Свободное падение - Голдинг Уильям
— Мисс! Мисс!
— Дженнифер? Да. На горе Синай. Ясно ли он видел?
— Мисс!
— Конечно же нет. Даже Моисей должен был довольствоваться только словами: «Аз есмь Сущий».
— Мисс! Мисс!
— В чем дело, Маунтджой?
— Простите, мисс, но — нет, он знал больше!
— Ах вот как?
Я уже понял, какую глупость сморозил: мне ли было не знать, что если пускаться в объяснения с моим преподобным опекуном бесполезно, то с мисс Прингл — по меньшей мере рискованно. Ведь не мог же я сказать: вам тоже все это прекрасно известно, не хуже моего, я просто хотел вам напомнить, а вы наверняка только делаете вид, будто не понимаете, вам приятно нас расшевелить, заставить раскинуть мозгами… Но было поздно.
Мисс Прингл с торжеством оглядела класс, лучезарной улыбкой призвав соучаствовать в расправе.
— Дети, Маунтджой намерен сообщить нам нечто новое.
По классу, как и ожидалось, пробежала легкая рябь. Мисс Прингл не позволила волне любопытства схлынуть.
— Разумеется, Маунтджой знает Библию куда лучше нас. Как-никак живет он в двух шагах от церкви.
Маятник пришел в движение.
— Тише, дети! Слово мистеру Маунтджою. Он предлагает нам свое толкование Библии.
Скосив глаза, я видел, что кончик моего носа рдеет огнем.
— Итак, Маунтджой? Не будете ли столь любезны изложить нам результаты своих ученых штудий?
— Это было позже, мисс, опосля того как он…
— После того, Маунтджой! — а не опосля… Преподобный отец, несомненно, также весьма озабочен необходимостью возможно скорее привить тебе навыки правильного словоупотребления. Что еще?
— Он… он хотел увидеть, мисс, но понимал — этого для него чересчур… слишком много…
— Кто понимал, Маунтджой?
— Моисей, мисс, Моисей.
Класс полег от хохота. Мисс Прингл терпеливо сносила бурю веселья, пропуская мимо ушей истошные выкрики «мисс Моисей», «мисс Моисей».
— Это было после, мисс…
— После чего?
— Ему было бы этого слишком много. И вот он укрылся в расселине — и увидел Его сзади: так там написано, мисс, и вот я хотел спросить…
— Что спросить?
Раздавленный внезапно наступившей тишиной, я осекся и едва сумел пробормотать:
— Там написано: он увидел Его сзади…
— Где это ты читал? Когда?
— Когда вы задали нам выучить запо… заповеди…
— Заповеди в Новом Завете, Маунтджой. С какой стати ты заглядывал в Ветхий?
— Я прочел, что вы задали, мисс, и подумал…
— Ах ты прочел? И прикусил язык? Тебе и в голову не пришло попросить разрешения на… на…
Топаз заиграл всеми своими гранями.
— Итак, Маунтджой, задание ты выполнил. Отлично. Перечисли наизусть все заповеди.
Оглушенный, я не в силах был пошевелиться. Произошло чудовищное недоразумение. Мы куда-то шли вместе — и вдруг разошлись в противоположные стороны.
— Я хотел только спросить, мисс… чтобы узнать… вот как вы рассказывали про завесу и всякое такое…
— Заповеди!
Беспросветный мрак пытки, сгустившись, сделался кроваво-красным. Язык мне не повиновался.
— Читай заповеди, Маунтджой! «Блаженны…»
Неужели тебе непонятно? Ведь я заодно с тобой. Я знаю: открыть новое тебе несравненно важнее, чем подыскивать всякие там дурацкие объяснения. Эта книга и для меня исполнена чудесного тайного смысла. Я совсем непохож на Джонни, слева от меня, — он ничуть не задумывается над прочитанным; я непохож и на Филипа, сидящего впереди с невинным видом, изобретая способ, как лучше каждого использовать. Я испытываю то же наслаждение, что и ты.
Мисс Прингл переложила руки выше, на клавиши другого мануала. Зазвучал vox humana [21]. Нам доводилось уже слышать этот голос — скорбный, страдальческий, словно голос Рахили, оплакивающей своих детей; интонации эти всегда служили прелюдией к самому утонченному зверству.
— …думала, вам можно доверять. И я в самом деле могу доверять большинству из вас. Но среди вас есть один мальчик, доверять которому нельзя. Он использует заданный ему урок, причем урок отнюдь не ординарного свойства…
— Но, мисс! Пожалуйста, мисс!..
