Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон
* * *
Когда в феврале 1966 года я уезжал из Камусфеарны, там были, как я уже упоминал раньше, три работника: Джимми и два временных помощника, работавших на Кайлиакине. Пока я находился в Марокко, к ним в Камусфеарне присоединилась одна молодая дама, которая прежде печатала на машинке мои рукописи, а теперь искала в Шотландии убежища от своих личных проблем. Она появилась там весной 1966 года, пока я был за границей, с ней была семилетняя дочка и невообразимое количество разношерстной живности (ослы, пони, миниатюрные пудели и большие датские собаки, кошки и гуси, прелюбопытная и очаровательная порода собак, появившихся в результате спаривания старой английской овчарки и стройной, шелковистой, робкой шотландской овчарки). Беспорядочные связи всей этой компании привели к резкому увеличению поголовья обитателей. Одно время там было, не говоря уж о других видах, двадцать шесть собак. Камусфеарна превратилась в животноводческую ферму, где четвероногие правили при жесткой и разрушительной диктатуре. Дом перешел в новую и гораздо более зримую фазу упадка.
Вначале я узнал об этом из вторых рук, ибо вернувшись в Англию в мае, я никак не мог сразу же вернуться домой и воспринять всё, что с этим было связано. Я остался в Лондоне и бесплодно со все меньшим энтузиазмом предпринимал попытки заложить маяки. В конце концов я отказался от этой мысли и выставил их на продажу в качестве меблированных домов. Казалось, удача совсем отвернулась от меня: каждый новый день приносил вести о задержках, катастрофах, смерти. В течение двух суток, помнится, я узнал о смерти моей пиринейской горной собаки в Камусфеарне и гибели белого берберского жеребца, которого я купил в Марокко.
Собака погибла потому, что осталась на улице на всю ночь на поводке. Ночь была ненастная, и пытаясь укрыться от непогоды, собака удавилась, когда попыталась перебраться через проволочный забор. Великолепный белый жеребец, который умел танцевать и гарцевать на задних ногах по команде, который любил людей самих по себе, погиб от халатности и плохого обращения в одном из постоялых дворов в Марракеше, хоть и был на попечении одного араба, которому я безотчетно доверял.
Он погиб, пожалуй, самой страшной смертью, какая только бывает у животных, и мне не хочется теперь вспоминать подробности события, от которого я буквально заболел. (Один английский журналист прислал мне не только подробное описание случившегося но и цветные фотографии).
Чтобы избежать финансового краха, требовалось полное, но организованное отступление, и я стал распродавать свои немногочисленные пожитки. Продал кинокамеру (купленную почти за тысячу фунтов), которой мы собирались снять серию документальных фильмов в горах и на островах, меньше чем за треть того, что за неё было заплачено. Это казалось особой приметой, первым открытым признанием конца эпохи. Единственное, что оставалось, - так это как можно приличнее закрыть Камусфеарну. Я откладывал своё возвращение в Шотландию как можно дольше, и только в августе приехал в Камусфеарну и с тяжелым сердцем занялся приготовлениями к переводу выдр в зоопарк. Джимми уехал, там не осталось никого из работников, кроме молодой дамы с дочкой и невероятного количества живности.
Ричард Фрер, закончивший переоборудование коттеджей на маяках, взялся за руководство компанией и улаживание моих личных дел после отъезда Джимми. Он сказал, что ему нравятся рискованные предприятия, а более отчаянного ему вряд ли уж найти. Он отчетливо представлял себе ту роль, что ему придется сыграть:
командира арьергарда в битве с несостоятельностью до тех пор, пока не найдутся покупатели на острова Орнсэй и Кайлиакин. Он взялся за эту задачу с таким же энтузиазмом, с каким стал бы штурмовать до тех пор считавшийся неприступным утес, при этом у него не было никаких иллюзий в отношении предстоящих трудностей.
Камусфеарна к тому времени сильно изменилась и выглядела очень печально. У меня остался в памяти один солнечный день в конце сентября 1966 года, что я провел на "Полярной звезде", которую уже решил перевести на следующий год на озеро Лох-Несс для обслуживания туристов. До этого целую неделю были такие штормы и ураганы, каких за годы пребывания в Камусфеарне я и не упомню. Все, что могло улететь по ветру, улетучилось, а я больше всего боялся за деревянную ограду у выдр, ибо тогда ураган освободил бы выдр, которые оказались бы среди огромного количества кишащей недисциплинированной живности, которая нашла временное прибежище в Камусфеарне. Ограда, однако, выстояла, а когда шторм поутих, она развалилась, как это часто бывает, под голубыми и безоблачными, безмятежными небесами. Алан Макдиармид вернулся к нам на пару недель, ибо я был единственным мужчиной в Камусфеарне, а нам надо было сделать кое-что на маяке Кайлиакина и в Кайл-оф-Лохалше.
