Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор
У этой драмы эпические пропорции. Макбет воплощает тот изголодавшийся кошмар, который бродит по всей истории, называясь разбойником в лесу и завоевателем на троне. Предок Макбета – это Нимрод9. Останутся ли эти люди силы навсегда безумными? Будем справедливы, нет. У них есть цель. После чего они остановятся. Дайте Александру, Киру, Сезострису, Цезарю – что? мир; и они успокоятся. Жоффруа Сент-Илер говорил мне однажды: «Когда лев наелся, он в ладу с природой». Для Камбиза, Синаххериба, Чингисхана10 и им подобных насытиться – значит обладать всей землей. Они успокоятся, переваривая род людской.
Теперь что из себя представляет Отелло? Это ночь. Огромная роковая фигура. Ночь влюблена в день. Чернота любит зарю. Африканец обожает белую женщину. Отелло без ума от Дездемоны, она для него – источник света. Вот почему ревность так легко овладевает им! Он велик, он возвышается над всеми, его сопровождают храбрость, битва, фанфары, знамена, известность, слава, он окружен ореолом двадцати побед, он подобен светилам, этот Отелло, но он – чернокожий. И как быстро под влиянием ревности герой становится чудовищем! Чернокожий становится негром. Как быстро ночь подала знак смерти!
Рядом с Отелло, воплощающим ночь, находится Яго, воплощение зла. Зло – это другая форма мрака. Ночь – это только ночь мира; зло – это ночь души. Какая же это мгла – вероломство и ложь! Текут ли в жилах чернила или предательство – это одно и то же. Каждый, кто столкнулся с ложью и клятвопреступлением, знает это; когда имеешь дело с мошенником, действуешь на ощупь. Вылейте на зарю лицемерие, вы погасите солнце. Именно это происходит с Богом благодаря ложным религиям.
Яго рядом с Отелло – это пропасть рядом со скользкой дорогой. «Сюда!» – тихонько говорит она. Ловушка дает советы слепоте. Мрачный злодей ведет чернокожего. Обман берет на себя просветление, необходимое ночи. Ложь служит ревности собакой-поводырем. Против белизны и чистоты негр Отелло и изменник Яго, что может быть ужаснее! Эти свирепые порождения мглы договариваются. Эти два воплощения церкви, одно рыча, другое ухмыляясь, замышляют трагическое удушение света.
Вникните в глубокий смысл следующего: Отелло – это ночь. Будучи ночью и желая убить, что он берет для этого? Яд? дубину? топор? нож? Нет, подушку. Убить – значит усыпить. Шекспир, быть может, сам не отдавал себе в этом отчета. Творец иногда почти безотчетно подчиняется своему типу, настолько он могуществен. Так Дездемона, супруга человека-ночи, умирает, задушенная подушкой, которая приняла ее первый поцелуй и последний вздох.
«Лир» – это торжество Корделии. Материнская любовь дочери к отцу; это глубокая тема; материнство достойное самого глубокого почитания, восхитительно передано легендой о той римлянке, которая в темнице кормила своим молоком старика отца. Молодая грудь рядом с седой бородой – нет более священного зрелища. Эта дочерняя грудь – Корделия.
Как только этот образ пригрезился ему и был найден, Шекспир создал свою драму. Куда поместить это успокаивающее видение? В мрачный век. Шекспир взял 3105 год от сотворения мира, когда Иоас был царем Иудеи, Аганипп – королем Франции, а Леир – королем Англии. Вся земля была тогда таинственной; представьте себе эту эпоху: Иерусалимский храм еще совсем новый; сады Семирамиды, разбитые девятьсот лет тому назад, начинают обрушиваться; первые золотые монеты появляются в Эгине; Фидон, тиран аргосский, изготовляет первые весы; китайцы высчитывают день первого солнечного затмения; триста двенадцать лет назад был оправдан Орест, обвиненный Эвменидами перед Ареопагом; только что умер Гесиод; Гомеру, если он еще жив, сто лет; задумчивый путешественник Ликург возвращается в Спарту, а в темных грозовых тучах на востоке замечают огненную колесницу, уносящую пророка Илию; именно в это время Леир – Лир – живет и царствует на мглистых островах. Иона, Олоферн, Дракон, Солон, Теспис, Навуходоносор, Анаксимен, который изобретет знаки зодиака, Кир, Зоровавель, Тарквиний, Пифагор, Эсхил еще не родились; Кориолан, Ксеркс, Цинциннат, Перикл, Сократ, Бренн, Аристотель, Тимолеон, Демосфен, Александр, Эпикур, Ганнибал – души, ждущие своего часа, чтобы появиться среди людей; Иуда Маккавей, Вириат, Попилий, Югурта, Митридат, Марий и Сулла, Цезарь и Помпей, Клеопатра и Антоний – в далеком будущем, и со времени, когда Лир был королем Британии и Ирландии, пройдет восемьсот девяносто пять лет, прежде чем Вергилий скажет: «Penitus toto divisos orbe britannos» [57] и девятьсот лет до тех пор, когда Сенека скажет: «Ultima Thule». [58]
