Темное дело - де Бальзак Оноре
В начале четвертого Марта добралась до болотца и оставила здесь Куро в качестве часового. С полчаса она потратила на расчистку входа и наконец подошла, с потайным фонарем в руках, к двери подземелья; лицо ее было закрыто маской, которую она действительно нашла на одной из ступенек. Заключение сенатора, казалось, было заранее обдумано. В верхней части железной двери подземелья оказалось кое-как пробитое квадратное отверстие в фут шириною, которого Марта прежде не замечала; но чтобы Мален с помощью досуга и терпения, которые являются уделом всех узников, не мог приподнять болта, замыкающего дверь, болт был заперт на висячий замок. Сенатор встал со своего соломенного ложа и при виде человеческой фигуры в маске тяжко вздохнул, ибо понял, что это еще не освобождение. Разглядывая Марту при колеблющемся свете потайного фонаря, он узнал ее по одежде, по фигуре и движениям; когда она протянула ему через отверстие пирог, он выронил его, чтобы схватить ее за руки, и с крайней поспешностью попытался сорвать с ее пальцев два кольца — обручальное и другое, подаренное ей мадмуазель де Сен-Синь.
— Не отрицайте, что это вы, любезнейшая госпожа Мишю, — сказал он.
Но, едва почувствовав прикосновение сенатора, Марта сжала руку в кулак и изо всех сил толкнула его в грудь. Затем, не проронив ни слова, она срезала толстую ветку и при помощи ее передала сенатору остальную снедь.
— Чего от меня хотят? — спросил он.
Марта побежала прочь, не ответив. На обратном пути, часов в пять, когда она уже дошла до опушки леса, Куро предупредил ее, что поблизости чужой. Она повернула назад и направилась к флигелю, где прожила так долго; но едва она вошла в аллею, как ее издали заметил гондревильский полевой сторож; тогда она решила идти прямо на него.
— Какая вы ранняя птичка, госпожа Мишю! — сказал он, приблизившись.
— Мы так бедствуем, что мне приходится все делать самой, — ответила она. — Я иду в Белаш за семенами.
— Неужели у вас в Сен-Сине нет семян? — спросил он.
Марта промолчала. Она пошла дальше, а придя на ферму, попросила Бовизажа дать ей разных семян для посева и добавила, что г-н д'Отсэр посоветовал ей взять их у арендатора, чтобы обновить породу. По уходе Марты на ферму явился гондревильский сторож: ему хотелось выведать, зачем приходила Марта. Через шесть дней Марта, уже ставшая осторожной, отправилась в лес с провизией пораньше — в полночь, чтобы не попасться на глаза сторожам, которые, очевидно, следят за лесом. После того как она в третий раз отнесла сенатору пищу, она с ужасом услышала отчет о допросе обвиняемых, который читал аббат: разбор дела уже начался. Она отвела аббата Гуже в сторону и, взяв с него клятву, что он сохранит ее слова в тайне, как если бы это была исповедь, показала ему клочок записки, полученной от Мишю, и сообщила ее содержание, а также раскрыла аббату и секрет подземелья, где был заключен сенатор. Кюре тут же спросил ее — есть ли у нее другие письма мужа, чтобы сравнить почерк. Марта отправилась к себе на ферму и там нашла повестку, которою ее вызывали в суд в качестве свидетельницы. Вернувшись в замок, она узнала, что аббата Гуже и его сестру тоже вызывают — по требованию обвиняемых. Поэтому всем троим пришлось тотчас же отправиться в Труа. Таким образом, все действующие лица этой драмы, даже те, которые были в некотором роде лишь ее бессловесными свидетелями, оказались на сцене, где тогда решалась судьба двух семейств.
