Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды
В доказательство приведу один только пример. Через дорогу от дома Мак-Киннонов у подножья холма находится поросшее тростником озеро метров ста в длину и пятидесяти в ширину. Каждую зиму дикие лебеди-кликуны обычно прилетали туда по пути на юг, подгоняемые арктической погодой, и оставались там на несколько дней, а иногда и недель. Мораг любила этих лебедей и от зелёных дверей своего дома она по нескольку раз в день приветствовала их, так что они привыкли к её голосу и никогда не отплывали к другому берегу озера, как обычно делали, когда на дороге появлялись другие человеческие фигуры. Однажды ночью она услышала, что они тревожатся и зовут, их чистый трубный голос приглушался и относился ветром прочь, и когда открыла утром дверь, то поняла, что случилась беда. Два лебедя-родителя у ближнего берега озера суетились, если так можно выразиться в отношении этих грациозных и величественных птиц, вокруг лебедёнка, который вроде бы попался в силки у кромки тростника. Мораг пошла к озеру и как обычно стала их звать. Лебедёнок хлопал крыльями по воде и жалобно рвался, но под болотистой поверхностью его что-то удерживало, а родители всё это время вместо того, чтобы удалиться при приближении Мораг, продолжали кричать, оставаясь рядом с ним.
Мораг пошла вброд, но дно было илистым и топким, и она увязла почти по пояс, пока не поняла, что не сможет дотянуться до лебедёнка. Тогда он повернулся и потянулся к ней, перестал бить крылами и затих. Мораг протянула руку и пошарила в воде под ним. Она нащупала проволоку, потянув за которую, вытащила ржавый железный капкан, захвативший его ногу. Капкан ставили на лису и привязывали его длинной проволокой, чтобы лиса утопилась и тем самым избавилась от мучений.
Мораг подняла лебедёнка из воды, он покорно сидел у неё на руках, пока она раскрывала капкан, а в это время оба родителя подплыли к ней и стали по обе стороны от неё, ручные, по её словам, как домашние утки. Они не уплыли даже тогда, когда она положила невредимого малыша на воду и стала выбираться на берег.
Лебеди тогда пробыли неделю, а то и больше, и теперь уже не ждали её зова, чтобы поприветствовать её. Каждый раз, как она открывала дверь, их голоса как серебряные колокольчики звенели ей с озера через дорогу. Если бы у Йитса были такие же странные чары, что и у Мораг, то его пятьдесят девять лебедей, пожалуй, сразу не взлетели бы, а его знаменитое стихотворение так и осталось бы ненаписанным.
Мораг увлеклась животными вовсе не из-за бездетности, как это бывает со многими старыми девами, - у неё трое сыновей. Старшему, Лахлану, когда я приехал в Камусфеарну, было тринадцать лет, и у него были братья-близнецы, Юван и Дональд, которым было одиннадцать. Близнецы были энергичными, общительными и внимательными, всегда стремились помочь, хоть это не всегда у них получалось.
Всего лишь несколько недель спустя я подружился с их семьёй, и именно они по вечерам после школы приносили мне почту из Друимфиаклаха, а по выходным выполняли различные хозяйственные работы у меня в доме. Они красили внешние стены дома белой краской по крайней мере на ту высоту, на которую хватало их роста и сломанной лестницы. Они таскали тяжёлый белый порошок сюда вниз из Друимфиаклаха в бумажных мешках, и однажды я предложил им свой рюкзак, так, пожалуй, было удобнее. Они очень обрадовались этому, и на следующий день вернулись с рюкзаком, под завязку наполненным этим порошком. Не только сам мешок, но и всевозможные кармашки на молнии, которые были предназначены для таких вещей, как зубные щетки и табак. Это было девять лет тому назад, близнецы уже давно стали взрослыми и вышли в люди, но в сырую погоду по швам моего рюкзака ещё можно вполне заметить следы беловатой пасты.
