Тэсс из рода д'Эрбервиллей - Харди Томас

После его ухода Тэсс не могла работать; на душе у нее было тревожно. Испугавшись, что он отправился к ее отцу, Тэсс взяла мотыгу и пошла домой.

Ярдах в двадцати от дома она встретила одну из своих сестер.

— О Тэсси, что случилось! Лиза Лу плачет, и у нас в доме собрался народ! Матери гораздо лучше, но, говорят, отец умер.

Девочка чувствовала всю значительность этой новости, но трагического ее значения не понимала. Она глядела на Тэсс, сияя важностью, но потом, заметив, какое впечатление произвели на сестру ее слова, спросила:

— Да неужто мы, Тэсс, никогда больше не будем разговаривать с отцом?

— Но ведь ему просто нездоровилось! — в отчаянии вскричала Тэсс.

Подошла Лиза Лу.

— Он упал, а доктор, который пришел к матери, говорит, что все равно не жилец он был на этом свете, потому что у него сердце заросло жиром.

Да, муж и жена Дарбейфилды поменялись местами: умирающая была вне опасности, а слегка прихворнувший — умер. Событие это имело значение более серьезное, чем можно было подумать. Жизнь отца была нужна семье независимо от личных его трудов — в последнем случае его смерть не была бы большой трагедией, — но он был последним из тех троих, с чьей смертью кончался срок аренды дома и участка, на которые давно уже точил зубы сосед-фермер, так как для постоянных его батраков не хватало жилья. Кроме того, в деревнях ненавидели пожизненных арендаторов чуть ли не так же, как и мелких земельных собственников, за независимую их манеру держать себя, и когда срок аренды истекал, ее никогда не возобновляли.

Таким образом, Дарбейфилдов, бывших некогда д'Эрбервиллями, постигла та же участь, на какую, без сомнения, в бытность свою олимпийскими богами графства обрекали они, и довольно жестоко, таких же безземельных, какими стали теперь сами. Так чередуются прилив и отлив — ритмические колебания — во всем, что совершается под небом.

51

Наконец настал канун благовещенья, и весь земледельческий мир был охвачен той особой лихорадкой, которая ежегодно вспыхивает в этот день — день, когда вступают в силу новые договоры, заключенные на сретенье и связывающие батраков на весь год. Батраки — или «рабочий люд», как называли они себя с незапамятных времен, пока не пришло из внешнего мира это новое слово «батрак», — не желающие оставаться у старых хозяев, переходят в этот день на другие фермы.

С каждым годом количество батраков, переходящих на новые места, все возрастало. Когда мать Тэсс была ребенком, почти все батраки из окрестностей Марлота всю жизнь жили на одной и той же ферме, которая была домом их отцов и дедов; но за последние годы это стремление менять места стало всеобщим; для молодых это было удовольствием, нередко приносившим и пользу. Ферма, которая для одних являлась Египтом, казалась землей обетованной другим, созерцавшим ее издали, но затем и для них превращалась она в Египет, — поэтому они без устали кочевали.

Однако эти перемены, с каждым годом все больше менявшие деревенские традиции, вызваны были не только неуживчивым нравом земледельцев. Сельское население уменьшалось. В прежней деревне бок о бок с батраками существовал другой класс: более образованный, стоявший ступенью выше на социальной лестнице, — класс, к которому принадлежали отец и мать Тэсс; входили в него плотник, кузнец, сапожник, мелочный торговец и другие обитатели деревни, не работающие на чужих фермах. Это был крут людей с прочно сложившимся жизненным укладом; объяснялось это тем, что они являлись либо пожизненными арендаторами, подобно отцу Тэсс, либо мелкими землевладельцами. Но когда истекал срок долгосрочной аренды, дома редко сдавались тем нее лицам, — их в большинстве случаев сносили, если они не нужны были фермеру для батраков. Те, кто непосредственно не обрабатывал земли, в деревне не любили, но выселение одних отражалось на заработке других, которым, в свою очередь, приходилось покидать деревню. Эти семьи, которые составляли костяк прежней деревни, теперь вынуждены были искать убежища в крупных центрах. Статистики, словно в насмешку, именуют этот процесс «тягой сельского населения в большие города». Но и река течет в гору, если ее гонят туда машинами.

