Первый человек - Камю Альбер

Из этой ночи рождался и его ненасытный пыл, безумная страсть к жизни, которая не ослабевала в нем никогда и до сих пор помогала ему себя сохранить, лишь делая более горьким – при встрече с семьей после долгой разлуки или перед картинами детства – внезапное и ужасное чувство, что молодость уходит, как это было с женщиной, которую он любил, о, да, он любил ее, любил всем сердцем, всем телом, да, влечение к ней было головокружительным, и когда он отрывался от нее с безудержным немым криком в миг наслаждения, мир вновь начинал пылать, он любил ее за красоту и за необузданную любовь к жизни, отчаянную и беззаветную, она не могла, не могла смириться с тем, что время проходит, хотя знала, что оно проходит в этот самый миг, не желала, чтобы о ней сказали когда-нибудь, что она еще молода, она хотела быть по-настоящему молодой, всегда, и разрыдалась однажды, когда он шутливо сказал, что молодость уходит и жизнь движется к концу: «О, нет, нет, – повторяла она сквозь слезы, – я так люблю любовь», она, такая умная и незаурядная, может быть, именно потому, что была действительно умна и незаурядна, отказывалась принимать мир таким, какой он есть. Как тогда, во время недолгой поездки в страну, где она родилась, когда потянулись потусторонние визиты к тетушкам, о которых ей говорили: «Ты видишь их в последний раз», их лица, их фигуры, их мощи – все это было для нее невыносимо, ей хотелось с криком броситься прочь, или эти семейные обеды, когда на стол стелили скатерть, вышитую ее давно умершей прабабкой, забытой всеми, кроме нее, а она думала о юности этой прабабки, о том, как та в свое время наслаждалась жизнью, и любила жизнь, и была хороша собой, как и она сама в блеске молодости, и все делали ей комплименты за этим столом, а вокруг висели портреты молодых красивых женщин, тех самых, что сейчас делали ей комплименты, будучи уже дряхлыми старухами. Все ее существо восставало против этого, ей хотелось бежать, бежать в такой край, где никто не стареет и не умирает, где красота вечно остается нетленной, а жизнь – первозданной и ослепительной, в край, которого не существует на свете; она плакала, вернувшись, в его объятиях, и он любил ее без памяти.

И сам он сегодня, быть может, даже острее, чем она, – поскольку родился на земле без предков и памяти, где исчезновение тех, кто жил до него, было еще более полным и где старость не находила прибежища в меланхолии воспоминаний, как это происходит в странах с [] [176]цивилизацией, – чувствовал, что жизнь, молодость, люди от него ускользают, а он не может их удержать, и теперь он, как чистая страсть к жизни перед лицом неизбежной и полной смерти, как зыбкая одинокая волна, обреченная однажды разбиться, внезапно и навсегда, хранил одну лишь слепую надежду, что та неведомая сила в темной глубине его существа, которая на протяжении стольких лет поднимала его над обыденным течением дней, питала не скупясь и не изменяла ему даже в самые страшные минуты, не оставит его и впредь и с той же неиссякаемой щедростью, с какой дарила его жизни смысл, подарит ему, когда придет время, примирение со старостью и со смертью.

Приложения

Листок I

4) На корабле. Сиеста с мальчиком + война 14-го года.

5) У матери – теракт.

6) Поездка в Мондови – сиеста – колонизация.

7) У матери. Продолжение детства – он находит детство, а не отца. Узнает, что он первый человек. Мадам Лека.

«Крепко поцеловав его раза два или три, изо всех сил прижав к себе, а потом отпустив, она смотрела на него и снова обнимала, чтобы поцеловать еще раз, как будто, оценив мысленно всю нежность (ею проявленную), сочла, что мера еще не полна, и [177]. И, сразу же отвернувшись, казалось, больше не думала о нем, как, впрочем, и ни о чем, и даже поглядывала на него порой как-то странно, точно теперь он был здесь лишним и нарушал порядок тесного мира, пустого и замкнутого, в котором она обитала».

Листок II

Переселенец пишет адвокату в 1869 г.: «Чтобы Алжир выдержал лечение своих докторов, он должен быть живуч как кошка».

Деревни, окруженные рвами или укреплениями (с четырьмя башнями по углам).

Из 600 колонистов, отправленных в 1831 г., 150 умерли в палатках. Поэтому в Алжире такое количество сиротских приютов.

В Буфарике люди пахали с ружьем за спиной и хинином в кармане. «Тощий, как из Буфарика». 19 % умерло в 1839 г. Хинин продавался в кафе, как вино или виски.

Бюжо решил женить своих солдат-колонистов в Тулоне и написал мэру Тулона, чтобы тот подобрал двадцать здоровых невест. Это были «свадьбы под барабан». Но, приглядевшись, все начинают меняться невестами. Так появилась Фука.

Сначала работали все сообща. Это было нечто вроде военных колхозов.

«Региональная» колонизация. Шерага была заселена 66 семьями из Граса.

Большинство алжирских мэрий не имеет архивов.

Маонцы прибывают небольшими группами с сундуками и с детьми. Слов на ветер не бросают. Никогда не нанимай испанца. Они создали богатство алжирского побережья.

Бирмандрес и дом Бернарды.

История [Д-ра Тоннака] первого колониста Митиджи. Ср.: Бодикур, «История колонизации Алжира», стр. 21. История Пирета, там же, стр. 50 и 51.

Листок III

10 – Сен-Бриё [178]

14 – Малан

20 – Детские игры

30 – Алжир. Отец и его смерть (+теракт)

42 – Семья

69 – Месье Жермен и Школа

91 – Мондови – Колонизация и отец

101 – Лицей

140 – Неведомый самому себе

145 – Подросток [179]

Листок IV

Важна и тема актерства. В самых тяжких горестях нас спасает чувство, что мы одиноки и всеми покинуты, но не до конца, ибо при этом «другие» как бы «смотрят» на нас в нашем несчастье. В этом смысле, можно иногда назвать счастливыми минуты беспредельной печали, когда чувство собственной покинутости переполняет и возвышает нас. И с этой точки зрения, счастье зачастую есть умиление собственным несчастьем.

Разительный пример – бедняки. Бог послал людям самолюбование вместе с отчаянием, как лекарство вместе с недугом [180].

В молодости я требовал от людей больше, чем они могли дать: вечной дружбы, неизменных чувств.

Теперь я научился требовать от них меньше, чем они могут дать: просто товарищества, без фраз. А их чувства, дружба, благородные поступки сохраняют в моих глазах всю ценность чуда: чистый дар благодати.

Мари Витон: самолет

Листок V

Он был королем жизни, увенчанный ослепительными дарами, желаниями, силой, радостью, и за все это пришел просить у нее прощения, у нее, которая была покорной рабыней жизни, ничего не знала, ничего не желала, не осмеливалась желать, и однако сохранила некую истину, которую он потерял, хотя только в ней и есть оправдание жизни.

Четверги на Кубе

Тренировки, спорт

Дядя

Выпускной экзамен

болезнь.

О мать, о нежная, о дорогое дитя, ты выше моего времени, выше подмявшей тебя истории, более подлинная, чем всё, что я любил в этом мире, прости своему сыну, что он бежал от ночи твоей истины