Отцы - Бредель Вилли

Летний сад-ресторан «Дикий олень», расположенный на самом берегу Мельнского озера, гостеприимно принял веселую толпу. За длинными столами на белоснежных скатертях пили кофе, ели миндальные пирожные, музыканты играли; птички громко щебетали в ветвях деревьев, обступивших озеро; по зеркальной глади озера скользили лодки с нарядно одетыми людьми. Настроение у всех было самое праздничное. На Густава Штюрка, заговорившего через стол с Хардекопфом о военной опасности, накинулись рассерженные женщины.

— Да бросьте вы наконец эти ужасные разговоры! — возмутилась маленькая Софи Штюрк. — Прямо-таки невыносимо. Все политика и политика.

— Да, да, — поддержала ее Фрида, — в кои-то веки соберешься за город отдохнуть немного, так они и тут занимаются своей политикой. Уж эти мужчины!

— Если бы даже и началась война, — крикнула с другого конца стола жена сапожника Пингеля, — вас-то, господин Штюрк, все равно не возьмут!

— Что верно, то верно! — ответил Штюрк, опустил голову и отпил глоток кофе.

Нет, его не возьмут. А Артур? Осенью кончается срок его действительной службы. Люди не хотят слышать о войне. Не хотят верить в то, что она будет. Ультиматуму, который Австрия предъявила Сербии, никто не придает значения. Велика беда — война где-то там на Балканах! Бог мой, да там ведь каждые два дня новая война! Нам-то какое дело? Мы хотим насладиться прекрасным летним днем и все забыть. Поди забудь — это как раз и не удавалось склонному к раздумью Штюрку. Все последние годы, если хорошенько вникнуть, в воздухе висела военная опасность. Густав никогда не хотел допускать мысли о войне. Но когда-нибудь она грянет. И совершенно неожиданно. Тогда Артура первым пошлют в огонь.

Старик Хардекопф, сидевший напротив Штюрка, украдкой поглядывал на омраченное лицо друга и думал: волнуется, видно, за сына. Неужели он не верит в силу социал-демократической партии? Она не хочет войны. Она сумеет отвести военную угрозу. Забыл, что ли, Штюрк о Базельском конгрессе? Народы не желают войны. Откуда такое малодушие? Откуда такое неверие в партию? И, чтобы отвлечь друга от тяжелых мыслей, он сказал:

— Правда это, Густав, что в критические моменты не только отдельные люди, а целые народы, наперекор всем научным знаниям и достижениям, могут попасться на удочку шарлатанских сказок?

Густав Штюрк поднял глаза. Казалось, он не сразу понял, о чем говорит Хардекопф. Но затем ответил:

— Mundus vult decipi! — Мир хочет быть обманутым! — и снова надолго замолчал.

Как чудесен был сияющий летний день. С прозрачно-голубого неба, на котором кое-где медленно плыли белоснежные облачка, светило солнце. С озера дул легкий свежий ветерок. Все утопало в зелени, всюду — светлые, яркие краски. Оркестр играл отрывки из популярных опер, люди болтали и смеялись, дети резвились в саду. Один Густав Штюрк, казалось, не разделял общего веселья.

— Ты чем-то расстроен, Густав? — опять начал Хардекопф.

Штюрк вполголоса, точно опасаясь, что его могут услышать окружающие, ответил тихо:

— Будет война, Иоганн.

— Вздор, — отвечал Хардекопф. — Зря ты волнуешься. Поостерегутся они. А что же наша партия? Партия не хочет войны, — значит, ее не будет.

Но на сей раз Штюрк не сказал: «Что верно, то верно». Он только упрямо и уныло покачал головой.

— Откуда такое малодушие? — не отставал от друга старый Иоганн. — Неужели ты думаешь, что из-за каких-то сумасшедших террористов мы ввяжемся в войну? Там, на Балканах, покушения — обычное дело. И, кроме того, партия сумеет предотвратить войну. Да и наши промышленные магнаты боятся ее пуще огня. У них есть на то все основания. Война была бы для них началом конца. Они это знают. И не пойдут на риск.

— Хотел бы я, чтобы это было так, — сказал Штюрк.

Некоторое время оба молчали.

— Я получил письмо от Артура. Ждут войны, — снова заговорил Штюрк.

