Европейцы - Джеймс Генри
— Скажите, пожалуйста, — промолвил наконец таинственный незнакомец, не имею ли я честь говорить с мисс Уэнтуорт?
— Меня зовут Гертруда Уэнтуорт, — ответила она еле слышно.
— Тогда… тогда… я имею честь… имею удовольствие… быть вашим кузеном.
Молодой человек был так похож на видение, что сказанные им слова придали ему еще более призрачный характер.
— Какой кузен? Кто вы? — проговорила Гертруда.
Отступив на несколько шагов, он оглядел дом, окинул взглядом сад, расстилающуюся даль, после чего рассмеялся.
— Понимаю, вам это должно казаться очень странным, — сказал он.
В смехе его было все же что-то реальное. Гертруда осмотрела молодого человека с головы до ног. Да, он был необыкновенно красив, но улыбка его застыла почти как гримаса.
— Здесь так тихо, — продолжал он, снова приблизившись. Вместо ответа она лишь молча на него смотрела. И тогда он добавил: — Вы совсем одна?
— Все пошли в церковь, — проговорила Гертруда.
— Этого я и боялся! — воскликнул молодой человек. — Но вы-то меня, надеюсь, не боитесь?
— Вы должны сказать мне, кто вы.
— Я вас боюсь, — признался молодой человек. — Я представлял себе все совсем иначе. Думал, слуга вручит вам мою визитную карточку, и, прежде чем меня впустить, вы посовещаетесь и установите, кто я такой.
Гертруда раздумывала — раздумывала с таким стремительным упорством, что это дало положительный результат, который, очевидно, и был ответом дивным, восхитительным ответом на томившее ее желание, чтобы с ней что-то произошло.
— Я знаю, знаю! — сказала она. — Вы приехали из Европы.
— Мы приехали два дня назад. Значит… вы о нас слышали и в нас верите?
— Мы представляли себе довольно смутно, — сказала Гертруда, — что у нас есть родственники во Франции.
— И вам никогда не хотелось нас увидеть?
Гертруда ответила не сразу.
— Мне хотелось.
— Тогда я рад, что застал дома вас. Нам тоже хотелось вас увидеть, и мы взяли и приехали.
— Ради этого? — спросила Гертруда.
Молодой человек, все так же улыбаясь, огляделся по сторонам.
— Да, пожалуй что, ради этого. Мы не очень вам будем в тягость? — спросил он. — Впрочем, не думаю… право же, не думаю. Ну, и, кроме того, мы любим странствовать по свету и рады любому предлогу.
— Вы только что приехали?
— В Бостон — два дня назад. В гостинице я навел справки о мистере Уэнтуорте. Вероятно, это ваш батюшка? Мне сообщили, где он живет; как видно, он достаточно известен. И я решил нагрянуть к вам безо всяких церемоний. Так что нынче, в это прекрасное утро, меня наставили на правильный путь и велели не сходить с него, пока город не останется позади. Я отправился пешком, мне хотелось полюбоваться окрестностями. Я все шел, шел — и вот я здесь, перед вами. Отшагал я немало.
— Семь с половиной миль, — сказала мягко Гертруда.
Теперь, когда молодой человек оказался из плоти и крови, она ощутила вдруг, что ее пробирает смутная дрожь. Гертруда была глубоко взволнована. Еще ни разу в жизни она не разговаривала с иностранцем, но часто и с упоением об этом мечтала. И вот он здесь, перед ней, порожденный воскресной тишиной и предоставленный в полное ее распоряжение! Да еще такой блестящий, учтивый, улыбающийся. Тем не менее, сделав усилие, она взяла себя в руки, напомнила себе, что как хозяйка дома должна оказать ему гостеприимство.
— Мы очень… очень вам рады. Пойдемте в дом, прошу вас.
Она двинулась по направлению к открытой двери.
— Значит, вы не боитесь меня? — снова спросил молодой человек, рассмеявшись своим беззаботным смехом.
Несколько мгновений она раздумывала, потом ответила:
— Мы не привыкли здесь бояться…
— Ah, comme vous devez avoir raison! [12] — воскликнул молодой человек, глядя с одобрением на все вокруг.
Впервые в жизни Гертруда слышала так много произнесенных подряд французских слов. Они произвели на нее сильное впечатление. Гость шел следом за ней и, в свою очередь, смотрел не без волнения на эту высокую привлекательную девушку в накрахмаленном светлом муслиновом платье. Войдя в дом, он при виде широкой белой лестницы с белой балюстрадой приостановился.