Постепенно хозяйство Мак-Киннонов стало частью моей жизни, моей единственной связью с удалённым миром магазинов и почтовых отделений, телеграмм и раздраженья, от которого мне так хотелось избавиться насовсем. Обеспечить дом продовольствием всегда непросто, в особенности когда к нему нет дороги, но гораздо труднее делать это тогда, когда до ближайшей деревни, в которой больше одного магазина, по дороге от тридцати до сорока миль. Почта приходит в Друимфиаклах один раз в день по сложной системе морского и автомобильного транспорта из той деревни, где находится железнодорожная станция. Оттуда её везут на моторной лодке в маленькое селение в пяти милях от Друимфиаклаха, где вначале огромный старый "Хамбер", а теперь "Лэндровер" принимает её и развозит по разбросанным по округе жилищам. Я, таким образом, могу быть практически уверен, что получу хотя бы одно почтовое отправление в день, если протопаю в Друимфиаклах за нею (правда иногда в плохую погоду лодка не ходит, и бывали случаи в этой глуши, что весь мешок с почтой отправляли на остров Скай то ли по недосмотру, то ли по халатности). Ответ на это письмо я оставляю в Друимфиаклахе только на следующий день, чтобы его забрал "Лэндровер" утром послезавтра. Так что, если, скажем, я получил письмо во вторник вечером, то мой корреспондент получит ответ только в пятницу. Газеты доходят ко мне только вечером на следующий день, если я сам не схожу в Друимфиаклах за ними. Из-за большой высоты окружающих гор из радиоприёмника доносится едва различимый шёпот. Прижав к нему ухо, можно с трудом уловить обрывки новостей, чаще всего о войне, либо о слухах о войне, либо навязчивые и непрошеные ритмы рок-н-ролла, похожие на мышиный писк и напоминающие о далёком сумасшедшем человечестве. Плохая слышимость гораздо больше подчеркивает изолированность Камусфеарны, чем полная тишина.
Обмен письмами частенько занимает целую неделю, и наиболее нетерпеливые из моих друзей в такой ситуации в отчаянье слали мне массу телеграмм. Единственный путь, по которому можно доставить телеграмму, кроме "Лэндровера", привозящего почту в Друимфиаклах по вечерам, - это поездка на велосипеде по крутым и опасным тропинкам от почты до Друимфиаклаха, а затем полторы мили пешком под откос.
Итого: десять миль на велосипеде и три мили пешком. Деревенский почтальон - человек исключительно пунктуальный и преисполненный чувства долга. Первую свою телеграмму в Камусфеарне я получил в жаркий летний день, когда горы прямо дымились от зноя, а изнывающий от мух скот стоял по колено в воде в штилевом море. Взмокший почтальон стоял у дверей и протягивал мне листок, на котором было написано :"С днём рожденья!" Гора поднатужилась и родила мышь. Затем я с большим трудом убедил его в том, чтобы он сам решал, срочная телеграмма или нет и отправлял несрочные "Лэндровером" в Друимфиаклах вечером.
Телеграммы, курсирующие между Западным нагорьем и Англией, иногда претерпевают некоторые изменения, которые почтовые работники называют "техническими причинами". В начале своего пребывания в Камусфеарне я обнаружил, что, хотя мне дом, можно сказать, свалился на голову практически бесплатно, прав у меня здесь как у хозяина не было никаких. Я посчитал, что пропитание свое, состоящее главным образом из моллюсков, можно значительно разнообразить кроликами. Тогда я телеграфировал владельцу усадьбы и попросил у него разрешения на их отстрел. Он получил от меня такую телеграмму: " Можно ли мне отстреливать Заиньку, и если да, то где?"
Я получил на такой садистский запрос положительный ответ и стал отстреливать Заиньку по утрам и вечерам ружьем четвертьдюймового калибра с глушителем прямо у окна своей кухни. Это в значительной степени решило продовольственную проблему как мне, так и моей собаке Джонни. К сожалению, Заинька и все его братцы теперь в Камусфеарне перевелись, и, если не питаться только дарами моря, прожить здесь очень трудно.
Примерно год или два у меня было козье молоко. Мораг по своей доброй натуре приютила четырёх коз, оказавшихся бездомными после смерти владельца. Одну из них, грациозную шаловливую белую фею по имени Майри-Бхан она подарила Камусфеарне. Это был чисто символический жест, ибо козочка вовсе не сознавала, что произошла смена владельца, и предпочитала общество своих подружек и старого развратного козла. Стадо, однако, стало проводить значительную часть времени в Камусфеарне, где они взбирались на стенку хозяйственного забора и объедали кроны старых яблонь и слив у моста, что привело к необходимости создания высоких барьеров, которые сейчас, когда коз уже давно нет, выглядят весьма странно и загадочно. Их бесстыжие хищные глаза, сверкающие древней эгоистической мудростью, мгновенно усматривали открытую дверь, и не единожды я возвращался домой с дневной рыбалки и находил кухню в хаосе, мои последние куски хлеба исчезали между проворными резиновыми губами козы, а Майри-Бхан нахально возвышалась на столе.
В конце концов предрасположенность к Камусфеарне привела к их гибели. Там, где прошлый обитатель дома держал огород, вокруг росли большие листья ревеня в значительном количестве. Однажды весной они объелись этими листьями и все, кроме козла, перемерли. Он сам никогда не отличался приятным запахом или покладистым поведением, а теперь, лишившись своего гарема, стал просто невыносим. И только его великолепный внешний вид помешал мне присоединиться к рядам его врагов. Он выжил, одинокий сатир, печальный символ нерастраченного мужества и, наконец, бремя вынужденного целомудрия стало для него невыносимым, он куда-то ушёл и сгинул.
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
