Семейство Борджа - Дюма-отец Александр
Деньги – вот единственное, чего не хватало папе и его сыну для осуществления своих замыслов, основанных на дружбе и союзничестве с Людовиком XII, но Александр был не из тех, кого могла смутить такая безделица. Правда, все бенефиции были уже проданы, обычные и чрезвычайные налоги собраны вперед за весь год, да и наследства кардиналов и прелатов уже мало помогали, поскольку самые богатые из них были отравлены; однако у Александра оставались в запасе иные средства – пусть необычные, зато весьма действенные.
Начал он с того, что распространил слух, будто турки замыслили поход против христиан и будто из верных источников ему известно, что этим летом Баязид непременно высадится с двумя громадными армиями в Романье и Калабрии. В связи с этим папа издал две буллы: согласно первой, ему должна была быть отдана десятая часть церковных доходов по всей Европе, какими бы они ни были; вторая же обязывала евреев заплатить в папскую казну такую же сумму, причем в обеих буллах содержалась угроза отлучить от церкви тех, кто откажется выполнять предписанное или попытается оказать сопротивление.
Затем папа занялся продажей индульгенций, чего до сих пор никогда не было. Индульгенции требовались тем, кто по состоянию здоровья или же из-за занятости не могли явиться в Рим на всеобщее отпущение грехов: купив индульгенцию, человек мог оставаться на месте и за третью часть суммы, в которую ему обошлось бы путешествие, получал точно такое же полное отпущение грехов, как если бы совершил паломничество. Для сбора этого своеобразного налога была организована целая армия продавцов индульгенций, во главе которой поставили некоего Лодовико делла Торре. Благодаря этому в папскую казну поступали совершенно невообразимые суммы; для примера можно сказать, что лишь с Венецианской республики Александр получил семьсот девяносто девять тысяч золотых ливров.
Между тем турки и в самом деле произвели несколько угрожающих маневров со стороны Венгрии; венецианцы, испугавшись, как бы неверные на них не напали, попросили у папы помощи, и Александр повелел, чтобы в полдень во всем его государстве читали «Ave Maria», дабы умолить Господа отвратить опасность от светлейшей республики. Это была единственная помощь, какую венецианцы получили от его святейшества взамен семисот девяноста девяти тысяч золотых ливров.
Однако Господь, казалось, захотел внушить своему необычному наместнику, что ему не по душе такие насмешки над святынями: в канун Петрова дня, когда Александр проходил мимо колокольни, направляясь к кафедре для благословения, откуда-то сверху сорвался громадный кусок железа и рухнул у его ног. Но словно для хорошей взбучки одного предупреждения было недостаточно, на следующий день, в праздник Святого Петра, папе было сделано еще одно. Сидя в одном из своих покоев с кардиналом Капуано и его высокопреосвященством Пото, тайным камерарием, папа увидел на небе такую черную тучу, что, опасаясь грозы, велел своим собеседникам затворить окно. Александр не ошибся: едва они выполнили его просьбу, как сильнейший порыв ветра опрокинул самую высокую трубу дворца, которая, словно вырванное с корнем дерево, рухнула на крышу, проломила ее и, пробив потолок, упала прямо в комнату, где сидел папа. Весь дворец содрогнулся; услышав грохот, кардинал Капуано и его высокопреосвященство Пото обернулись и, видя, что комната полна пыли и обломков, вспрыгнули на подоконник, крича придверникам: «Папа мертв! Папа мертв!» На крик прибежали люди и обнаружили под обломками троих людей: один был уже мертв, а два других при смерти. Мертвецом оказался сиенский дворянин по имени Лоренцо Киджи, а умирающими – два ватиканских прислужника: они проходили этажом выше и провалились вместе с трубой. Но Александра нигде не могли найти; его звали не переставая, но, так как он не откликался, вскоре появилось подозрение, что он погиб, быстро распространившееся по всему городу. Однако через некоторое время Александр, который потерял сознание и уже начал приходить в себя, застонал, и его наконец нашли – оглушенного и всего израненного; впрочем, все раны оказались нетяжелыми. Папу спасло буквально чудо: от потолочной балки, сломавшейся пополам, в противоположных стенах остались торчать два куска, и один из них образовал нечто вроде крыши над папским троном, так что папа, сидевший на нем, получил лишь несколько ушибов.
