Отцы - Бредель Вилли
2
Иное дело Карл Брентен. Узнав от Хардекопфа, что газета «Эхо» выбросила наиболее важные места из беседы тестя с Бебелем, он тоже возмутился и стал наседать на старика, чтобы тот потребовал в редакции объяснений. К изумлению Хардекопфа, Карл тоже считал, что тут кроется нечто большее, чем простая небрежность. Брентен даже предложил написать по этому поводу Августу Бебелю. Но Хардекопф и слышать об этом не хотел. Чего доброго, люди еще подумают, что он хвастает тем, что Бебель с ним разговаривал. В конце концов все это, честное слово, не так уж важно, есть вещи поважнее. Фрау Хардекопф была того же мнения. Ей чрезвычайно польстило, что имя мужа упомянули в газете, да еще с таким почетом, но ввязываться в политический спор — нет, только не это, такие дела ни к чему хорошему привести не могут.
В первый четверг каждого месяца в пивной социал-демократа Гейна Трибена на Нидернштрассе происходили собрания членов социал-демократического избирательного ферейна Альтштадта. Хардекопф зашел за Карлом, чтобы пойти вместе, но не застал его дома. К Гейну Трибену он попал задолго до начала собрания, пожал руку лысому, заплывшему жиром трактирщику, заказал пива и отхлебнул из кружки. У стойки теснилось много народу: портовые рабочие, отправляясь в ночную смену, забегали в пивную зарядиться стаканчиком тминной с кружкой пива. Поэтому Хардекопф, забрав свою кружку, отправился в клубный зал, расположенный позади стойки, в первом этаже. Кельнер Пауль вошел вслед за ним и зажег все три газовых рожка на большой люстре.
— Напрасно зажигаешь, Пауль, — сказал Хардекопф.
— Почему напрасно? Скоро ведь соберутся.
Хардекопф сел на свое постоянное место, поставил перед собой кружку и достал из кармана приготовленную на этот вечер сигару.
На одном из рожков сетка была повреждена, и голубоватое пламя неспокойно мигало. Хардекопф устремил взгляд на грубо раскрашенную олеографию «Марсельезы» Доре, висевшую на стене над председательским креслом. Из пивной доносился гомон, обрывки шумных разговоров, громкий смех. Почему никого нет? Разве так рано? Хардекопф поднялся с места и стал рассматривать давно изученные фотографии и дипломы в рамках, развешанные по стенам. Вперемежку с портретами Маркса и Энгельса, Лассаля и Бебеля висели изображения мускулистых атлетов. Это были борцы и штангисты из рабочего клуба атлетов «Голиаф», который пользовался для своих собраний этим же залом, а в подвальном этаже занимал помещение для тренировочных занятий. Вот диплом трактирщика Гейна Трибена, выданный ему по случаю двадцатипятилетнего пребывания в социал-демократическом избирательном ферейне в качестве его верного члена. Рядом с дипломом — портрет Трибена, запечатлевший молодого, лихого малого в форме альтонского артиллериста. Да, Гейн Трибен тоже участвовал в походе семидесятого — семьдесят первого года. Взгляд Хардекопфа остановился на другом дипломе в рамке, присужденном клубу атлетов «Голиаф» за победу, одержанную им в греко-римской борьбе над «братским» клубом «Ахиллес». «В сущности, глупо, что я пришел первый и болтаюсь здесь без дела», — подумал Хардекопф, продолжая машинально рассматривать снимки социал-демократов, висевшие на другой стене, так называемой «стене усопших», — лица на фотографиях были подернуты желтизной, будто покойники умирали здесь вторично. Среди этих фотографий висел большой портрет Адольфа Бонзака, одного из основателей социал-демократической организации Альтштадта; Хардекопф знал его… Без особого интереса переводил он взгляд с портрета на портрет кабинетного формата, визитного; они были развешаны без всякой системы. Вот парикмахер Карл Герлянд, с его черной бородкой и курчавыми волосами; он в самые тяжелые времена закона о социалистах был председателем районной организации; умный, энергичный товарищ… А это — как удачно схвачено! Да, это его, Кудделя Бемке, усмешка, слегка ироническая… Когда он говорил, в его словах всегда звучала ирония…
— А-а! Хардекопф, ты уже здесь! — Председатель районной организации Фридрих Альмер и несколько товарищей, вошедших вместе с ним, крепко пожали руку Хардекопфу. Его поздравляли, просили подробно рассказать о беседе с Бебелем.
