Семейство Борджа - Дюма-отец Александр

Итак, глаза толпившихся на площади людей были устремлены на Ватикан, точнее, на одну из труб на крыше, где должен был появиться первый сигнал. Внезапно в час «Ave Maria», то есть когда уже начало смеркаться, в толпе послышались громкие возгласы и взрывы смеха; кое-где стали раздаваться глухие угрозы, кое-где злые насмешки: над трубой взвился небольшой клуб дыма и легким облачком растворился в воздухе. Это означало, что Рим остается пока без повелителя, а мир без папы: в камине жгли избирательные записки, так как кардиналы все еще не пришли к общему мнению.

Едва облачко дыма появилось и тут же исчезло, как многотысячная толпа, понимая, что ждать больше нечего, во всяком случае до десяти утра следующего дня, когда кардиналы вновь приступят к голосованию, начала с шумом и смехом расходиться, словно после завершающего залпа фейерверка, причем проделано было это столь быстро, что там, где четверть часа назад бушевало людское море, теперь осталось лишь несколько зевак, по-видимому, живших неподалеку и потому не так спешивших домой. Потом незаметно рассосались и последние кучки людей, а поскольку уже пробило девять с половиной вечера, римские улицы начали становиться небезопасными, и лишь одинокие прохожие нарушали их тишину торопливыми шагами; одно за другим стали гаснуть окна, и к десяти часам дома, площади и улицы погрузились в глубокий мрак, если не считать одного окошка в Ватиканском дворце, где упорно горел свет.

И тут подле одной из колонн недостроенного храма, словно тень, появился человек в плаще; медленно и осторожно пройдя между каменными глыбами фундамента, он приблизился к фонтану в центре площади, помещавшемуся там, где теперь возвышается упомянутый нами обелиск, остановился, огляделся, скрытый ночною тьмой и тенью фонтанной статуи, и, убедившись, что поблизости никого нет, вытащил из ножен меч и трижды ударил им по мостовой, всякий раз высекая из булыжника снопы искр. Сигнал – а это был именно сигнал – не остался незамеченным: горевшая в одном из окон Ватиканского дворца лампа погасла, и в тот же миг брошенный оттуда чьей-то рукой предмет упал в нескольких шагах от человека в плаще, который тут же по раздавшемуся серебряному звону нащупал его в потемках и поспешно удалился.

Дойдя не оборачиваясь до середины Борго-Веккьо, незнакомец свернул направо, где в конце улочки находилась статуя Богородицы с лампадой перед нею; приблизившись к свету, человек в плаще извлек из кармана подобранный предмет, который оказался не чем иным, как римским золотым, правда, не совсем обычным: он состоял из двух половинок с полостью внутри. Достав оттуда письмо, тот, кому оно было адресовано, принялся читать, подвергая себя опасности быть узнанным – так ему не терпелось ознакомиться с посланием.

Мы упомянули об опасности быть узнанным: дело в том, что в спешке ночной получатель письма откинул назад капюшон плаща, и его голова оказалась в кругу света, отбрасываемого лампадой. Теперь было видно, что это – молодой человек лет двадцати пяти, приятной наружности, одетый в фиолетовый полукафтан с прорезями на плечах и локтях, откуда выглядывала сорочка; на голове у него красовалась черная шапочка с такого же цвета пером, спускавшимся на плечо. Стоял он под лампадой, впрочем, недолго: дочитав письмо или, вернее, записку, полученную столь необычным и таинственным манером, он поместил ее в отделанный серебром бумажник и, накинув капюшон, так, что почти все лицо оказалось закрытым, быстрым шагом миновал Борго-Сан-Спирито и по улице делла Лонгара добрался до церкви Реджина-Чели. Там он трижды постучал в дверь красивого дома, которая тут же отворилась, и, проворно взбежав по лестнице, вошел в комнату, где его с нетерпением ожидали две женщины. Завидя вошедшего, они в один голос воскликнули:

– Какие новости, Франческо?

– Добрые, матушка, добрые, сестрица, – ответил молодой человек, поцеловав одну женщину и пожав руку другой. – Сегодня отец получил три голоса, но чтобы у него было большинство, еще не хватает шести.

– Неужто их невозможно купить? – вскричала старшая из женщин, тогда как другая лишь вопросительно взглянула на молодого человека.

– Напротив, матушка, напротив, – отвечал он, – отец об этом уже подумал: кардиналу Орсини он отдает свой дворец в Риме и два замка – Монтичелло и Сориано, кардиналу Колонна – аббатство Субиако, кардиналу Сант-Анджело – епископство Порто со всей обстановкой и винным погребом, кардиналу Пармскому – город Непи, кардиналу Генуэзскому – церковь Санта-Мария-ин-виа-Лата, а кардиналу Савелли – церковь Санта-Мария-Маджоре и город Чивита-Кастеллана; что же до кардинала Асканио Сфорца, то он уже знает, что позавчера мы отправили к нему четырех мулов, груженных серебром и посудой, причем из этого серебра он взялся передать пять тысяч дукатов кардиналу-патриарху Венецианскому.

– Но как они все узнают о намерениях Родриго? – спросила старшая из женщин.

– Отец все предусмотрел и открыл нам простое средство: вам известно, матушка, каким образом кардиналам доставляют обед?

– Ну как же: вносят на носилках корзину с гербом того, кому она предназначена.

– Отец подкупил епископа, который приносит ему еду. Завтра день скоромный: кардиналам Орсини, Колонна, Савелли, Сант-Анджело, Пармскому и Генуэзскому принесут жареных цыплят, и в каждом будет лежать написанная мною от имени отца дарственная записка по всей форме на дома, дворцы и церкви, которые предназначены для них.

– Чудесно, – одобрила старшая из женщин, – теперь, я уверена, все будет хорошо.

– И милостью Божией, – отозвалась младшая с насмешливой улыбкой, – наш отец станет папой.

– О, это будет для нас великий день! – воскликнул Франческо.

– Не только для нас, но и для всего христианского мира, – с еще большей язвительностью добавила его сестра.

– Лукреция, Лукреция, – укоризненно проговорила мать, – ты не заслуживаешь этого грядущего счастья.

– Какая разница? Оно все равно нас не минует. К тому же, матушка, вы знаете, что говорит пословица: «Большие семьи Бог благословляет». А нашу-то уж в первую очередь: ведь по численности она напоминает семью какого-нибудь патриарха.

С этими словами она бросила на брата взгляд столь похотливый, что тот зарделся, но поскольку сейчас ему было не до кровосмесительных любовных похождений, молодой человек велел разбудить четверых слуг, и пока те одевались и брали оружие, чтобы сопровождать хозяина на ночных улицах, составил и подписал шесть дарственных записок, которые должны были назавтра попасть к кардиналам; он не хотел, чтобы его у них видели, и решил воспользоваться ночью, чтобы передать записки надежным людям, взявшимся переправить их кардиналам. Покончив с записками, Франческо вместе со слугами ушел, оставив женщин предаваться золотым мечтам о будущем величии.

На рассвете народ, горя желанием узнать новости, снова заспешил на площадь перед Ватиканским дворцом, где в условленный час, то есть в десять утра, над трубой опять взвился дымок, который вызвал насмешки и ропот и означал, что ни один из кардиналов и в этот раз не собрал большинство голосов. По площади пронесся слух, что шансы разделились между тремя кандидатами – Родриго Борджа, Джулиано делла Ровере и Асканио Сфорца: народ еще не знал о четырех мулах с посудой и серебром, направленных в дом последнего, благодаря чему тот уступил свой голос сопернику. В возбужденный гул, вызванный очередным разочарованием, вплелись церковные песнопения: это была процессия, возглавляемая кардиналом-камерлингом и призванная испросить у небес помощи в скорейшем избрании папы; она двигалась от церкви Ара-Чели на Капитолийском холме, останавливаясь возле наиболее чтимых статуй Богородицы и часто посещаемых храмов. Увидев возвышающееся во главе процессии серебряное распятие, люди как один умолкли и преклонили колени: всеобщая сосредоточенность сменила гомон, который слышался еще несколько минут назад и с каждым новым появлением дымка над ватиканской трубой делался все более грозным. Возможно, многим пришла в голову мысль, что процессия, кроме религиозных, преследовала также и политические цели и что ее значение для земли столь же велико, что и для небес. Как бы там ни было, если у кардинала-камерлинга были именно такие намерения, то он вполне преуспел и добился желаемого результата: когда процессия прошла, шутки и смех возобновились, однако крики и угрозы стихли совершенно.