Две противоречащие друг другу вести – о скоропостижной смерти и чудесном спасении папы – быстро облетели весь Рим, и герцог Валентинуа, опасаясь, что любой несчастный случай с папой может повлиять на его судьбу, примчался в Ватикан, дабы своими глазами убедиться, что все в порядке. Сам же Александр, желая публично возблагодарить небеса за чудесное спасение, в тот же день отправился, сидя на своем троне, который несли два лакея, два конюха и два стремянных и сопровождали многочисленные прелаты и латники, в церковь Санта-Мария-дель-Пополо, где были похоронены герцог Гандийский и Джованни Борджа: то ли в сердце у него еще оставались остатки любви к ним, то ли захотелось вспомнить о нечестивой любви к своей конкубине Ваноцце – та в виде статуи Богородицы была выставлена для благоговейного созерцания верующих в небольшом приделе по левую руку от главного алтаря. Оказавшись подле алтаря, папа преподнес в дар церкви великолепную чашу, в которой лежали триста золотых экю и которую он на глазах у всех сиенских кардиналов опорожнил в серебряный дискос, к вящему удовлетворению собственного тщеславия.
Прежде чем покинуть Рим и завершить покорение Романьи, герцог Валентинуа задумался над тем, насколько ему и отцу стал бесполезен некогда столь желанный брак Лукреции и Альфонса. Более того, остановка, которую сделал Людовик XII в Ломбардии, была всего лишь передышкой, и Милан явно ожидала та же участь, что и Неаполь. Людовика XII тоже мог начать беспокоить брак, сделавший племянника его врага зятем его союзника. Вот если бы Альфонса не стало, Лукреция смогла бы выйти за какого-нибудь могущественного сеньора из Марки, Феррары или Брешии, и тот помог бы своему шурину покорить Романью. Поэтому Альфонс становится не только бесполезным, но и вредным, что, учитывая характер Борджа, было плохо. Смерть Альфонса стала неминуемой.
Между тем муж Лукреции, уже давно понявший, насколько опасно жить рядом со своим чудовищным шурином, уехал в Неаполь. Однако вечные лицемеры Александр и Чезаре продолжали поддерживать с ним добрые отношения, и он уже начал успокаиваться, когда вдруг получил приглашение от отца с сыном принять участие в бое быков на испанский манер, который устраивался в честь отъезда герцога. Учитывая непрочное положение Неаполитанского дома, Альфонс придерживался такой политики, чтобы не давать Александру ни малейшего повода для разрыва, поэтому не мог ответить беспричинным отказом и отправился в Рим. С Лукрецией отец и сын решили на сей раз не советоваться – она неоднократно выказывала какую-то нелепую привязанность к своему мужу – и оставили ее спокойно сидеть у себя в Сполето.
Папа встретил Альфонса, разливаясь в дружеских уверениях, и даже предоставил ему в ватиканском здании, носившем название Торре-Нова, покои, которые некогда занимала Лукреция.
На площади Святого Петра был устроен громадный загон, для чего перегородили все начинавшиеся от нее улицы; трибунами же служили дома, выходящие окнами на площадь. Папа со своим двором разместился на ватиканских балконах.
Праздник начался с выступлений наемных тореадоров; затем, когда они показали свою силу и ловкость, на арену вышли Альфонс Арагонский и Чезаре Борджа. Дабы продемонстрировать царящее между ними согласие, было решено, что быка, который будет преследовать Чезаре, заколет Альфонс – и наоборот.
И вот Чезаре, сидевший верхом на лошади, остался на арене один, в то время как Альфонс вышел через боковую дверь, оставленную приоткрытой, чтобы он мог снова выскочить, когда его присутствие будет необходимым. С противоположной стороны на арену выпустили быка, и в тот же миг в него градом полетели дротики и стрелы, причем некоторые из них были пропитаны горючей смесью; огонь так разъярил быка, что, покатавшись несколько минут по земле, он вскочил и, увидев человека на лошади, ринулся на него. Вот тут-то на тесной арене, преследуемый стремительным врагом, Чезаре пришлось выказать свою ловкость, составившую ему славу одного из лучших наездников эпохи. Но даже при всем своем проворстве он не сумел бы долго ускользать на этом ограниченном пространстве от своего противника, имея возможность лишь убегать, если бы в тот миг, когда бык уже стал его нагонять, на арене внезапно не появился Альфонс, державший в левой руке красный плащ, а в правой – длинный и узкий арагонский меч. Сделал он это вовремя: бык уже находился в нескольких шагах от Чезаре, гибель которого казалась столь неизбежной, что в одном из окон раздался женский крик. Однако, завидя пешего, бык остановился как вкопанный и, вероятно, решив, что ему лучше заняться новым врагом, повернулся к Альфонсу, постоял несколько секунд, затем взревел, принялся вздымать задними ногами пыль и хлестать себя хвостом по бокам, после чего с налитыми кровью глазами бросился на принца, взрывая рогами землю. Альфонс спокойно стоял и ждал; когда же бык оказался от него в трех шагах, отскочил в сторону, и животное вместо человеческого тела натолкнулось на меч, который тут же вонзился в него по самую рукоятку. Остановленный таким образом бык на секунду замер, ноги его задрожали, затем он упал на колени, глухо замычал и, рухнув на том же самом месте, испустил дух.
