Тадеуш Бреза - Стены Иерихона
Ельский сказал об этом вслух:
- Так, стало быть, по вашему мнению, господин министр, молодежными пьесками должно заниматься лишь одно ведомство.
Яшча его поправил:
- Один человек.
И умолк. У него не было намерений исповедоваться. Он обращал внимание других, чтобы они перестали грешить. Он мечтал о покое. Не затем делаешься министром, чтобы тревожиться. Он понял, что был самым смелым из всех. Не заметил опасности. Она казалась ему пугалом. Для верности решил взять ее в свои руки. Для других коммунистическая работа связывалась в какое-то одно целое. Он смотрел на нее, как да несколько десятков процессов в год. Подобным же образом подходил он и к деятельности национал-радикалов. А от нее перешел к молодежи.
Не всех упрямцев он сажал в тюрьмы, некоторых усаживал за стол. Теперь он вбил себе в голову сделать Папару вицеминистром, своим заместителем. Чтобы достичь большего эффекта, он требовал вообще на некоторое время оставить молодежь в покое. А премьер ворошил ее.
- Один человек, - повторил он, - это и для порядка, и для приличия. Пусть события выберут себе государственного деятеля.
Отдать ему всю молодежь, а у остальных пусть об этом перестанет болеть голова.
У Ельского вырвалось:
- Собственно, этим должен заниматься министр просвещения.
Яшча обрушился на это мнение, он был явно готов к отпору.
Видно, недавно оспаривал его.
- Да нет, - воскликнул он, - нас тут вовсе не занимает, как молодежь учится! Если бы речь шла об этом, никаких проб нем.
Но ведь она к тому же еще как то ведет себя. А это уже не школа, где одни и те же отметки ставят и за учение, и за поведение. В более зрелом возрасте оценки уже даются разные.
Одни выводит учитель, другие-суд. Л значит, -он ткнул себя пальцем в "рудь, - я!
И был гак доволен своим выводом, что одним глотком допил пиво.
- Ну что? - Он добродушно попробовал растормошить Ельского. - Вы тоже принадлежите к запуганным? Это все газеты.
Да еще, - он повеселел, -близость к молодежи. И разговоры У меня такого чувства лет. А знаете, почему? Просто я не вязну в проблемах.
Он втянул голову в плечи. Как бы уместил ее на пьедестале из подбородков и продолжал басить.
- Мир идей? Да, разумеется! Но всех сразу. Одна загадка возбуждает мысль. Десять сразу ее угнетают. Точно гак же, если к одной вещи отнестись серьезно, это бодрит. Если же так относиться ко всему-можно пасть духом.
И отважился па следующий парадокс:
- Подходить к каждому вопросу всерьез-наихудшая форма легкомыслия.
Ельский облегченно вздыхал, когда Яшча переходил к замечаниям общего характера. Может, заговорить с ним об этой Брамуре, задумался он. Тем временем министр, словно на собственном примере хотел подтвердить, что всякая схватка с духом, если только не бьешься против нескольких проблем сразу, отрезвляет, бодрым и жизнерадостным тоном повторял:
- Все будет хорошо. И вот увидите, еще как. Полгода терпения, самое большее-год. Силы вне нас, с которыми мы идем вместе, образумятся. Силы внутри нас, пока еще ссорящиеся, отыщут в конце концов какой-нибудь общий план. Все это вырисовывается уже достаточно определенно.
И устремил взгляд вдаль. План планом, но главное, он засмотрелся на Завишу, появившуюся в дверях. Не удержался.
- О, вот это женщина! - воскликнул он. У него было особое чутье на человеческое обаяние. Ему казалось, что если он только что это заметил, то, значит, самым первым вообще. И от усердия, к которому примешивалась самонадеянность, он готов был на все, чтобы показать, как он верит в свое открытие-Пожалуйте! - приглашал он ее. - Пожалуйте!
Завиша устала, но ведь это был министр. На приемах она подходила к таким людям, словно паломник к местам страстей господних. И делала это не из расчета, а из мучившей ее, но ею не осознававшейся жажды найти опору. Строго говоря, ни один мужчина не нравился ей тем, что давал ей такую опору. Любовь ее пробуждали, скорее, те, кто сам в ней нуждался. Она, однако, Moi ла прожить без нее. Но не без помощи.
- Прошу вас! - Яшча произнес это весьма дерзко, развалился в кресле; чем больше правилась ему женщина, тем больше он хамел. - Сейчас как раз происходит диспут человека зрелого с лим вот молодым человеком
Не поднимаясь с места, он придвинул стоявшее за его спиной кресло
- Рядом со мной, непременно! - повелительным тоном пригласил он. Ельский вернулся на свое место. - Приглядитесь-ка к нему. Это человек с будущим. Но вот о современности не имеет ни малейшего понятия. Зато я знаю о ней все.