Приходили все новые и новые люди; быстро наполнялось помещение клуба, такое низкое, что табачный дым, подымаясь под прокопченный потолок, висел прямо над головами собравшихся, так что люди, сидящие в разных концах зала, уже не видели друг друга.
Кельнер Пауль обходил столики и заменял пустые кружки полными. Альмер позвонил в колокольчик и, сказав несколько слов о значении предстоящих выборов, призвал присутствующих высказаться:
— А теперь, товарищи, переходим к прениям!
Никто не хотел начинать первым. В зале стоял приглушенный гул разговоров и перешептываний, — организация этого района состояла преимущественно из судостроительных и портовых рабочих, не очень больших говорунов. Наконец из задних рядов кто-то крикнул:
— Здесь вот один парень сказать хочет!
— Пусть говорит, предоставляю ему слово, — отозвался Альмер.
— Товарищи, я хотел сказать несколько слов по поводу очень важного дела…
Хардекопф, рассматривавший в этот момент «стену усопших», удивленно повернулся на голос. Его зять! Но радостная улыбка на губах Хардекопфа тотчас же застыла, как только он услышал, о чем говорит Брентен.
— По-моему, если слова Бебеля, — сказал Карл Брентен, — передают в искаженном виде или вовсе замалчивают важнейшие его высказывания, то, на мой взгляд, это касается всех нас. Что, собственно, думают товарищи редакторы, хотел бы я знать…
Лицо Хардекопфа побагровело. Боже мой, какой ужас, Карл вытаскивает эту злополучную историю на публичное обсуждение!
— …Я не знаю, что сказал бы товарищ Бебель, если бы ему стало известно, с какой легкостью редакторы расправляются с его высказываниями. Мой тесть, товарищ Хардекопф, которого вы все хорошо знаете, во всяком случае, точно передал репортеру содержание беседы с товарищем Бебелем.
Хардекопф не знал куда глаза девать. С ума, что ли, сошел Карл, чтобы так взять да и осрамить его при всех. Черт бы его побрал, сидел бы уж лучше дома! Хардекопф чувствовал на себе взгляды товарищей. От смущения он отпил несколько глотков из кружки и, опустив голову, упорно глядел в пол.
— Быть может, кое-кого из редакторов слова Бебеля задели за живое…
Поднялся страшный шум. Одни кричали, что это срыв предвыборной кампании, и заклинали товарищей не нарушать единства и не устраивать склоки; другие громко возмущались редакторами, которые делают что хотят, преследуя свои цели, и даже бебелевских слов не уважают… Хардекопф беспомощно смотрел на кричавших людей. Его блуждающий взгляд встретился с глазами Фридриха Альмера, укоризненно покачавшего головой. Хардекопф виновато пожал плечами и снова опустил голову.
Альмер позвонил в колокольчик, и, когда шум несколько улегся, он в спокойных и продуманных словах выразил сожаление по поводу неприятного инцидента, пообещав доложить обо всем партийному руководству и комиссии по вопросам печати. И, в случае если выдвинутые здесь обвинения подтвердятся, — сделать предупреждение редакции «Эха» за неточную информацию. Он просит товарищей пока что не поднимать этот вопрос, так как есть более важные задачи, требующие немедленного разрешения. И он снова заговорил о неотложной предвыборной работе.
Весь обратный путь Хардекопф упрекал своего зятя. Ни в коем случае, говорил Хардекопф, он не желает ввязываться в партийную распрю. А уж перед выборами затевать такую историю — недостойный и вредный поступок.
— Так, по-твоему, значит, редакторы могут писать все, что им вздумается? Я считаю, что такие вещи нельзя замазывать.
Карл Брентен возражал с таким жаром, что в конце концов его тесть умолк. «Такая же горячая голова, как Менгерс», — подумал Хардекопф. Он не удивился бы, если бы услышал сейчас от Брентена: «Пораскинь-ка мозгами!»
3
Комиссия по вопросам печати, разобрав заявление Брентена на районном собрании, послала письмо в правление партии, а оно поставило этот вопрос на своем очередном заседании. Вместо того чтобы высказаться по существу упреков, брошенных ему, редактор Бернер назвал Карла Брентена известным интриганом и склочником, который, очевидно, задался целью затруднить партии предвыборную борьбу.