— Какой приятный дом, — сказал он. — Внутри он еще больше радует глаз, чем снаружи.
— Приятнее всего здесь, — сказала Гертруда, ведя его за собой в гостиную — светлую, с высоким потолком, довольно пустынную комнату, где они и остановились, глядя друг на друга. Молодой человек улыбался еще лучезарнее; Гертруда, очень серьезная, тоже пыталась улыбнуться.
— Думаю, вам вряд ли известно мое имя, — сказал он. — Меня зовут Феликс Янг. Ваш батюшка доводится мне дядей. Моя матушка была его сводной сестрой; она была старше его.
— Да, — сказала Гертруда, — и она перешла в католичество и вышла замуж в Европе.
— Я вижу, вы о нас знаете, — сказал молодой человек. — Она вышла замуж, а потом умерла. Семья вашего отца невзлюбила ее мужа. Они считали его иностранцем. Но он не был иностранцем. Хотя мой бедный отец и явился на свет в Сицилии, родители его были американцы.
— В Сицилии? — повторила полушепотом Гертруда.
— Жили они, правда, всю жизнь в Европе. Но настроены были весьма патриотично. И мы тоже.
— Так вы сицилиец? — сказала Гертруда.
— Ни в коем случае! Постойте, давайте разберемся. Родился я в небольшом селении — очень славном селении — во Франции. Сестра моя родилась в Вене.
— Значит, вы француз, — сказала Гертруда.
— Избави бог! — вскричал молодой человек.
Гертруда вскинула голову и так и приковалась к нему взглядом. Молодой человек снова рассмеялся.
— Я готов быть французом, если вам этого хочется.
— Все-таки вы в некотором роде иностранец, — сказала Гертруда.
— В некотором роде да, пожалуй. Но хотел бы я знать, в каком? Боюсь, мы так и не удосужились решить этот вопрос. Видите ли, есть такие люди на свете, которые на вопрос о родине, вероисповедании, занятиях затрудняются ответом.
Гертруда смотрела на него не отрываясь. Она не предложила ему сесть. Она никогда о таких людях не слышала; ей не терпелось услышать о них.
— Где же вы живете? — спросила она.
— И на этот вопрос они затрудняются с ответом, — сказал Феликс. — Боюсь, вы сочтете нас попросту бродягами. Где только я не жил — везде и всюду. Мне кажется, нет такого города в Европе, где бы я не жил.
Гертруда украдкой глубоко и блаженно вздохнула. Тогда молодой человек снова ей улыбнулся, и она слегка покраснела. Чтобы не покраснеть еще сильнее, она спросила, не хочется ли ему после долгой прогулки что-нибудь съесть или выпить, рука ее невольно опустилась в карман и нащупала там оставленный ей сестрой ключик.
— Вы были бы добрым ангелом, — сказал он, на мгновение молитвенно сложив руки, — если бы облагодетельствовали меня стаканчиком вина.
Она улыбнулась, кивнула ему и в то же мгновение вышла из комнаты. Вскоре она возвратилась, неся в одной руке большой графин, а в другой блюдо с огромным круглым глазированным пирогом. Когда Гертруда доставала этот пирог из буфета, ее вдруг пронзила мысль, что Шарлотта предназначала его в качестве угощения мистеру Брэнду. Заморский родственник рассматривал блеклые, высоко развешанные гравюры. Услыхав, что она вошла, он повернул голову и улыбнулся ей так, словно они были старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.
— Вы сами мне подаете? — проговорил он. — Так прислуживают только богам.
Гертруда сама подавала еду многим людям, но никто из них не говорил ей ничего подобного. Замечание это придало воздушность ее походке, когда она направилась к маленькому столику, где стояло несколько изящных красных бокалов с тончайшим золотым узором, которые Шарлотта каждое утро собственноручно протирала. Бокалы казались Гертруде очень красивыми, и ее радовало, что вино хорошее, это была превосходная мадера ее отца. Феликс нашел, что вино отменное, и с недоумением подумал, почему ему говорили, будто в Америке нет вина. Гертруда отрезала ему громадный кусок пирога и снова вспомнила о мистере Брэнде. Феликс сидел с бокалом в одной руке, куском пирога в другой — пил, ел, улыбался, болтал.