Мисс Прингл вертела мной по собственному усмотрению. Если я не вполне осознавал всей гнусности совершенного мной преступления и, продолжая пребывать в неведении греха, наивно отводил себе место в общем распорядке жизни, мисс Прингл находила способ выбить из-под меня опору и целеустремленно шла к намеченной цели.
— Выйди сюда и стань перед классом!
Уцепившись за край сиденья, мои руки со странной покорностью помогли мне подняться с места, ноги послушно перенесли тело во тьму. Последняя фраза означала слишком многое. Тон мисс Прингл посуровел, переливчатое дрожание топаза придало сцене особую торжественность. Никаких смешков и улыбок! Не в меру развеселившимся зрителям предстояло переключиться на серьезный лад. Искусством держать аудиторию мисс Прингл владела в совершенстве и потому, дабы слушатели успели соответственно настроиться, вперила в меня долгий испытующий взгляд. Щеки мои пылали, напряженное безмолвие становилось невыносимым.
— Так вот для чего, по-твоему, существует Библия? Нет-нет, Маунтджой, не вздумай отпираться! Будто я не вижу, каков ты есть на самом деле! Нам всем отлично известно, откуда ты к нам явился, но мы готовы были усматривать в этом твое несчастье.
Ее коричневые кожаные ботинки, отполированные словно каштан, отодвинулись назад на полшага.
— Но ты принес трущобы с собой, все усвоенные там замашки. Тебе предоставили самые широкие возможности. И вместо того чтобы ими воспользоваться — о благодарности умолчим, — как ты проводишь свои школьные часы, на что тратишь время? Хихикая, выискиваешь в Писании всякие… всякие…
Она умолкла, и тишина в классе сделалась совершенно убийственной. Нетрудно было сообразить, что именно выискивают в Библии мальчишки: редко кто из моих соучеников этим не занимался. Наверно, поэтому мое злодеяние — в чем, в чем оно состояло? — казалось им особенно ужасающим. А вся беда, казалось мне, — что я не умею подбирать нужные слова — умел бы, так в два счета оправдался… И мисс Прингл все поняла бы — и дело тотчас же уладилось… Теперь-то я понимаю, насколько тщетными были бы любые, самые изощренные, объяснения, любые неопровержимые доказательства. Мисс Прингл ловко от них увернулась бы и яростным ударом отбросила меня обратно, в трясину моего греха. Мне ли было тягаться с ее неусыпно зорким умом, с жестокой, не знающей пощады волей?
— Смотри на меня! Я что сказала — смотри на меня!
— Мисс…
— И как только у тебя хватило наглости — именно наглости, другого слова не подберешь, — выставлять передо мной напоказ свое непотребство!
Она воздела руки и затрясла ими в воздухе. Молочно-белые пальцы сучили в отчаянии, словно им никогда уже не отмыться. Каскад кружев на груди бурно трепыхался. Сомнений не оставалось: публичная экзекуция неотвратима, она будет долгой и проведена строго по форме, от и до.
Мисс Прингл приступила к следующему пункту. Торжество справедливости должно быть наглядным. Для изобличения зла требовались улики более очевидные, чем моя злополучная вылазка в область теологии. Добыть их было проще простого. Большинство наших наставников не настолько радели о нас, чтобы быть жестокими. За нами даже признавалось право на самостоятельное существование. И признание это принимало приятные формы. Так, помимо учебных тетрадей, которые предписывалось содержать в образцовом порядке, у нас были еще и черновые: в них, по негласно установившемуся обычаю, никто из учителей не заглядывал. Не испещрять их слишком откровенными каракулями и не изводить расточительно одну за другой — только и всего, и при соблюдении этих условий они безраздельно принадлежали нам, как ученому его рукопись.
Убедила ли мисс Прингл себя в собственной правоте? Уверилась ли, будто я берусь за Библию с единственной целью — выудить оттуда непристойности? Так и не поняла, что мы с ней одного склада: мальчик, не по годам захваченный метафизическими вопросами, и она, старая дева, раздираемая тайными терзаниями? Или все-таки, осознав наше родство и возненавидев свой образ, с удвоенным рвением ринулась в бой? Всерьез ли она предполагала обнаружить у меня в тетради похабщину — или же вознамерилась провозгласить криминалом все, что хотя бы краешком выходило за рамки приличий?