Он взял Ельского за руку, чтобы-ради симметрии-взять за руку и Завишу.
- Знаю, что принадлежит она нам. Нет в мире силы, могущей навредить нам. Предсказывают бурю. Это такой способ. Их издавна существует два: либо пугать, либо уверять! В сейме, выходя на трибуну, я прибегаю то к одному, то к другому. А здесь государственную тайну я выдам без всяких выкрутас: мы и вправду сильны.
В тоне его чувствовалась самонадеянность. Казалось, он говорит не от своего имени.
- Поверить в силы своей страны-единственный путь к согласию. Групповщина не всегда означает борьбу за власть, она-судороги страха. Когда состояние безнадежно, зовут все новых и новых докторов. А с прыщами справится любой фельдшер. Нашему государству досаждают только прыщи. Понять это, и в прах разлетится неверие в страну и самая распространенная у нас его форма-неверие в премьера. Тем, который у нас есть, наши проблемы и удовлетворятся. Они ему по силам.
Он помолчал немного, чтобы потом не говорили, будто он никому не дал слова сказать, и продолжал рассуждать:
- Политика у нас смешивается с новейшей историей, ибо обе они не расстаются с прошлым. До сих пор решающую роль в карьере наших государственных деятелей играла память, и только потом-умение предвидеть. А тем временем лишь утрата памяти позволяет нам добиваться согласия. Я первый министр, который не разбирается в недавнем прошлом. Прихожу на заседание кабинета и допускаю чудовищные промашки. И что же! Мне завидуют. Один за другим стараются позабыть, что было раньше.
Завиша подошла к этой проблеме более конкретно, но совершенно серьезно:
- Исходя из самых лучших побуждений, санация может перестать помнить только о том, что чинила несправедливость, но позабыть о несправедливостях-не в ее силах.
Ельский прошептал:
- Легче всего забываются оплаченные счета, так, может, оплатить их?
По ведомству Яшчи это означало пересмотреть некоторые политические процессы. Он содрогнулся.
- Нет несправедливостей, - закричал он, - есть только удары, нанесенные в борьбе!
Завиша вернулась к своей мысли:
- Но вы сами говорите, что теперь конец.
Его программа менее всего отвечала идее исправления. Людей еще можно ублаготворить орденом или должностью, а сам принцип-чем? Кто был прав? Признаться, что не был! Тяжелое дело-отбрехиваться. Даже частному лицу, а что уж тут говорить о государстве. Кстати, более всего этому, как считал Яшча, мешало то, что в то время, как будут бить себя в грудь, правительство ослабит хватку. И позволит в конце концов кое-что отобрать у себя, причем уже не какую-то там мелочь, к чему оно готово, а гораздо больше.
Ельский сказал:
- Этого не так много. Вы, господин министр, знаете памятные записки, которые оппозиция подавала в разное время. Я весьма тщательно Подсчитал цену извинений. Самое большеепять процентов от того, чем сейчас владеет режим.
Но для Яшчи это было слишком много.
- Иными словами, - подсчитал он, - каждый двадцатый из нас должен уйти.
Больше же всего его злило то, что не мог он просто так вот наплевать на все прошлые несправедливости. Он был самым молодым министром, но и он ведь успел запачкаться.
- Странное это чувство у человека, - пустился он размышлять вслух, чувство справедливости. В конце концов мирятся с властью, которая обижает, но никогда с той, которая оправдывается. Пусть уходит! Это единственный способ для силы сказать "извините". Все остальное очищается с помощью исповеди и покаяния. Власть-только с помощью самоубийства. Наша не может на него решиться. Упорствует в старых грехах. Вот куда заводит гордыня.
И с тоской:
- Верно. Отличная вещь. Рассчитаться и продолжать править.
Теперь его неприязнь обратилась на тех, у кого могли быть еще какие-нибудь претензии. Он считал, что все это-одно сплошное чудачество.
- Каждый двадцатый! Вот именно. Этому не будет конца.
Можно очень быстро исправить несправедливость, если удастся сразу же определить величину долга. А тут плати по счету, хотя неизвестно, каков он. Ну, вот удовлетворил его. Опять что-то!
Человек, который обидел тебя, всегда останется тебе что-нибудь должен.
И Яшча навалился на Ельского:
- Ну-ка, приведите пример, когда правительство могло бы дать однажды то, чего от него хотят, и потом больше ни о чем не беспокоиться. Пожалуйста, - повторил он, - пожалуйста!
