Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды
Я так и не перестал восторгаться тем, как мне удаётся призывать с неба диких гусей, которые на своём пути неподвижны как созвездие, когда солнце уже опускается за холмами Ская, слышать далеко-далеко их ответный гогот, и видеть силуэт их крыльев, взмахивающих над морем на фоне закатного неба. Эта стайка простых гусей доставляла мне больше радости, чем вся та большая коллекция экзотической дичи, предки которой были брошены на произвол судьбы и никому не нужны. Больше, пожалуй, испытывал я радости в их мирном нетребовательном сосуществовании, чем какой-либо средневековый дворянин в своём соколе, который по его мановению подымается за пролетающей дикой уткой или же затем, чтобы сбить в небе цаплю.
Хоть эти гуси причиняли мне мало хлопот и доставляли много радости, иногда они, как и все ручные животные, заставляли меня сильно поволноваться. Худшей из этих бед было то, как я увидел, как один из них, находясь вне пределов моей досягаемости, делал всё, что в его силах, чтобы проглотить рыболовный крючок.
Эдаль, как я уже упоминал, питалась живыми угрями, которых ей присылали из Лондона. Это была довольно дорогостоящая процедура, и когда выдра подросла, и её потребности стали превышать первоначальный заказ в шесть фунтов в неделю, я начал эксперименты по обеспечению её из камусфеарнского ручья, изобилующего угрями. Несмотря на массу советов, мне так и не удалось смастерить подходящую для них ловушку. И вот однажды мы закинули с моста несколько лесок с наживкой червями. Опыт оказался удачным, и за несколько часов мы наловили достаточно угрей, но я совсем забыл о гусях. Они редко появлялись у моста, и во всяком случае, я и не подумал о том, что они заинтересуются почти невидимыми лесками.
Тем не менее, пару часов спустя им вдруг вздумалось прилететь с моря, и когда я увидел их, то у одного в клюве уже болталась большущая форель. На конце лески был крючок, предназначенный для мухи, а гусь, не подозревая об опасности изо всех сил старался проглотить то, что осталось от форели. Леска была очень тонкая, он не замечал её, и пока я со страхом смотрел на него, он проглотил ещё несколько сантиметров. Остальные гуси собрались у моих ног, а этот, занятый своим делом, упрямо оставался в центре водоёма, а крючок, в ответ на его глотательные движения, поднимался всё выше и выше. В самый последний момент мы выманили его не берег, предложив пищу, и, когда я схватил за леску и стал наматывать её на руку, то выяснилось, что птица проглотила её около полутора метров. Этот случай на время поставил точку на моих попытках обеспечить Эдаль угрями из ручья.
По той же причине гуси оказывались помехой при рыбной ловле на море. Иногда они сопровождали нас с самого начала, а то вдруг прилетали издалека, когда мы уже считали, что нам удалось улизнуть от них, кружили над лодкой и, гогоча, садились на воду вокруг, тесно сгрудившись вокруг перемёта, зачарованные рыболовными крючками и танцующей серебристо-голубой рыбой, плескавшейся за бортом, так что нам нередко приходилось одной рукой управляться с перемётом, полным ставриды, а другой отгонять гусей. И вот в этот миг я понял, как трудно было бы жить всем диким зверям, если бы они не боялись человека, как сложно было св. Франциску в повседневной жизни.
Глава 14
С тех пор, как в доме появилась Эдаль, он сильно преобразился. Пока в Камусфеарне не было выдр, я занялся было украшением дома и навёл в комнатах некоторый уют. Теперь, когда все помещения вновь оказались, так сказать, в осадном положении, от этого поневоле пришлось отказаться в пользу более практических соображений. Все столы и полки пришлось как-то приподнять за пределы ловкого обследования Эдаль, все висевшие на стенах предметы переместились вверх, как у жителей города, которые ищут спасения на крышах домов при наводнении. Не стало журнального столика сбоку дивана, так как это недавно введённое новшество она присвоила себе в первый же день, изорвав и скомкав всё моё чтиво таким образом, чтобы оно послужило ей постелью на её собственный вкус.
Там она разлеглась на спине и уснула, а голова её покоилась на заголовке, в котором говорилось о дорожных пробках на улицах Лондона.
Стало очень трудно поднять уязвимый предмет вне пределов её досягаемости, так как, став на цыпочки, она могла доставать предметы на высоте уже более метра.