«Так оно и есть: за сына тревожится», — подумал Хардекопф.

— А ты читал, сколько миллионов франков Россия получила от Франции на вооружение? Ты, Иоганн, понятия не имеешь, что делается вокруг тебя, — продолжал Штюрк.

— То есть как это — не имею понятия?

— Да, не имеешь. Ты знаешь только то, что говорят твои товарищи на верфях. А мне приходится иметь дело со всяким народом — с конторщиками, ремесленниками. Эта публика не возражает против войны. Послушал бы ты, что они говорят. «Нам нужна война, тогда все переменится», — заявляют они напрямик. К тому же нам ее навязывают, и прежде всего Англия. Да и Франция и Россия тоже. Вот какие ведутся разговоры. «Все завидуют нашим достижениям», — говорят одни. «После войны все будет по-иному», — говорят другие. И дьявол их знает, чего они ждут. Повсюду только и слышно: «Германия, мол, настолько сильна, что ей никакие противники не страшны. Мы должны стать первой державой в Европе…» Люди словно с ума посходили. Послушал бы ты наших лавочников — все ждут не дождутся, они с радостью хоть завтра собрались бы в поход.

— Да ведь все это идиотская болтовня, и только, — громко и с досадой крикнул Хардекопф. — Эти дурни понятия не имеют, что такое война!

— Что верно, то верно! Об этом я и говорю.

— Хорошо, Густав, но почему ты забываешь о рабочих? О нашей партии? Как могут капиталисты начать войну, если мы не захотим, если мы забастуем? Вспомни о цабернском инциденте^[14]. Уже тогда рейхстаг высказался против военщины и правительства. А рабочие во Франции? И в России? Они будут с нами заодно. На Балканах, — да, там может завариться каша, но великие державы — те побоятся, уверяю тебя. Они до смерти боятся, и именно нас, социал-демократов.

— Говорят, что Россия хочет войны, чтобы избегнуть революции у себя в стране.

— Но ведь это так глупо, что глупее и быть не может. Чепуха! Если дело дойдет до войны, тут действительно революции не миновать. Вспомни русско-японскую войну. А рабочий класс России куда хуже организован, чем мы. Поверь мне, до войны дело не дойдет. А если они даже попытаются, нам нет причин особенно падать духом. Народ восстанет. Да, непременно восстанет.

Тем временем Пауль Папке и хозяин ресторана «Дикий олень» Клейнберг, уединившись в одной из дальних комнат, вели оживленную беседу. И тот и другой были очень довольны дельцем, которое они обстряпали. Разумеется, и у них разговор зашел об угрозе войны. Оба собеседника не очень-то верили, что безумное сараевское покушение и ультиматум императора Франца-Иосифа приведут к войне. Но и Клейнберга и Папке отнюдь не страшила такая возможность. Хозяин рассказал, что у него два сына в армии; старший служит офицером в егерском полку, здесь поблизости, в Рацебурге, а младший — вольноопределяющийся в Любеке. Собеседники пришли к единодушному выводу, что в войне есть нечто возвышающее человека. Папке заявил даже, что жизнь человека не воевавшего — пустая жизнь, ибо война — это стихия: она до предела напрягает человеческие силы и показывает, на что способен народ. А в том, что немецкий народ способен на многое, ни тот, ни другой не сомневались. Если Россия вместе с Францией нападет на Германию, то кайзер сумеет создать живой оборонительный вал на востоке, между тем как действующая армия в какие-нибудь две недели положит Францию на обе лопатки и войдет в Париж. Ведь это же известный план Шлиффена. Паршивенького сербского короля мы ногтем раздавим. А что касается Англии, то не зря же кайзер расширял флот, говоря, что наше будущее решается на море. И англичанам тоже не поздоровится. Кайзер Вильгельм все предусмотрел; мы можем спокойно смотреть в наше будущее. Вспомните изречение кайзера: «Морское могущество — залог мирового могущества»; этим все сказано. А наши цеппелины? Они превратят в кучу развалин все британские острова вместе взятые.

Ресторатор и его клиент старались превзойти друг друга в придумывании самых дерзких стратегических планов, с уверенностью шли навстречу надвигающимся событиям и, распаляясь все больше и больше, то и дело чокались.

— Если Германия будет единой, миру законы она продиктует, — продекламировал хозяин. Папке воскликнул: