Пока мы лиц не обрели - Льюис Клайв Стейплз

Но потом я подумала, что слова "Ты тоже станешь Психеей в свой срок" надо понимать буквально; если она стала изгнанницей, то и я обречена бродить по свету. И ждать этого придется недолго, догадалась я, - достаточно, чтобы люди Глома не захотели видеть на троне женщину. Но бог сильно заблуждался - неужто и боги заблуждаются? - если думал, что такая участь будет мне особенно горька. Разделить участь Психеи… лучше этого могло быть только одно - понести наказание вместо нее. От этих мыслей какая-то новая сила и решительность пробудились во мне. Из меня выйдет отличная нищенка. Я достаточно уродлива для этого, а Бардия научил меня неплохо драться.

Бардия… Я задумалась, стоит ли рассказать ему все. А Лису? Об этом у меня еще не было времени подумать.

Глава шестнадцатая

Я тайком прокралась в жилые покои дворца, хотя по всему было видно, что отец еще не вернулся с охоты. Тем не менее я шла так тихо и осторожно, словно он был дома. И тут до меня дошло, что я прячусь вовсе не от Царя. Бессознательно я хотела избежать встречи с Лисом, моим извечным помощником и утешителем. Такая перемена в моих чувствах неприятно меня поразила.

Пуби, увидев мою рану, разразилась потоками слез, а потом наложила новую повязку. Только мы закончили и я принялась за еду (а я была голодна как волк), вошел Лис.

- Доченька, доченька, - запричитал он. - Да прославятся боги, вернувшие тебядомой. Я весь день места себе не находил. Где ты была?

- На Горе, дедушка, - ответила я, пряча за спиной левую руку.

Я не могла рассказать ему, что я с ней сделала. Я поняла (увы! слишком поздно), что Лис осудит меня за хитрость, какой я принудила Психею повиноваться. Одним из принципов нашего учителя было, что, если мы не можем убедить друг друга доводами разума, нам следует смириться и не "прибегать к помощи коварных наемников" (под последними философ разумел страсти).

- Ах, дитя мое, почему так внезапно? воскликнул грек. - Мы же уговорились оставить все до утра!

- Только потому, что тебе хотелось спать, - сказала я, и ответ мой прозвучалжестоко и грубо, словно я говорила голосом моего отца. Мне сразу же стало стыдно.

- Конечно, я виноват, - промолвил Лис с грустной улыбкой. - Ты наказаламеня, госпожа. Но расскажи мне новости, расскажи! Выслушала ли тебя Психея?

Я не ответила на его вопрос, рассказав вместо того о буре и наводнении в долине. Я сказала, что вся долина превратилась в болото, что я попыталась пересечь поток, но не смогла, что я слышала плач Психеи вдали, на южной стороне, и он удалялся к выходу из долины. Что толку было рассказывать ему про бога: он бы решил, что я грежу или сошла с ума.

- Значит, доченька, тебе так и не удалось поговорить с ней? - спросил Лис недоверчиво.

- Да нет, - сказала я. - До этого мы немного поговорили.

- Дитя, что случилось у вас? Вы поссорились? Что произошло?

На этот вопрос ответить было труднее, но Лис настаивал, и в конце концов мне пришлось рассказать ему о моей затее с лампой.

- Ах, доченька! - вскричал Лис. - Какой даймон вложил в твою голову такоековарство? И на что ты надеялась? Ведь злодей наверняка был настороже - разбойники спят всегда вполглаза. Он наверняка связал ее и уволок в какое-нибудь другоелогово! А может, он вонзил ей нож в сердце, чтоб она не выдала его преследователям. Да что там, одной лампы хватило бы ему, чтобы догадаться, что его тайна ужераскрыта. Может быть, несчастная плакала потому, что он ранил ее? Ах, если бы тыпосоветовалась со мной!

Мне нечего было сказать. Я ведь ни о чем таком даже не думала - очевидно, потому, что с самого начала не верила во всю эту историю о разбойнике с гор.

Лис посмотрел на меня с недоумением - он не понимал, почему я молчу. Наконец он сказал:

- Легко ли она согласилась?

- Нет, - сказала я.

Для того чтобы поесть, я откинула платок с лица и теперь об этом сильно жалела.

- И как тебе удалось убедить ее? - спросил Лис.

Этот вопрос был для меня самым тяжелым: ведь я ни за что не сказала бы Лису правду. Я не могла признаться не только в том, что я сделала, но и в том, что я сказала. Ведь я сказала Психее, что Лис и Бардия сходятся в одном: ее возлюбленный -существо ужасное или гнусное. Но если бы я сказала так Лису, он заявил бы возмущенно, что мнение Бардии и его предположение не имеют ничего общего между собой; одно питается бабушкиными сказками, другое - здравым смыслом. И тогда вышло бы, что я солгала Психее. Где Лису понять, что там, на Горе, все выглядело иначе.

- Я… я поговорила с ней, - в конце концов вымолвила я. - И она меня послушалась.

Лис посмотрел на меня пристально и испытующе; в глазах его я не заметила той былой нежности, с которой он смотрел на меня, когда ребенком я сидела у него на колене и он напевал "Зашла луна".

- Ну что ж, у тебя есть от меня тайна, - прервал долгое молчание грек. - Нет,прошу тебя, не отводи взгляд. Неужто ты полагаешь, что я буду выпытывать твойсекрет? Никогда в жизни. Друзья не должны ущемлять свободу друг друга. Моя настойчивость разобщит нас больше, чем твоя скрытность. Когда-нибудь потом, может быть… А пока слушайся бога, который внутри тебя, а не того, что внутри меня.Не надо, не плачь. Я не перестану любить тебя, даже если у тебя будет от меня тысячатайн. Я дерево старое; лучшие ветви мне отрубили, когда обратили в рабство. Ты иПсихея - вот все, что у меня осталось. Увы, Психея! И она теперь потеряна для меня!Но осталась ты.

Он обнял меня (я прикусила губу, чтобы не закричать, потому что он задел раненую руку) и ушел. Никогда прежде я так не радовалась его уходу. Но я не смогла удержаться от мысли, что Лис куда добрее Психеи.

Бардии я вообще ни слова не сказала о случившемся на Горе.

Перед тем как заснуть, я приняла одно решение, которое сильно переменило впоследствии мою судьбу. До тех пор, как и все женщины нашей страны, я ходила с непокрытым лицом; только во время моих поездок к Психее я покрывала его платком, чтобы не быть узнанной. Я решила, что больше его я снимать не буду. С тех пор я придерживалась этого правила как во дворце, так и за его стенами. Это было чем-то вроде сговора между мной и моим уродством. Пока я была совсем маленькой, я не знала о нем. Затем я подросла и тогда (а в этой книге я не собираюсь умалчивать ни об одном из моих безумств или заблуждений) поверила в то, что при помощи разных ухищрений в прическе или наряде я могу сделать его менее заметным. Девушки часто верят в подобные вещи - к тому же Батта всячески поддерживала во мне эту уверенность. Лис был последним мужчиной, который видел мое лицо, да и немногие из женщин могут этим похвастаться.

Моя рана быстро зажила (на мне вообще все заживает быстро), и через семь дней, когда Царь вернулся, я могла уже не притворяться больной. Царь приехал совершенно пьяным, поскольку он не мыслил себе охоту без попойки, и весьма не в духе, потому что охотникам удалось убить только двух львов, ни один из которых не пал от руки Царя. При этом лев загрыз любимого царского пса.

Через несколько дней отец приказал мне и Лису явиться в Столбовую залу. Увидев платок у меня на лице, он заорал:

- Эй, девчонка, в чем дело? Боишься кого ослепить своей красой? Ну-ка снимиэту гадость!

И тут я впервые почувствовала, как изменила меня ночь, проведенная на Горе. Тот, кто лицезрел божество, вряд ли устрашится гнева старого царя.

- Это уж слишком - упрекать человека и за то, что он уродлив, и за то, чтостарается скрыть свое уродство, - бросила я, даже не пошевельнувшись, чтобы снятьплаток.

- Пойди сюда, - велел Царь, но уже обычным голосом. Я подошла к нему такблизко, что мои колени почти касались его. Он сидел в кресле, а я стояла перед нимкак каменная; я видела его лицо, а он не мог видеть мое, и это словно бы давало мненекоторую власть над ним. Отец тем временем белел на глазах: видно было, что онвот-вот впадет в страшное бешенство.