруднительный вопрос, я спросил ее о том же в свою очередь.
- Я знаю все, - сказала она, вздохнув. Сие требовало разъяснений. И я их получил. Все, что ей было известно, касалось моих прежних отношений с ее отцом.
- Я ему ответила, что твое прошлое меня не касается, что я тебя люблю, несмотря ни на что... Вчера вечером он заколебался. Сказал, что подумает. И сегодня рано ушел из дома.
Я не ошибся. Визит господина Лефранка свидетельствовал о том, что он готов капитулировать. И если бы не появилась Лелиа...
- Вернувшись, он был в дикой ярости. Заявил, что ты чудовище и способен на бог знает какие гнусности. Он даже произнес ужасную вещь...
Она остановилась. Я боялся, что она заговорит о Лелии, о сцене, свидетелем которой стал ее отец.
- Он мне сказал, - произнесла она шепотом, - "Сталкиваясь с подобным существом, невольно думаешь об убийстве".
- И ничего не добавил?
Она покачала головой, и я наконец понял, что господин Лефранк ничего не рассказал о сцене, в которой его постыдная роль не сводилась только к роли отца, что и принудило его промолчать о причине своей ярости. Таким образом, ничего не произошло такого, чего бы не предвидел мой разум.
- Он весь день пробыл дома, чтобы помешать мне уйти, - продолжала она. Вечером мы снова поссорились. Он потребовал, чтобы я поклялась, что никогда тебя не увижу. Я отказалась. Тогда он стал грозить мне, что...
Рыдания возобновились. Образ разъяренного Лефранка невольно вызвал в моей памяти образ другого Лефранка, который, наконец успокоившись, одиноко лежал в своем пустом доме.
- Как тебе удалось улизнуть? - спросил я.
- Я сказала, что иду спать, и выбралась через окно своей комнаты. Мне не следовало так поступать, но я любой ценой хотела увидеть тебя.
Слушая ее, я уже видел, как прорисовываются невидимые петли той сети, которую Судьба сплела вокруг меня. Если бы я знал, что Женевьеве неизвестна моя измена, что она меня еще любит, что готова восстать против воли отца, я бы так не отчаивался, не пошел бы с ней попрощаться. Но не все еще было потеряно.
Если бы она меня меньше любила, она бы осталась у себя, я бы с ней там увиделся, не пошел наверх, где...
- Я тоже хотел тебя увидеть любой ценой, - сказал я, вздохнув. - Я испытываю угрызения совести, - продолжала она. - Я опасаюсь, что он прибегнет к насилию над собой.
- Он тебе чем-то грозил?
- Он грозил себя убить. Таковы были его последние слова, которые я услышала, уходя от него: "Если из-за тебя жизнь для меня станет невыносимой, моя смерть будет на твоей совести!" Я отстранился от нее и сделал несколько шагов, как бы стараясь ускользнуть из этого читального зала, где, казалось, со всех сторон меня подстерегала опасность. Мне чудилось, что я присутствую при сцене, которая могла иметь место: полиция уже в кабинете господина Лефранка. Допрашивают его дочь: "Были ли причины для его самоубийства?" И Женевьева отвечает: "Из-за меня. Это моя вина. Мне не следовало уходить в этот вечер..." и, плача, рассказывает об угрозах отца, о его возбуждении. Перед лицом ее искренности никто не станет сомневаться в самоубийстве, вернее, никто не стал бы сомневаться, если бы... если бы я оставил в руке мертвеца револьвер, тяжесть которого ощущал в своем кармане.
- О чем ты думаешь? - спросила Женевьева.
Я снова думал о Черве Удачи, о китайской принцессе, о разнице между относительным и абсолютным. Только что мне казалось, что меня не могут не осудить по обвинению в убийстве. Но такая возможность была относительной. Пока я колебался, забрать свой револьвер или оставить его, у меня вопреки всякой логике был шанс на спасение. Я мог бы им воспользоваться, если бы посоветовался с подброшенной вверх монеткой, а не со своим разумом. Абсолютно невозможным было лишь то, что господин Лефранк снова задышит, поднимется с пола, словно ничего не произошло, и вернется на свое место за письменным столом.
- Останься тут, - резко сказал я Женевьеве.
Мне пришла в голову невероятная мысль: вернуться туда и вложить обратно револьвер в его руку... Но тут я услышал возглас Женевьевы.
- Уже около двух часов! - сказала она, посмотрев на часики. - Мне надо домой.
Петля сети сжимается, и я тщетно пытаюсь из нее выбраться. Она хочет вернуться к отцу. Мне тоже надо туда. Но как снова проникнуть в дом, если она будет у себя в комнате, через которую я уже однажды без ее ведома вошел в дом? И что ей сказать, чтобы ее задержать? Сейчас она направится к двери и уйдет.
- Если ему уже известно о моем уходе, что он думает в эту минуту? прошептала она.
Пройдет немного времени, и она все узнает. А я и вправду окажусь преступником, если отпущу ее, не предупредив, что ее ждет по возвращении домой. Следует немедленно воспользоваться одной из тех нежных фраз, которые так действуют на сердце. "Моя маленькая Женевьева, ты не знаешь всего. Будь мужественна..." Я следую за ней. Мне пока трудно говорить. Слишком много света в коридоре, среди колонн коринфского шапито с акантскими листьями на фронтоне, которые, я уж думал, никогда не увижу. На улице я заговорю с ней. Абсолютно невозможно не заговорить. Пусть будет, что будет!