Если она была мокрой, то стаскивала одно или несколько полотенец и вытиралась, если вдруг скучала, то завладевала любым предметом, который привлекал её блуждающее внимание, и, глубоко сосредоточившись, начинала методически его разрушать. Такое настроение находило на неё временами, бывали дни, когда она была неподвижна, как ручная собачка, но бывали и такие, когда на стенах просто не хватало места для предметов её посягательств. В силу природных особенностей в Камусфеарне сосредоточено много резиновых сапог, как простых, так и охотничьих, за многие годы на них появились заплатки из красной резины, и Эдаль с вредительским восторгом отрывала их и расширяла появившиеся под ними дырки.
Таким образом, комнаты, в которые она имела доступ, приобрели такой вид, какой имеют загородные парки, где деревья похожи на "плакучие ивы", так печально воспетые писателями конца восемнадцатого века по лесопарковой культуре. По высоте над уровнем земли, до которой у деревьев не было веток, в этих парках можно было судить о том, кого держал владелец: оленей, крупный рогатый скот или лошадей, и по той же самой методике можно было сравнивать относительные размеры Эдаль и Миджа. Если сначала и были какие-то сомнения, то в конце её первого месяца пребывания у нас мне стало совсем ясно, что она гораздо более крупное создание, и это при всём том, что была она на целых шесть месяцев моложе Миджа в том возрасте, когда его убили. Она росла почти на глазах. В мае Малкольм Макдональд определил, что она была около метра длиной и весила чуть больше десяти килограммов, к августу она была уже почти метр двадцать пять в длину, а на вес я ей давал килограммов семнадцать. Тогда ей был год, и так как она ещё не стала взрослой, было ясно, что она ещё будет расти. В экваториальной Америке бывают выдры размером с котиков, и если их кто-либо приручал, то помещения их владельцев должны были выглядеть более чем прелюбопытно.
Так как в помещении кухни-столовой было не так уж много стен, оставлять там Эдаль одну на длительное время было нежелательно. В этом плане она была покладистей Миджа, и если до этого погуляла и поела, то могла пробыть одна часов пять, а то и больше. Когда мы отправлялись на лодке в деревню или на остров Скай, то закрывали её в специально для этого отведённой комнате, которая служила для этой же цели во времена Миджа. Здесь у неё была постель, сделанная из автомобильной шины, покрытой тряпками, уборная в углу, состоявшая из клеёнки, накрытой газетами (и в это же довольно удалённое место она приходила по надобности из кухни), масса различных игрушек и миски с водой. У этой комнаты был один крупный недостаток: в ней был однослойный пол, и она располагалась прямо над жилой комнатой. Хотя миски у неё были непроливашками, предназначенными для собак, для неё это не было преградой, так как, если ей не удавалось опрокинуть их просто так, то она брала их в обе руки и переворачивала, а потолок, как я уже говорил, был далеко не водонепроницаем. В первые дни она не очень точно попадала в свой туалет, а это место, к сожалению, приходилось примерно над креслом, где обычно сидел любой гость. Вода умножает свои достоинства для выдры, если она падает или движется каким-либо другим образом. А Эдаль обнаружила, что, если перевернуть чашку наверху, то можно пробраться вниз на кухню и получать двойное удовольствие от капель, падающих с потолка. Я видел её на полу кухни с задранной вверх головой и раскрытым ртом, она не упустила ни одной капли, сочившейся сверху.
Эдаль была очень разочарована тем, что те немногие собаки, с которыми ей разрешали познакомиться, далеко не устраивали её как товарищи по играм. В общем и целом они относились к ней как к человеку другой расы, и она откровенно обижалась на них за это и огорчалась оттого, что они не принимали её за свою. За немногими исключениями, они рычали, лаяли на неё и огрызались при её приставаниях. Первая, медлительная золотистая лабрадорская сука, сидела перед камином, повернувшись задом к Эдаль с откровенно неприступным видом. Время от времени Эдаль, не решаясь подойти к ней напрямую, осторожно протягивала свою обезьянью лапку и трогала её неподвижный жёлтый круп, издавая, тем временем, тоненькие, жалобные горловые стоны. Её откровенно удивляла невозможность установить дружеские отношения, так как она была непривычна к отказу.
Только две собаки на время подружились с ней, но обе очень скоро посчитали её слишком назойливой личностью. Особо ретивая желтоглазая сука, пойнтер, которую привёз судья Джеймз Робертсон, вначале проявила тот дух, который требовала Эдаль от своих приятелей. Она всё бегала кругами, пока Эдаль удивительно ловко срезала углы, это было уж слишком для собаки, которая оказалась в конце концов на спине посредине ручья, а Эдаль дразнила её с берега. Этот случай вызвал холодок в их отношениях, которые позже расстроились совсем, пойнтер стал осторожничать, а затем откровенно проявлять враждебность. Когда я заметил её хозяину о таком плачевном отсутствии выдержки, он ответил:
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