Так как немало коттеджей в Марлоте было снесено, то фермеры стремились использовать каждый уцелевший дом для своих батраков. Со времени происшествия, набросившего такую тень на жизнь Тэсс, семья Дарбейфилда (в чье высокое происхождение никто не верил) была молчаливо осуждена на выселение по истечении срока аренды — на выселение хотя бы во имя морали. Да и в самом деле, представители этой семьи отнюдь не являлись образцом воздержанности, трезвости и целомудрия. Отец да и мать иногда выпивали, младшие дети редко ходили в церковь, а старшая дочь вела себя предосудительно. Нужно было позаботиться о нравственных устоях деревни. Поэтому в первое же благовещенье, когда явилась возможность выселить Дарбейфилдов, на их дом, довольно поместительный, предъявил требование возчик с большой семьей, а вдова Джоан, ее дочери Тэсс и Лиза Лу, сын Абрэхэм и младшие дети должны были отправиться куда-нибудь в другое место.

Вечером накануне отъезда сумерки спустились рано, потому что небо было затянуто облаками и моросил дождь. Это был их последний день в деревне, где они родились и выросли, и миссис Дарбейфилд, захватив Лизу Лу с Абрэхэмом, пошла попрощаться с друзьями, а Тэсс осталась сторожить дом.

Встав на колени на широком подоконнике, она прижалась головой к стеклу, с наружной стороны которого потоками стекала дождевая вода. Она смотрела на паутину, которая трепетала от легкого сквозняка, — должно быть, паук давным-давно умер с голоду, потому что по неведению сплел ее в углу, куда не залетала ни одна муха. Думала она о бедственном положении семьи и себя считала виновницей. Если бы она не вернулась домой, матери и детям, пожалуй, позволили бы остаться здесь, потребовав только, чтобы они вносили арендную плату еженедельно. Однако ее возвращение было немедленно замечено особами влиятельными и высоконравственными; они видели, как она копалась на кладбище, с помощью скребка стараясь привести в порядок детскую могилку, почти сровнявшуюся с землей. Так они узнали, что она вернулась в родной дом; ее мать попрекнули за подобное «потворство греху», та, вспылив, наговорила лишнего, а под конец сказала, что может немедленно отсюда уехать; ее поймали на слове — и вот чем кончилось дело.

«Не нужно мне было возвращаться домой», — с горечью подумала Тэсс.

Эти мысли так поглотили ее, что она почти не обратила внимания на человека в белом макинтоше, который проезжал верхом по улице. Но увидел ее он сразу, так как она сидела у самого окна, и подъехал настолько близко, что лошадь его едва не смяла копытом узкую клумбу, тянувшуюся вдоль стены. Она заметила его только, когда он постучал рукояткой хлыста по раме. Дождь почти перестал, и, повинуясь его знаку, она открыла окно.

— Вы меня не видели? — спросил д'Эрбервилль.

— Я задумалась, — ответила она. — Я слышала, что кто-то едет, но мне почудилось, будто это экипаж. Я была словно во сне.

— А!.. Быть может, вы слышали стук д'эрбервилльской кареты? Вероятно, вы знаете эту легенду?

— Нет. Мой… Один человек хотел как-то рассказать мне ее, но не рассказал.

— Если вы подлинная д'Эрбервилль, то, пожалуй, и мне не следовало бы ее рассказывать. Я-то жалкая подделка, так что для меня это не имеет значения. Легенда довольно мрачная. Говорят, будто стук этой несуществующей кареты может услышать лишь тот, в чьих жилах течет кровь д'Эрбервиллей, — и для него это является дурным предзнаменованием. Это как-то связано с убийством, совершенным много веков тому назад одним из членов рода д'Эрбервиллей.

— Расскажите до конца, раз вы уже начали.

— Хорошо. Говорят, некий д'Эрбервилль похитил красавицу, а она пыталась выскочить из кареты, в которой он ее увозил; завязалась борьба, и он ее убил… или она его, я забыл, кто кого. Такова легенда… Но я вижу, что вся ваша домашняя утварь уложена. Уезжаете?