Отчалив от места стоянки поутру, я сразу же понял, что что-то не так. Оба двигателя завелись нормально, но сцепления правого мотора с винтом как будто не было. При увеличении газа тахометр показывал рост оборотов, но скорость судна при этом не возрастала. При осмотре изнутри мы смогли установить, что гидравлический привод от двигателя к валу в порядке, и мы предположили, что сам винт проворачивается на валу. Мы двинулись на север на одном двигателе.
И только пришвартовавшись у пирса в Кайл-оф-Лохалше, мы обнаружили что правого винта нет вообще. Видимо серьезные испытания во время продолжительного шторма, постоянная качка на высокой волне на якорной стоянке выявили недоработку того, кто крепил винт, и теперь он лежал на глубине в несколько метров под якорным буем. (Сразу по возвращении мы бросились искать дорогой резиновый костюм аквалангиста, который имелся в Камусфеарне для таких случаев. Но его там уже не было, он исчез как и многое другое, и несмотря на длительное расследование со стороны полиции его так и не нашли.)
Итак, к вечеру мы возвращались из Кайла на одном двигателе. Он развивал скорость в одиннадцать или двенадцать узлов, чего однако было достаточно, чтобы преодолеть течение на север в проливе Кайлирии. Мы миновали Гленелг и в миле -другой к северу от якорной стоянки "Полярной звезды" неподалёку от громадных утесов мы увидели, как макрель "резвится" на поверхности. Такое бывает, когда громадные стаи макрели загоняют свою добычу, то ли собственную мелочь, то ли другие виды, которые здесь называют "грязь", в мешок до абсолютного предела, так что охота происходит чуть ли не над водой. В результате у зрителя возникает впечатление перемежающихся движущихся фонтанчиков белых струй, часто радужных.
Для тех, у кого рыба основной продукт питания, это вызывает неодолимый непроизвольный азарт.
Это было первое свидетельство, что макрель здесь еще водится. Она появляется в июне или начале июля, а уходит вместе с туристами, смотря по погоде, в начале или конце сентября. Помимо голов и хвостов осетровых, не говоря уж об основном корме из угрей, макрель - любимая пища выдр, а раз уж она все ещё здесь и я так много потратил на морозильные камеры, то я, естественно, не стал упускать такую возможность.
У нас на борту было два перемета (тридцать метров лески с двадцатью крючками на кетгуте и манками из крашеных куриных перьев), и мы взялись за работу, чтобы выловить как можно больше макрели из этого косяка. Возможно, это последний улов в сезоне, так что наши морозилки будут полными на зиму.
В результате через двадцать минут у нас оказался баснословный улов. Бывали минуты, когда мы упускали косяк из виду, но всегда снова находили его, внимательно разглядывая акваторию, и раз за разом вытаскивали бешено вращающийся перемет, на котором было от десяти до девятнадцати (это рекорд Алана и, полагаю, Камусфеарны) болтающихся и трепещущих рыбин, синие и лазурные полосы которых вызвали у меня в памяти детство в Галлоуэе, где мы ловили эту же рыбу на один крючок, и если за день вылавливали штук тридцать, то считали это удачей. Теперь же мы брали штук тридцать макрели за минуту, и к концу рыбалки, когда окончательно потеряли косяк, у нас было более центнера рыбы.
Мы снова отправились на одном двигателе к стоянке "Полярной звезды" в миле оттуда. На полпути мы наткнулись на буревестника-глупыша, сидевшего на спокойной воде, и вроде бы не способного взлететь. Он неуклюже отплыл в сторону с нашего курса, но стать на крыло не смог. Я сказал Алану, что надо помочь бедняге, и он отправился за ним на надувной лодке, а я остался в сторонке на "Полярной звезде". В конечном итоге, все обернулось довольно забавно. Как бы близко Алан не подплывал к буревестнику, птице удавалось развернуться быстрее лодки, и мне пришлось выслушать богатый запас ругательств, гремевших над разделявшими нас несколькими сотнями метров спокойной морской поверхности. Но в этой ситуации, как и во всех остальных, Алан добился своего, и четверть часа спустя он уже был на борту "Полярной звезды" с беспомощным, но протестующим буревестником. Протест у буревестников проявляется прямо и однозначно: они начинают плеваться такой тошнотворной и вредной слюной, которая заставляет отступиться даже самых заядлых орнитологов или любителей помочь. Пока я связывал ему ноги и крылья, он облил меня и подушки сидений в рубке судна значительным количеством этого жуткого вещества, но в конце концов я упрятал его в картонную коробку и мы двинулись домой к месту стоянки.