Пикты и кельты – шотландцы и англичане – все с татуировками. Современный краснокожий дает лишь смутное представление об англичанах того времени. Именно эту сумрачную эпоху выбирает Шекспир; глубокая ночь, удобная для сна, в который этот выдумщик с легкостью помещает все, что ему заблагорассудится: короля Лира, короля французского, герцога Бургундского, герцога Корнуэльского, герцога Альбани, графа Кента и графа Глостера. Какое ему дело до вашей истории, если в его распоряжении человечество? Впрочем, на его стороне легенда, а это тоже наука; и она, быть может, так же правдива, как история, но с другой точки зрения. Шекспир согласен с Уолтером Мапом, оксфордским архидиаконом11, а это уже кое-что; он признает, что от Брута до Кадвалла царствовали девяносто девять кельтских королей, которые предшествовали скандинаву Хенгисту и саксонцу Хорсе; а поскольку он верит в Мульмуция, в Гинигизиля, в Цеолульфа, в Кассибелана, в Цимбелина, в Синульфа, в Арвирага, в Гидерия, в Эскуина, в Кудреда, в Вортигерна, в Артура, в Утера Пендрагона, он имеет право верить в короля Лира и создать Корделию. Когда почва выбрана, место действия указано, фундамент заложен, он берет все необходимое и строит свое произведение. Небывалое сооружение. Он берет тиранию, из которой потом сделает слабость – Лира; он берет предательство – Эдмунда; он берет преданность – Кента; он берет неблагодарность, которая начинается с ласк, и дает этому чудовищу две головы – Гонерилью, которую в легенде зовут Горнерильей, и Регану, в легенде именуемая Рагау; он берет отцовскую любовь, он берет королевскую власть, он берет феодализм, он берет честолюбие, он берет безумие, которое делит на три части и создает трех безумцев: королевского шута – безумца по ремеслу, Эдгара Глостерского – безумца из осторожности, короля – безумца от горя. А на вершине этого трагического нагромождения он помещает фигуру склонившейся Корделии.
Есть огромные башни соборов, как, например, Хиральда в Севилье, которые, кажется, целиком, со всеми своими спиралями, лестницами, скульптурами, подвалами, тупиками, воздушными кельями, гулкими сводами, колоколами, со всей своей массой и шпилями, всей своей громадой построены для того, чтобы нести ангела, раскрывающего на их вершине свои позолоченные крылья. Такова и эта драма – «Король Лир».
Отец – это предлог для создания дочери. Это восхитительное человеческое творение, Лир, служит лишь опорой для невыразимого божественного творения – Корделии. Весь этот хаос преступлений, пороков, безумия и несчастий служит основанием для великолепного появления добродетели. Шекспир, вынашивая в своих мыслях Корделию, создал эту трагедию как некий бог, который нарочно сотворил бы целый мир для того, чтобы поместить туда зарю.
А какая фигура этот отец! какая кариатида! Это согнувшийся человек. Он только и делает, что меняет бремя, все более и более тяжкое. Чем больше слабеет старик, тем тяжелее становится груз. Он живет под невыносимой тяжестью. Сначала он несет на себе империю, затем неблагодарность, затем одиночество, затем отчаяние, затем голод и жажду, затем безумие, затем всю природу. Грозовые тучи сгущаются над его головой, леса удручают его своей тенью, ураган обрушивается на его затылок, гроза делает его плащ тяжелым, как свинец; дождь льется ему на плечи, он идет, согнувшийся и растерянный, как будто ночь навалилась на него. Потерявший голову и величественный, он яростно кричит ветру и граду: «За что вы ненавидите меня, бури? За что вы преследуете меня? Вы ведь не мои дочери!» И тогда все заканчивается, свет меркнет, разум отчаивается и уходит, Лир впадает в детство. Ах, он – ребенок, этот старик. Ну что ж! Ему нужна мать. И появляется его дочь. Его единственная дочь, Корделия. Потому что две другие, Регана и Гонерилья, остались его дочерьми лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы иметь право называться отцеубийцами.