Во Франции найдется очень немного мест, где правосудие совершалось бы в той торжественной обстановке, которая всегда должна была бы ему сопутствовать. Ведь после религии и монархии правосудие — самая важная пружина общественной жизни. И вот оказывается, что у наиболее тщеславной из всех ныне существующих наций и наиболее склонной к театральной пышности в отношении зданий и памятников всюду, даже в Париже, судебные помещения убоги, расположены неудобно и лишены внешнего убранства, что только ослабляет действие этой могущественной силы. Внутреннее устройство суда одинаково почти во всех городах; в конце длинного зала на возвышении стоит стол, покрытый зеленой саржей; безобразные кресла, расставленные позади стола, предназначены для судей. Слева — место общественного обвинителя, а рядом с ним, вдоль стены, тянется длинный помост со стульями для присяжных. Напротив — другой помост и скамьи для подсудимых и для конвоя. Место секретаря — около возвышения, за столом для вещественных доказательств. До учреждения императорского суда правительственный комиссар и председатель совета присяжных сидели за отдельными столиками, один по правую, другой по левую сторону от судейского стола. По небольшому пространству перед судейским столом, предназначенному для свидетелей, обычно снуют два судебных пристава. Защитники помещаются ниже, перед помостом для подсудимых. От обеих трибун вдоль всего зала тянутся деревянные перила, образуя барьер, за которым стоят скамьи для свидетелей, уже давших показания, а также для привилегированной публики. Наконец, против судей, над входной дверью, находятся убогие хоры для должностных лиц и для избранных дам; места эти раздает председатель суда, который вообще ведает всем распорядком. Простая публика слушает дело, стоя между входной дверью и барьером. Такова обстановка, обычная для французских трибуналов и нынешних судов; такою она была в труаском уголовном суде.
В апреле 1806 года ни четверо судей и председатель, составлявшие суд, ни общественный обвинитель, ни старшина присяжных, ни правительственный комиссар, ни пристава, ни защитники — словом, никто, кроме жандармов, не носил форменных мундиров и не имел каких-либо иных знаков различия, которые хоть немного скрашивали бы убожество окружающей обстановки и невзрачность лиц. Распятия в зале не было, и, следовательно, оно не могло воодушевлять своим примером ни правосудие, ни подсудимых. Все было уныло и пошло. Торжественность обстановки, столь необходимая для интересов общества, быть может, служит утешением и для преступника. Наплыв публики был огромный, как всегда было и будет при подобных процессах — до тех пор, пока нравы не изменятся, пока Франция не признает, что присутствие публики в зале суда вовсе не означает гласности суда, а гласность прений представляет собою столь тяжкое наказание, что если бы об этом подозревал законодатель, он бы его не ввел. Нравы нередко более жестоки, чем законы. Ибо нравы — это люди, в то время как закон — это разум страны. Нравы, часто неразумные, берут верх над законом. Вокруг здания суда собрались целые толпы народа; как и при всех громких делах, председателю пришлось распорядиться, чтобы у дверей выставили военные пикеты. Публика, находившаяся за барьером, так теснилась, что можно было задохнуться. Г-н де Гранвиль, защищавший Мишю, Борден, защитник господ де Симезов, и адвокат из Труа, взявший на себя защиту господ д'Отсэров и Готара, наименее скомпрометированных из шести подсудимых, были на своих местах еще до начала заседания, и на их лицах читалась уверенность в успехе. Подобно тому как врач не обнаруживает своих опасений при больном, так и адвокат притворяется перед подзащитным, будто полон самых радужных надежд. Это один из редких случаев, где ложь становится добродетелью. Ввели подсудимых, и, когда публика увидела четверых молодых людей, слегка побледневших от трехнедельного заключения и тревоги, по залу прошел благожелательный шепот. Поразительное сходство близнецов привлекало всеобщее внимание. Быть может, у каждого из присутствующих возникла мысль, что природа, вероятно, окажет особое покровительство этому столь необычному явлению, и каждому хотелось исправить небрежность судьбы в отношении близнецов; они держались просто, с достоинством, в них не чувствовалось и тени стыда, а в то же время не было и ничего вызывающего, и это тронуло многих женщин. Четверо дворян и Готар предстали в тех самых платьях, которые были на них в день ареста; зато Мишю, одежда которого была приобщена к вещественным доказательствам, облачился в лучшее свое платье — синий сюртук, коричневый бархатный жилет а-ля Робеспьер и белый галстук. Бедняга и тут поплатился за свою непривлекательную наружность. Когда он бросил на собравшихся угрюмый взгляд своих желтых, прозрачных и зорких глаз, все невольно содрогнулись и ответили ему ропотом, в котором чувствовался ужас и отвращение. В том, что он сидит на скамье подсудимых, куда его тесть посадил столько жертв, люди увидели перст божий. Этот человек, поистине великий, посмотрел на своих господ, сдерживая ироническую улыбку. Он как бы говорил: «Я врежу вам». Пятеро подсудимых обменялись с защитниками сердечными приветствиями. Готар по-прежнему прикидывался дурачком.
